Крысиный Волк

Когда он сел перед ней на корточки, едва за Псами закрылась дверь, она спросила:

— Куда увели маму?

Сероглазая девочка, смешная и доверчивая, совсем не похожая на Митанни.

— Туда, где таким как твоя мама полагается быть, — сказал Шацар.

— А я туда попаду? — спросила она, покусав тонкие губы.

— В свое время — возможно, — ответил Шацар и, протянув руку, погладил ее по голове и поправил на ней очки.

— Твой папа плачет, иди утешь его.

Сейчас Шацар приподнялся. Он крикнул:

— Ради тебя! Ради тебя я предал все, во что я верил и что любил! Я никогда не смогу так же! Скажи мне, скажи, что я должен был сделать?! Что я должен делать теперь?!

И Шацар не знал, к кому он обращается — к Матери Тьме или к дочери ее, Митанни. К женщине, которую он не смог убить в первый раз и которую все-таки убил во второй.

Шацар не понимал, что он чувствует. Сначала он раскачивался и выл, потом начал пить и разбивать зеркала, теперь он мог только лежать и вспоминать.

Он сказал, что хочет на это посмотреть. Совсем другой человек, не он, не Шацар, должен был сделать то самое личное, о чем мечтал Шацар. Он должен был лишить ее жизни, тем же самым способом, который выбрал Шацар.

Она стояла у стены, ее руки были скованы, босые ноги, которые Шацар не привык видеть, Митанни всегда ходила на каблуках, дрожали от холода. Шацар не знал, плачет ли она — не слышно было ни звука, Митанни даже дышала неслышно.

Шацар смотрел на нее и не верил, что позволил привести ее сюда. Он ведь пощадил ее один раз и был уверен, что с тех пор она в безопасности. Что с тех пор она жена своего мужа и мать своей дочери, вовсе не его жертва.

И вот она стояла босая, прижавшись к стене. В этой оглушительной тишине щелчок затвора прозвучал, как взрыв. И тогда Митанни крикнула:

— Будь ты проклят, Шацар! Предатель! Трус! Пусть ты будешь наказан, пусть сама кровь твоя будет проклята! Пусть ты даже не умрешь, пусть ты будешь страдать!

Шацар стоял спокойно, а Пес, которого он даже не знал по имени, видимо, ждал его приказа.

— Я ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу!

Голос ее сорвался на визг рассерженной кошки, бешеный и безумный. Шацар кивнул Псу.

Выстрел снес ей полголовы. Метко, очень метко.

В один момент все закончилось. Шацар стоял достаточно близко, чтобы его обрызгало кровью. Он не стал стирать капли ее крови с лица, ведь это последнее, что ему от нее досталось.

Даже тело Митанни придадут огню.

Сейчас Шацар приподнялся, снова принялся раскачиваться вперед и назад, потом резко остановился, стал щелкать пальцами. Нужно было найти что-то, что могло бы его отвлечь. Сенсорная обратная связь.

— Нужно говорить с самим собой, — сказал Шацар, повторяя слова слова сказанные ему так давно наставницей. — Только чтобы услышать свой собственный голос.

Шацар вспомнил, что говорила ему госпожа Айни:

— Ты инстинктивно тестируешь собственные чувства — осязание, слух, зрение, ощущение равновесия, когда тебе страшно и твой мозг начинает интерпретировать их неправильно.

Тогда Шацар сказал, только чтобы услышать свой собственный голос:

— Ты сошел с ума, ты все потерял, ты все сделал неправильно. И тебе страшно.

Амти пришла в себя, держась за плечи Эли. Руки у нее дрожали. Кажется, она потеряла сознание, всего на пару секунд, даже упасть не успела. Наощупь Эли была теплой, живой, настоящей.

Амти снова посмотрела на нее, и на этот раз ей удалось с собой совладать. Глаза Эли были темны той бесконечной темнотой, которую Амти видела, чувствовала, слышала, которой дышала — на первой ступени Лестницы Вниз. У нее не было зрачков, радужниц, белков глаз — не было ничего, кроме этой бесконечной черноты, провала, бездны.

Абсолютное ничто ее взгляда упиралось прямо в Амти. Амти сглотнула.

