Проклятие Раду Красивого

Первым же широким взмахом клинка мне удалось достать сразу двоих. Один челядинец схватился за горло, а другой — за бок.

Остальные оказались умнее и начали медленно окружать меня, готовясь кинуться сразу с трёх сторон. Один из слуг даже взял в руку подушку, чтобы защититься от возможного удара моей сабли.

Я понял, что нахожусь в весьма опасном положении, и снова взмахнул саблей, но мои противники отпрянули. Они собирались напасть тогда, когда сами окажутся к этому готовыми.

И вдруг в спальне оказался ещё один человек. Он проник сюда тем же путём, что и я — через комнату с вещами Мехмеда.

Я сначала подумал, что это кто-то из охраны султана, но почему тогда этот воин закрывал себе лицо почти так же, как я? И почему со всего размаху рубанул саблей по спине ближайшего к нему султанского челядинца?

Остальные слуги, которые по приказу Мехмеда собирались схватить меня, раздумали нападать. Они кинулись прочь из опочивальни, увлекая султана с собой. Я, погнавшись за ними, секанул по спине ещё одного слугу. Это чтобы не вздумали меня преследовать, когда я сам побегу прочь из шатра.

Я оглянулся на незнакомца и увидел, что тот уже успел вытереть свою окровавленную саблю о полотняную стену. Затем этот человек многозначительно взглянул на меня, поспешно подошёл к трупу моей самой первой жертвы, перевернул мертвеца, упёрся ногой ему в грудь и вытащил кинжал.

Где-то неподалёку кричал Мехмед:

— В моём шатре люди Влада-бея! Они хотят убить меня! Они переодеты турками!

Я кинулся к проходу в комнатку с вещами султана, взглядом предлагая незнакомцу следовать за мной. Мы быстро пробрались между сундуками к наружной стене шатра, пролезли под ней и оказались почти вне досягаемости стражи Мехмеда.

Мы увидели, как по ту сторону стены начали метаться яркие пятна света — зажжённые факелы. Слышались крики:

— Где они!? Куда делись!?

Наверное, султанская охрана искала место, где полотняная стена была бы разрезана. Никто не ожидал, что я и мой сообщник пролезем под ней. А мы поступили именно так — и правильно поступили! — заставив погоню на время потерять наш след.

Прежде, чем султанская охрана выбежала бы из шатра, чтобы искать нас уже снаружи, я тронул своего сообщника за локоть и указал на невозмутимо дремавших верблюдов.

— Бежим! Туда.

В руках у нас по-прежнему были обнажённые сабли, поэтому янычары, уже начавшие просыпаться от криков, раздававшихся из шатра, не стремились хватать нас за ноги. Никто не захотел проявлять храбрость, зная, что это обернётся сабельным ударом по голове, и такой удар наверняка станет для храбреца смертельным.

Наконец, я вместе со своим спутником оказался среди верблюдов. Как славно, что их насчитывалось аж восемьсот! Попробуй, найди среди них в темноте двоих человек! Теперь можно было убрать сабли в ножны и немного перевести дух.

— Больше не теряй это, — произнёс мой спутник, протягивая мне кинжал, вынутый из груди трупа.

По голосу я сразу узнал, кто стал моим нежданным помощником в шатре Мехмеда. Я и так уже начал догадываться — Гючлю!

А ещё я вдруг осознал, что он сейчас вернул мне кинжал, которым не так давно владел сам. То есть, если бы кинжал остался в шатре, и начались бы поиски владельца, то, возможно, кто-нибудь из турков мог вспомнить, кому принадлежало это оружие. Возможно, все решили бы, что Гючлю и есть подосланный убийца. А возможно, кто-то вспомнил бы, что Гючлю поменялся кинжалами со мной!

"О! — подумалось мне. — Я безрассудный глупец! Я в очередной раз подверг опасности того человека, который мне дорог! Да и себя чуть не погубил!"

— Гючлю, ты опять меня спас, и теперь уже по-настоящему! — тихо воскликнул я, убирая кинжал на место.

— Рисковать из-за тебя головой я бы не стал, — строго произнёс турок.

