Но на этом все приключения еще не закончились. В одном из корпусов больницы на первом этаже было расположено кожно-венерологическое отделение, но как обычно кожные больные в нем не лежали, а лежали в основном больные сифилисом. Так вот когда больной узнает что у него сифилис, то обычно это сопровождается определенными психическими расстройствами , депрессиями, подавленным настроением. Но когда он или она попадает в стационар и вокруг нее десятки таких же людей, и к тому же оказывается, что сифилис довольно хорошо лечится, то у больного наступает откат у некоторых доходящий до эйфории. Они начинают радоваться жизни, а это значит, что надо сбегать в магазин за бутылочкой. А потом ночью в отделении уже нет женских и мужских палат, а есть общие где пьют, веселятся ну и все остальное. А бедная медсестра и санитарка, закрывшись на замок, тихонько сидят в сестринской. И как часто бывает, это веселье заканчивается дракой.

И вот нам такая медсестра позвонила по внутреннему телефону, когда еще не стемнело, и дрожащим голосом попросила вызвать милицию. Когда приехала милиция, мы с Ругоевым вышли посмотреть, что там происходит. В черный воронок уже усадили несколько человек и два милиционера подкрадывались к пьяной женщине, сидевшей на подоконнике. Неожиданно она повернулась к милиционерам и закричала:

-Вот, как сейчас плюну на вас и с нами будете лечится. Оба служителя порядка резко отпрыгнули назад, и сказав:

-Да ну ее, нам и этих хватит. — Отправились в отделение.

Мы же с Сережкой, устав от смеха, пошли обратно, надеясь, что нам, наконец, то удастся поспать.

Пятый курс начался уже привычной рутинной учебой. Работу я по-прежнему не бросал, она не очень утомляла меня, служила достаточным подспорьем для нашей семьи. Жили мы скромно, без изысков, так, как ходить по родственникам за деньгами не очень хотелось. Мне было хорошо и надежно с Аней, и я надеялся, что ей также хорошо со мной. О будущей разлуке я пока не очень задумывался, хотя Аня иногда начинала беспричинно лить слезы, напоминая мне ее прошлый школьный имидж плаксы.

На пятом курсе мне уже надо было определятся с выбором профессии , потому, что на шестом курсе уже шла специализация и я был весь в сомнениях остаться как в прошлой жизни хирургом, или все-таки учитывая пожелания Чазова заняться кардиологией, но потом все же я подумал, что лучше выбирать профессию в которой я уже был когда-то хорошим специалистом. На пятом курсе начался и цикл так, ожидаемой мною психиатрии. Наша декан, которая раньше возглавляла этот цикл и очень хорошо относилась ко мне уже была на пенсии, и курс возглавил довольно молодой доцент Михаил Львович Дворкин.

Я, до этого ни разу не был в нашей психиатрической больнице, и когда мы туда пришли я был поражен этим жалким зрелищем. Среди одноэтажной деревянной застройки начала века на берегу Онежского озера стояли несколько таких же зданий больницы, пара из них двухэтажные. Рядом с больницей больные в унылой больничной униформе пилили дрова под зорким присмотром санитаров. После больницы Скворцова-Степанова в Питере, которая представляла собой целый больничный городок, где я занимался в прошлой жизни, правда и там здания наверно были еще более древние, наша Энская больница казалась пародией на учреждение здравоохранения. Но, тем не менее, и в ней лежали такие же больные, нуждающиеся в лечении и присмотре.

Михаил Львович, к моему удовольствию, оказался фанатом гипноза. Я благоразумно старался не высказывать очень большого интереса к этой теме и воздействовал на нашего преподавателя опосредованно через девчонок, которым я теперь мог внушить такое желание очень легко. И Михаил Львович, как большинство достаточно молодых людей, легко поддавался женским просьбам и неоднократно устраивал сеансы гипноза в присутствии нашей группы. Надо сказать не всегда они у него удавались. Но он всегда проводил с нами разбор, где мы размышляли над причиной такой неудачи. Никто из наших девушек такой проблемой не увлекся и вообще все они просто мечтали побыстрее закончить этот цикл и не сидеть под замком в запертых помещениях, слушать навязчивые комплименты больных и иногда и более непристойные предложения, по-моему, высказываемые просто с целью напугать молоденьких студенток. Мне же хотелось, чтобы этот цикл длился, чем дольше, тем лучше, потому, что изучать самостоятельно такую дисциплину очень сложно, даже при большом желании.

Одна из наших девушек работавшая по ночам медсестрой в терапевтическом отделении где — то прикупила тогда еще очень редкий медицинский халат из нейлона , и очень гордилась им и носила на работу и на занятия не снимая, хотя он отличался очень хорошей прозрачностью. Косметика у нее тоже соответствовала халату. Михаил Львович еще в первое занятие предупредил ее, что так одеваться в психиатрической больнице нельзя, но на следующий день девушка пришла вновь в таком же виде. Во время перерыва в занятиях она неосторожно пошла одна через отделение, где ее подхватил на руки, восхитившийся ее откровенным видом паренек, и понес ее к себе в палату. А там положил ее на кровать и начал снимать все немногочисленные тряпочки, а остальные четырнадцать человек в этой палате столпились вокруг и помогали советами.