— Эли? — спросила она, ни на что больше не надеясь. — Эли, милая?

Амти принялась развязывать веревки, стягивавшие запястья Эли. Не на секунду опоздали, опоздали навсегда. На миг Амти показалось, что Эли сейчас улыбнется, что это будет ее улыбка. Тут какая-то ошибка, одуряюще пахнет кровью, но ведь ритуал мог пойти неправильно.

Амти погладила Эли по щеке, и Эли открыла рот, будто собиралась что-то сказать. Из уголка губ у нее заструилось что-то, что возможно было ее кровью. Черная, вязкая дрянь, пахнущая разложением.

— Эли, — сказала Амти. — Ты ведь здесь? Ты еще здесь, моя милая?

Амти все еще слышала чей-то визг, кто-то дрался, Мескете дралась с кем-то. Это было неважно.

Когда Амти освободила ее, Эли подалась в сторону, упала на четвереньки, и ее стошнило вязкой, черной слизью. Амти машинально придерживала ее волосы, как делала десятки раз, когда Эли перебарщивала с алкоголем.

Дурацкая, привычная ситуация почти успокоила Амти. Не может же богиня Тьмы, абсолютное ничто и никогда, ноль, антибытие — блевать на четвереньках. Это глупо, смешно, абсурдно, совершенно по-идиотски. Что-то пошло не так, и это все еще ее Эли — малолетняя алкоголичка.

Облегчение поселилось в груди всего на секунду, и Амти показалось, что ничего лучше она не чувствовала никогда. А потом она снова ощутила запах — запах разложения и гнили, и увидела в черной слизи, которую исторгала из себя Эли то, что заставило Амти задрожать.

Куски ее сердца, куски ее легких, куски, которым Амти и названия-то не знала. То, что билось внутри Эли, делало ее живым, человеческим существом, лежало теперь на холодном полу. А Эли исторгала из себя черную слизь вперемешку с кусками внутренних органов.

И продолжала жить.

Ее Эли переставала быть человеческим существом.

Переставала быть.

— Не бойся, девочка.

Голос Саянну отдался криком птиц.

— Она становится богиней. Теперь она лучше, чем ты или я. Ты и представить не можешь, как ей повезло.

Но Амти продолжала шептать:

— Эли, Эли, Эли.

Зная, что у нее больше не было имени.

Эли или то, что поселилось в ее теле, протянула руку, собрала пальцами кровь в ране ближайшей из девочек — тоненькой, курносой блондинки лет двенадцати. Слизав кровь с пальцев, осторожно, будто кошка, она поднялась на ноги. Ее шатало, как пьяную. Амти так и осталась сидеть, беспомощно глазея на нее.

Наверное, стоило бы выстрелить. Наверное, хотя бы попробовать было бы правильно. Но часть Амти все еще не могла поверить, что хотя сердце Эли лежало в луже слизи на полу, Эли была мертва по-настоящему.

Ее тело двигалось. Эли потянулась необычайно неправильным движением, так что будь она все еще человеком — ей непременно стало бы больно.

— Я голодна, — сказала она. Голос ее принадлежал Эли, однако он лишен был всего, что когда-то составляло ее. Это был едва слышный, нежный голос далеко из-за звезд. Голос, которым хорошо петь колыбельные.

И тогда Амти поняла и хорошо поняла — это ее Мать, Мать Тьма. Мать всего человечества. От голоса ее у Амти будто прояснилось в голове. Она слышала множество вариантов появления людей, Инкарни и Перфекти. Мать Тьма и Отец Свет сотворили людей вместе, Отец Свет сотворил людей, а Мать Тьма исказила их, люди появились сами и выбрали сторону добровольно — не счесть историй.