— Значит, если бы вместо слуг прибежала охрана, ты бы не появился?

— Нет, — ответил Гючлю. — Я бы ничем не смог тебе помочь. Двое вооружённых не одолеют двенадцать вооружённых. Слишком неравный бой. А вот сражаться против безоружных султанских слуг — другое дело.

— Всё равно благодарю.

— Не надо было мне связываться с тобой. Ты слишком безрассудный, — сказал Гючлю.

Я хотел поцеловать его, но мне мешала ткань на лице, да и лицо Гючлю оставалось по-прежнему закрыто, поэтому я просто обнял этого турка, что есть силы:

— Да, я безрассудный. Я дурак. А ты... Как же я тебя люблю!

— Зачем ты хотел убить султана?

— Ты не поймёшь, — ответил я, отпрянув от него.

Мне следовало поскорее снять с себя тёмный кафтан, который, конечно, запомнился Мехмеду и слугам, а также избавиться от ткани, которой была обмотана моя голова.

Гючлю, следуя моему примеру, тоже принял свой обычный вид. Край тюрбана больше не скрывал лица моего сообщника.

— Неужели, это из-за меня? — осторожно спросил турок. — Я сказал тебе, что мне не нравится делить тебя с султаном, и ты решил его убить?

Я только теперь понял, как мало мой новый любовник меня знает. Совсем не знает. Иначе никогда не предположил бы такое.

Я хотел убить султана не ради Гючлю, а ради своего брата... и ради себя, чтобы отомстить за одиннадцать лет унижений. "А впрочем, — подумалось мне, — этот турок опять по-своему прав".

— Правда, было бы хорошо, если б тебе больше не пришлось каждую ночь ждать своей очереди? — спросил я. — Правда, было бы хорошо, если бы мы могли уехать куда-нибудь на время вдвоём? Куда-нибудь, где нам никто бы не мешал.

— Ты совсем с ума сошёл, — сказал Гючлю, но по его голосу я чувствовал, что моему любовнику нравится это моё безумие. Оно придавало чувствам необыкновенную остроту. А если бы Гючлю думал только о сохранности своей головы, то давно бы меня покинул.

Тут я вспомнил, что опасность ещё не миновала, и что мне требуется избавиться от верхнего кафтана. Пришлось расстегнуть пояс, на котором висела сабля, а когда я снова застегнул пряжку, то вдруг задумался:

— А если султан запомнил мою саблю?

— Вряд ли, — сказал Гючлю. — Да, у твоей сабли красивые ножны, и их легко запомнить, но султану некогда было смотреть на ножны. Он смотрел на клинок. А даже если запомнил, ты просто соврёшь, что твоя сабля похожа на саблю убийцы. Думаю, ты умеешь врать. И, наверняка, умеешь очень хорошо.

Я посмотрел себе под ноги — туда, куда бросил снятые вещи: тёмный кафтан и кусок тёмной материи, теперь почти не видимые. Мне захотелось надеть их обратно, но было нельзя, увы. А ведь эта одежда делала меня совсем другим — таким, кто не согнётся под султаном.

В моём сознании раздался чей-то голос: "Вот ты и снова прежний Раду — лживый и угодливый. И можешь навредить Мехмеду разве что тем, что наградишь его чесоткой, подцепленной от очередной шлюхи из дома терпимости".

* * *

Мы с Гючлю поспешили к дальнему краю верблюжьего стада. Я думал вернуться к себе в шатёр, а молодой турок вызвался меня проводить, хоть и не собирался в этот раз становиться моим гостем.

Меж тем мой брат напал на лагерь, как всегда это делал по ночам. Моему взору предстало страшное и в то же время прекрасное зрелище — огненный дождь. Тысячи зажжённых стрел взмывали в воздух над ломаной линией, образованной верхушками палаток и шатров. На мгновение повисая в тёмном небе, эти огненные звёзды падали на наш лагерь, а точнее — на его дальний край, потому что турецкий лагерь был огромен. Если измерять его протяжённость, используя расстояние полёта стрелы как меру, то много получилось бы таких расстояний.