Хорошо, что ее вопли услышали санитары и прибежав освободили ее уже почти полностью раздетую из рук больного, который получив в глаз от санитара даже особо не расстроился, а хвастался всем, как ему сегодня повезло.

Михаил Львович, грустно рассматривая остатки, такого раньше красивого халата, сказал:

-Ведь я же вас предупреждал, что нельзя ходить в таком виде в палатах и провоцировать больных, еще раз посмотрите, как ходит наш персонал.

-А что же этому подонку, ничего за это не будет?— всхлипывая, спросила наша пострадавшая.

-А что ему должно быть?— удивился наш преподаватель.— Он ведь не виноват в случившемся, виновата его болезнь и ваша легкомысленная одежда, так, что ничего ему не будет, будет лечится, как все. Он ведь лежит второй день всего, так что у вас будет возможность посмотреть его через месяц.

И действительно ближе к концу цикла к нашей Зое подошел молодой человек и, засмущавшись, просил у нее прощение за содеянное.

Сегодня наш преподаватель показал нам больную и попросил нас поговорить с ней, а потом высказать свои соображения.

По неписанному уже правилу первый сбор анамнеза больного ложился на меня. А девушки уже потом включались в беседу и задавали дополнительные вопросы.

Я начал подробно расспрашивать больную о самочувствии, собрал анамнез жизни, все, как полагается при сборе сведений у больного с психическим заболеванием. Мы продолжали разговаривать с больной, приходя все в большее недоумение, зачем нам Дворкин сказал поговорить с ней. Обычная женщина сорока лет, двое уже больших детей, работает штукатуром на стройке, получает приличную зарплату. Никаких галлюцинаций, бреда мы у нее выявить не могли. И оставались в недоумении до прихода Дворкина. Он же пришел и обратился к нам:

Ну, как успехи в постановке диагноза?

На что могли только развести руками.

Дворкин, улыбаясь, обратился к больной:

— Скажите Настасья Петровна, как вы оказались в Энске?

Та, улыбаясь в ответ, сказала:

-А я не знаю, я шла домой после работы и вдруг смотрю я стою на шоссе. Я остановила грузовую машину и спросила водителя, где я нахожусь. Он мне сказал, что я в двадцати километрах от Энска. Вот я и попросила его подвезти меня до города. Ни сумки, ни денег у меня не было, но парень хороший он меня и так подвез. Ну а в городе я обратилась к милиционеру, а он меня сюда и привел.

Тут Дворкин ее прервал:

-Настасья Петровна скажите, пожалуйста, будущим врачам, а где вы живете?

Та вновь улыбнувшись, сказала:

Я живу в городе Энгельсе в Саратовской области там и работаю.

Мы в удивлении уставились друг на друга.

Дворкин отпустил больную и начал свои объяснения:

-Товарищи студенты мы сегодня начинаем изучение эпилепсии, и я воспользовался очень редкой возможностью, показать вам больную эпилепсией, у которой был эпизод сумеречного изменения сознания, или как еще называют это состояние — проявления амбулаторного автоматизма.

Она ведь ушла из дома месяц назад, в Энгельсе ее уже разыскивает милиция, родные. А она только три дня, как пришла в себя. Но заметьте, больные в состоянии измененного сознания довольно часто для окружающих ведут себя, как обычные люди, отвечают на вопросы, могут, что-то рассказывать, но когда они осознают себя они не помнят ничего из того что они делали. А эта женщина в нашей больнице ожидает мужа, который скоро за ней приедет. Мы передадим все данные на нее в тамошний психиатрический диспансер и она будет получать соответствующее лечение. И кстати, такие больные с сумеречным сознанием представляют немалую сложность для судебно-психиатрической экспертизы. Испытывая галлюцинации и изменения настроения, они иногда бывают, способны на страшные поступки. Мы знаем не один случай, когда любящий отец или мать, ну или еще кто-то, внезапно обнаруживал себя в комнате с топором в руках, а вокруг лежали убитые родственники. Они начинали звонить в милицию и объяснять, что кто-то убил их родственников, и очень удивлялись , когда их арестовывали за это преступление. Если у этих людей была эпилепсия в анамнезе, то диагноз обычно не представлял большой сложности, но если ранее такой больной у нас не наблюдался, то для экспертизы необходимо длительное стационарное наблюдение. Сегодня я покажу вам еще одну больную эпилепсией, и вы посмотрите, как она отличается от предыдущей больной, болеет она уже много лет и у нее в достаточной мере выражен эпилептоидный тип характера. Она лечится у нас уже много лет , была на спецлечении по приговору суда за убийство четырех человек. Вот вы побеседуйте с ней и попросите рассказать о преступлении.