Но смотря на Мать Тьму в теле ее Эли, Амти понимала или, скорее, какой-то первозданной частью себя вспоминала, что все было вовсе не так. Мать Тьма, Мать Безумия, Мать Разрушения, Мать Жестокости, Мать Страсти, Мать Осквернения и породила чудовищ. Она породила людей, и все они были — Инкарни. Существа, которым был дан разум и язык лишь для того, чтобы они смогли помыслить, как чудовищен мир, преодолеть тупую, звериную жажду жизни и уничтожить его. Все люди были — Инкарни, и все они нужны были, чтобы разрушить то, что создал Отец Свет. И тогда Отец Свет придумал, как обмануть этих страшных существ, людей. Он придумал точно таких же, один в один, только вложил в них свет. Он придумал их такими, чтобы Инкарни видели в них себя, чтобы они смешались с ними. Потому что Отец Свет, это враг, который всегда обманет. Ему даже никогда не нужна была эта война. Ему нужно было, чтобы появились люди, обычные люди, в которых всего поровну и которых стало бы больше всего.

Как все просто.

Эли повернула голову, посмотрев куда-то в сторону, и Амти машинально сделала то же самое. Наконец, она увидела, кто дерется. Мескете и Царица катались по полу, как две разъяренные львицы. В руке у Мескете мелькал серп, и Амти вспомнила выражение личика Маарни.

Разумеется, кто еще мог заставить девочек перерезать себе глотки добровольно. Разумеется, Саянну нужна была Царица и, разумеется, Саянну спасла ее именно поэтому.

Сейчас Саянну и не шелохнулась, чтобы ее защитить. Она сидела на парапете, чуть откинувшись назад, опершись спиной на сетку. В ее теле была расслабленность человека, сделавшего все и теперь готового славно отдохнуть.

Покой, покой, какой обещала Мать Тьма в начале времен скоро наступит.

Амти прицелилась, желая помочь Мескете и подстрелить Царицу, однако они слишком быстро менялись местами. И Амти была уверена, эта драка Царице нравилась. Даже если Царица не сомневалась, что Мескете убьет ее. Царица будто бы и не пыталась победить сама, она старалась только продлить драку, оттянуть неизбежный конец. Как секс, который не должен закончиться слишком быстро. Возбуждение не должно спадать, поэтому Царица пару раз приложила Мескете головой об пол. Они скользили по холодной, вязкой крови девочек, среди которых была и Маарни. Это в крови своей дочери Мескете испачкалась так сильно. Амти все еще не представляла, что Маарни умерла, хотя и видела ее открытое, оскаленное горло. Амти не представляла, что Эли больше нет, хотя слезы горячим потоком текли по щекам. Амти даже не знала, почему плачет. Ведь Эли была здесь. Стояла и смотрела, чуть склонив голову набок, далекая-далекая и отстраненная.

Саянну захлопала в ладоши, засмеялась, обращаясь к Мескете:

— Давай-давай, мамочка, ты же обещала выпотрошить ее! Что же ты медлишь?

Она размяла пальцы, затянутые в длинные, кружевные перчатки. Вмешиваться Саянну явно не собиралась. Амти видела, с какой силой Мескете прижимала к скользкому от крови полу Царицу, и видела улыбку Царицы, слышала ее голос:

— Я же говорила! Помнишь, я говорила что все знаю про маленькую принцесску?

— Сука!

Все произошло совершенно неожиданно. Амти казалось, что эта драка будет длиться вечно. Все замерло для всех, кроме Мескете и Царицы. В глубине души Амти была уверена, что у этой драки не может быть настоящего конца. Но в жизни драки вовсе не те, что в кино, где кульминация должна наступить в определенный, строго продиктованный композицией момент. В драке достаточно одного неверного движения, чтобы все закончилось. В какой-то момент, Царица не успела перехватить руку Мескете, вот и все. Локтем Мескете давила на ее горло, и, может быть, она была слишком занята желанием вдохнуть. Серп вонзился ей в живот, и резкое движение Мескете оставило рваную, длинную рану до грудной клетки. Если бы Царица стояла, Амти непременно могла бы насладиться видом ее выпотрошенных кишок. На губах у нее пузырилась кровь, делая ее азартную, отстраненную улыбку еще более жуткой. Амти давно знала Царицу, и не верила, что она может умереть просто так. Но следующее движение серпа Мескете высвободило ее внутренности. Амти смотрела на красивое лицо Царицы, и понимала — она умирала без страхи. Медленно и болезненно, но безо всякого страха. Взгляд Царицы был обращен к Эли.