Не знаю, сколько бы я стоял и любовался, но Гючлю дёрнул меня за рукав, и мы отправились дальше, быстро пробираясь между палатками.

Я думал, что на сегодня приключения закончены, как вдруг оказалось, что мои челядинцы почему-то всполошились. Они обнаружили моё отсутствие и кричали во все стороны:

— Раду-бей! Раду-бей! Где ты?

Глядя на них из тёмного проулка между палатками, я оторопел:

— Неужели, меня сейчас уличат?

— Вряд ли, — ответил Гючлю.

А ещё я увидел, что возле моего шатра находится турецкий начальник, который по-прежнему помогал мне командовать четырьмя тысячами конников, данных мне султаном.

— Медлить нельзя. Ты должен появиться перед ним сейчас. Если пропадёшь на всю ночь, это будет очень подозрительно, — сказал Гючлю и толкнул меня вперёд, на свет.

Меня сразу заметили.

— Раду-бей, тебя все ищут, — произнёс турецкий начальник. — Где ты был?

Прежде, чем я успел что-либо ответить, Гючлю, который следовал за мной, указал в сторону огней и произнёс:

— Там.

— Я хотел посмотреть поближе, что там делается, — подтвердил я и поначалу хотел добавить, что взял с собой в сопровождающие одного из своих воинов, то есть Гючлю.

"Не покажется ли кому-то странным, что мы ходим по лагерю вдвоём?" — подумалось мне, но затем я решил, что странными покажутся как раз мои объяснения, нарочито подробные: "Ну, разумеется, я взял его в сопровождающие. Это и так понятно. Кому же придёт в голову, что Гючлю поначалу не сопровождал меня, а следил за мной из ревности? Кому придёт в голову, что я недавно пытался убить султана, а после обнимался со своим тайным любовником посреди верблюжьего стада?"

— Султан собирает всех на совет, — меж тем сказал мне турецкий начальник. — Ты должен идти.

— Немедленно?

— Да.

— У меня нет времени переодеться?

— Нет.

— А что случилось?

— Что-то очень значительное, но мы пока ничего не знаем. Султан скажет.

Я жестом дал понять Гючлю, что сопровождать меня больше не нужно. Теперь эту обязанность взял на себя турецкий начальник, и мы пошли.

Перед шатром Мехмеда всё уже было светлым-светло от факелов, которые держало множество воинов и слуг. Изнутри полотняной громадины раздавались голоса турецких военачальников, да и снаружи многие люди приглушённо переговаривались. Всё сливалось в общий гул. Отдельных слов было никак не разобрать, но мне и не требовалось разбирать.

Я прошёл в шатёр, в "залу" советов, и у меня опять начало рябить в глазах от блеска дорогих лат и оружия. Хотелось крепко зажмуриться. Я еле отыскал отведённое мне место ближе к выходу и сел на ковры.

Прошло ещё несколько минут, и вот, когда все военачальники собрались, и гул голосов утих, в "залу" явился Мехмед. Он облачился в свои позолоченные латы, и теперь уже совсем не выглядел испуганным. На лице его отражалось самодовольство, но султан намеренно хмурил брови, желая выглядеть разгневанным.

— Слуги мои! — произнёс он, усевшись на походный трон. — Вы плохо бережёте своего повелителя. Мне следовало бы отрубить головы вам всем, потому что по вашему недосмотру моя жизнь сегодня ночью оказалась в опасности. В мой шатёр проник убийца!

Все военачальники, несмотря на то, что им следовало сохранять тишину, когда говорит султан, начали ахать и охать. Снова поднялся гул, но ненадолго, потому что великий визир Махмуд-паша начал кричать:

— Тише! Тише!

Все почти сразу успокоились, а Мехмед продолжал:

— Скажите мне, мои слуги, как могло случиться, что этот убийца проник через внешние укрепления нашего лагеря? Как смог пройти незамеченным мимо многих дозоров? Как добрался до моей ставки и преодолел ров и вал вокруг неё? Как этот убийца мог пройти мимо тысяч воинов, которые должны были охранять мой сон? Наконец, как этот убийца проник в мой шатёр?