И вот к нам в кабинет вошла еще молодая привлекательная женщина с капризным выражением лица.

Дворкин представил ей нас и я, как обычно начал разговор.

Наташа, как она представилась, с удовольствием мне отвечала, называя Сереженькой и лапушкой. Но когда начинала рассказывать свою жизнь, буквально тонула в описаниях и малозначащих подробностях. Когда я же ее спросил об убийствах, она также с удовольствием начала рассказывать и сообщила, что она жила в спецпоселке для психических больных, там же вышла замуж за фельдшера, жили они вдвоем в отдельном доме и однажды ее муж привел домой четырех собутыльников они напились и затем тут же на кровати, пока пьяный муж спал, изнасиловали ее, а потом легли спать. Она взяла кухонный нож и перерезала им всем горло.

И тут ее настроение резко изменилось, она покраснела, ее лицо приобрело злобный вид:

-А знаешь ли Сереженька почему я их зарезала!— кричала она.

На мое робкое:

-Не знаю.

Она опять почти кричала:

Ты что думаешь, я их зарезала за то, что они меня изнасиловали?! Да я таких насильников сто штук не замечу! А зарезала я их, за то, что они суки грязными ногами мое новое постельное белье испачкали.

Тут настроение Наташи совсем испортилось и Дворкину пришлось ее увести обратно в отделение.

Нам оставалось уже совсем немного времени на цикле психиатрии, поэтому я пользовался каждой минутой, чтобы узнать, как можно больше у нашего преподавателя. Мне вообще очень понравился Михаил Львович. Он, на мой взгляд, был настоящий специалист своего дела, всегда выдержанный, спокойный и очень корректный в поведении с коллегами и больными. Я, в своей длинной и богатой событиями жизни, не так уж много видел людей настолько соответствующих выбранной профессии.

И с удовольствием слушал его рассуждения о сущности психических заболеваний, особенно шизофрении, в которых он углублялся в философские дебри, и сыпал цитатами из сочинений уважаемого им Ясперса.

Сегодня с утра они был чем-то озабочен, и попросил меня зайти в ординаторскую и принести ему его записи. Когда зашел в ординаторскую, на столе, где были бумаги Дворкина, лежала стопка анализов, и мое внимание привлек верхний листок в котором было подчеркнуто красным карандашом лаборанта число лейкоцитов где стояла цифра двадцать две тысячи. Я прочитал фамилию больного и спросил:

-Скажите, а кто ведет больного Егоренкова?

Молодой врач Сергей Михайлович, только что начавший работу после интернатуры в больнице Кащенко, поднял голову:

-Я веду этого больного, а что случилось?

-Сергей Михайлович, а вы видели его анализ крови?

-Нет, я еще не смотрел, а там что-то не так?

-Ну, во-первых, там жуткий лейкоцитоз.

-И что это значит?— Наивно глядя на меня, спросил Сергей Михайлович.

Подумав про себя, как хорошо готовят специалистов психиатров в Москве, я спросил:

-А он ни на что не жаловался в эти дни?

-Да вчера ночью у него резко заболел живот, его осмотрел дежурный врач и пришлось сделать промедол, потому, что анальгин боли не снял. Но вчера днем мы вызвали хирурга и он ничего не нашел страшного, диагностировал гастрит и назначил анализы.

-Сергей Михайлович, можно я гляну больного?

-Да сколько угодно, пойдемте, я вам его покажу.

Мы зашли в палату, и подошли к постели больного. Я его сразу узнал, еще пару дней назад Дворкин приводил его к нам для беседы, пожилой мужчина, интеллигентного вида, в очках, производил впечатление незаурядного ученого, до того момента, как он начинал говорить, Его речь, в которой два три слова несли какую-то смысловую нагрузку, вместе составляли абсолютную бессмыслицу.

Но сейчас он лежал, скрючившись на кровати, его лицо осунулось и имело землистый цвет. Я взял в руки историю болезни, в которой предпоследней была запись дежурного врача и практически описывала симптомы прободной язвы желудка. Ниже шла запись уже хирурга, в которой он ставил диагноз обострения хронического гастрита и назначал лечение и анализы.

Я посмотрел больного, налицо были явные симптомы обезвоживания. При осмотре живота в эпигастральной области и проекции двенадцатиперстной кишки, больной практически не давал мне дотронуться и пропальпировать живот, но ниже живот был достаточно мягкий и практически безболезненный.

С диагнозом я долго не мучился и сделал запись в истории болезни, что скорее всего у больного, учитывая анамнез заболевания, данные анализа крови, и осмотра, имеется прободная язва желудка, по-видимому, прикрытая сальником и из-за этого, не дающая полной картины острого живота. Затем я посоветовал Сергею Михайловичу побыстрей отправить больного в хирургию для уточнения диагноза и оперативного лечения. Встревоженный доктор пообещал, что так и сделает. Я побежал в учебную комнату, где объяснил, уже начинающемуся злиться, Дворкину, где я был.