Мескете поднялась, смешно поскользнувшись в луже крови. Платок сполз с нее, и никогда прежде Амти не видела такого выражения ее лица.

Оно было беззащитным. Мескете с перемазанным в крови лицом, нынешняя царица Тьмы, напоминала Амти маленькую девочку, испугавшуюся, что однажды все, кого она любит — умрут.

Эли смотрела на нее.

— Ты, — она указала на Мескете. — Царишь над моим народом.

Амти видела, что Мескете хотела покачать головой. Но она сказала:

— Да.

— Хорошо, — ответила Эли. Амти казалось, что Эли спросит что-нибудь еще, но она резко замолкла, потом взмахнула рукой, движением вовсе не красивым, а будто по-детски неловким. Амти заметила, что черная слизь, которую исторгла из себя Эли, проела дыру в бетонном полу.

Интересно, подумала Амти, с чего она начнет. Или уничтожит сразу все. Эли повторила это свое нелепое движение еще раз, а потом и снова.

— Не понимаю, — сказала она. В ее голове не было недовольства. В нем вообще не было ничего человеческого. Сбой, как бывает в системном обеспечении, вот и все.

Она повернулась к Саянну. Каждое движение будто бы давалось ей нелегко.

— Почему? — спросила она. — Мне не нравится дышать и смотреть на свет.

— Твое новое тело еще не привыкло, Мама, — сказала Саянну. И Амти поняла, она не была знакома с преданием. Дикая жрица, не настолько отличающаяся от маленькой, нуждающейся в матери девочки, которую некому было защитить пятьдесят лет назад.

— Нет, — сказала Эли. — Нет, не поэтому.

Амти проследила взгляд Эли, он остановился на Яуди. Эли сплюнула:

— Ты! — сказала она. — Одна из его дочек? Из его маленьких девочек? Да?

Злости в ее голосе не было, только легкое любопытство. Эли коснулась пальцем уголка своих губ, потом выбросила руку вперед, как будто хотела схватить Яуди. Амти рванулась к Эли, обхватив ее за ноги:

— Нет!

Яуди, впрочем, не выглядела взволнованной. Она стояла спокойно, будто не на нее смотрела богиня. Вид у нее был даже нагловатый.

— Она не Перфекти, Мама! — прошипела Саянну, и Амти увидела, как под вуалью мелькнули длинные зубы. — Нет, нет, нет. Я бы не пустила ее сюда!

Амти усмехнулась, услышав такие девчачьи оправдания из уст, если верить арифметике, весьма пожилой женщины. Амти сильнее вцепилась в ноги Эли, чувствуя ее ссадины на коленках, ее кожу под пальцами. Ее, ее, ее. Эли.

Конечно, Амти ведь тоже не чувствовала к Яуди характерного отвращения, и остальные не чувствовали. Ашдод и госпожа Шэа сразу же вызывали у Амти раздражение и злость. Насчет Яуди Амти долго сомневалась, Перфекти ли она. И не узнала бы наверняка, если бы Яуди не отравилась кровью Шайху.

— Вообще-то я Перфекти, — сказала Яуди. — Ну, если быть совсем уж точной. Я, конечно, не хотела бы вас расстраивать. Вы ведь богиня. Кстати, спасибо за мир. Очень хороший.

Она явно пыталась отвлечь их от чего-то, но Амти так и не поняла, от чего, что еще могло быть важного?

— Мне нравится. Наверное, прозвучало как издевательство. Это случайно. Вообще-то я думаю, что у вас нет сил. Потому что ритуал предполагает восемь мертвых девочек, убивших себя добровольно. А тут...

Тут Саянну сама вскинула руку и сжала пальцы в кулак. Яуди схватилась за горло.

— Позволь мне, Мама. Я убью ее для тебя.

А потом еще кто-то рядом сказал:

— Мама! Мамочка!

И Амти узнала голос Маарни. Что? Еще минуту назад Амти не верила, что Маарни мертва, хотя видела ее перерезанное горло, а теперь не могла поверить, что она жива, хотя вполне ясно услышала ее голос.

— Маарни! — крикнула Мескете, она подхватила дочь на руки, поцеловала ее мокрые от крови волосы.