Слушая Мехмеда, я вдруг подумал, что оправдание моего отсутствия, придуманное моим молодым любовником, не очень удачное. Султанскую ставку и впрямь окружал отдельный ров и вал, а мой шатёр, как и шатёр Мехмеда, находился внутри этих укреплений, то есть если б я действительно пошёл посмотреть, что делается на краю лагеря, то мне следовало выйти за пределы ставки, и меня должны были видеть дозорные.

Пройти незамеченными мимо них никак бы не получилось, ведь вал был надставлен высокими деревянными щитами — это настоящая стена! Если б я вправду хотел посмотреть, что делается на краю лагеря, то не стал бы перелезать через стену, а вышел бы в проход и миновал бы дозорных, которые запомнили бы меня, ведь ночью мимо них почти никто не ходил.

Однако они меня не видели, потому что я не выходил. А если б их спросили: "Вы видели Раду-бея?" — то они бы сказали: "Нет". И что тогда? То есть мне следовало, пока не поздно, придумать объяснение тому странному обстоятельству, что я вышел из ставки и вернулся, никем не замеченный.

Меж тем султан всё больше распалялся, а турецкие начальники молчали, виновато склонив головы:

— Я сам скажу вам, почему убийца проник! — кричал Мехмед. — Он проник потому, что внешние укрепления построены плохо. Он проник потому, что дозоры невнимательны. Он проник потому, что тысячи воинов не проявляют бдительность, надеясь друг на друга, а в итоге все беспечны. И ещё он проник потому, что среди моих слуг есть предатель.

Мне вдруг показалось, что все сейчас обернутся в мою сторону и начнут пристально изучать, однако на меня никто не обращал внимание.

Все опять загудели, а кто-то один — возможно Исхак-паша, анатолийский бейлербей — спросил:

— Повелитель, мы умоляем, прости своих нерадивых слуг. Накажи лишь предателя! Но сначала поведай нам, где же тот убийца. Мы подвергнем этого негодяя пыткам, и он скажет нам, кто его сообщники, и кто помог ему проникнуть в самое сердце лагеря и попытаться похитить твою драгоценную жизнь!

— Этот негодяй скрылся и до сих пор не пойман, — произнёс Мехмед, когда гул опять утихнул. — Но я почти уверен в том, что знаю его имя.

Мне снова показалось, что сейчас все обернутся в мою сторону, но меня по-прежнему никто не замечал. Мне казалось, что стук моего сердца слышит весь шатёр, но никто ничего не слышал. Я думал только об одном — как правдоподобно изобразить удивление, если сейчас Мехмед назовёт моё имя, однако изображать ничего не потребовалось.

— Этот убийца закрывал себе лицо так, чтоб нельзя было узнать, но оделся в дорогую одежду, — сказал Мехмед. — И его сабля тоже выглядела дорого. Мне пришлось скрестить оружие с этим человеком...

"Что? — мне показалось, я ослышался. — Скрестить оружие? Мехмед просто кинул в меня подушкой, а затем натравил на меня своих безоружных слуг".

— Я сражался с этим негодяем, — говорил Мехмед, — и по его манере драться увидел, что его учили искусные воины. Он — благородного происхождения. Это несомненно. А ещё я усмотрел в нём некоторое сходство с человеком, которого уже видел не раз.

Султан замолчал и оглядел присутствовавших, но оглядел их небрежно — лишь для того, чтобы после недолгой тишины последние слова длинной речи уподобились для слушателей гласу с небес.

— Кто же этот человек, повелитель? Кто? — вопрошал Исхак-паша, чувствуя, что Мехмеду желательно, чтобы кто-то спросил.

— Это был сам Влад-бей! — громко закончил Мехмед.

Да, изображать удивление мне не потребовалось, потому что я удивился совершенно искренне — так удивился, что аж глаза вытаращил.

Наверное, только теперь Мехмед заметил меня и теперь наблюдал, как я ошарашен:

— Да, Раду-бей. Я уверен, что это был твой брат. А с ним пришёл ещё один человек — кто-то из наших людей. Он и помог твоему брату преодолеть все укрепления.