Кажется, Исполин ведет здесь тонкую игру. На балу он заметил: коллега из столицы был раздосадован тем, что супруга его, та самая рослая дама-химик, привлекла куда большее внимание, нежели он сам. Еще бы, если ею увлекся Дангман Чамианг! Все сослуживцы обоего пола только и следили, насколько он преуспеет в ухаживаниях. Рыцарь Лунного Круга именно сие счел обидным, о ревности речи не шло. И вот, Исполин решил в виде извинения устроить коллеге лекции в выходные дни. Всем школярам велено было прийти. "Наше юношество готово слушать Вас даже в праздник!" — исключительный почет.

— Только я туда не пойду, — молвит Гайчи.

— Почему?

Ты мог бы и не спрашивать. В последние дни она готовится к экзаменам, а ведь есть еще и дежурства. Праздники — редкая возможность выспаться, отдохнуть.

Как выясняется, дело не в этом.

— Мы договорились не ходить. Всем потоком. Лекции эти нам не обязательны, да и других дел хватает. И потом — что за низкопоклонство перед заезжей знаменитостью? Исполинский произвол.

— Я видел разработки к этому курсу. Построено толково. И предмет, которого медикам на самом деле не хватает. "Живое тело как малая вселенная". Возможность обобщить всё, что вы изучали до сих пор, шаг к пониманию тела как целого.

— Все равно: глупо перед ним так угодничать!

— По-моему, еще глупее лишать себя чего-то полезного из чувства артельной сопричастности. Только потому, что "наши так решили".

— Мне надо быть со всеми. И так уже про меня слишком много говорят.

Ты не брался предугадывать, какою выйдет ваша с Тагайчи первая ссора. Кажется, время пришло.

— Школяры, как и любые другие люди, общим мнением толпы могут постановить нечто совсем несообразное. Например, дружно бросить Университет. И что же: непременно с ними соглашаться?

— Ну уж, до такого дело не дойдет. А слушать "общее мнение" необходимо. Мне ведь с ними вместе работать, с этой "толпой". Во всяком случае, состоять в одной гильдии.

Слишком много говорят. В том числе и о предосудительном поведении школярки Ягукко в отношении непосредственного руководителя ее практики?

— Простите. Я, наверное, требую лишнего.

"Всему виной — мой произвол как наставника."

"Мы же договаривались — не обсуждать на работе наши личные дела!"

"Разве не ты начала этот разговор?"

"Нет! Я не имела в виду, что толкуют о нас с тобой. Только обо мне. Отличница, вечно-то ей больше всех надо. Ради карьеры ни с кем не посчитается..."

"И я тоже — одна из ступенек наверх?"

— Хорошо! Я пойду-таки на эту лекцию!

Вы разговариваете, стоя в ординаторской. Гайчи уже одета по-уличному, только сумка ее лежит на стуле. На том же стуле, на спинке, висит и твоя куртка. Гайчи резко поворачивается, хватается за ремешок сумки, сдергивает ее с сидения. Стул опрокидывается. За стуком его ты слышишь тихий хруст.

В кармане куртки были твои уличные очки. Стекло треснуло при падении. Через правую линзу идут две неровные трещины.

Тагайчи оборачивается. Решительно выхватывает очки у тебя из рук:

— Отдайте! Я все починю.

Теперь уже тебе стоит большого труда не рассмеяться:

— Для этого Вам понадобится мое личное присутствие, не так ли?

Она отвечает все еще сердито:

— Тогда пойдемте.

И только на улице, по пути в мастерскую, ты вдруг понимаешь: а ведь Гайчи удалось настоять на своем! На лекцию она все-таки не пошла, пусть даже для этого пришлось разыграть небольшое представление. Даже жаль, что никто не видел!

Вы углубляетесь в восточную часть города. Там возле арандийского подворья есть мастерская по изготовлению очков. Помнится, она открыта и в выходные дни. Пострадавшие нынче очки ты когда-то заказывал в ней же же.

Утро праздничного дня в Ларбаре. На улицах никого. Пусто и в мастерской.

— Ай! — восклицает мастер, рассмотрев очки, — до чего неудачно! Давайте сделаем замеры. Если заказ срочный, извольте подождать, господин. Дело займет два или три часа. Или зайдите позже.

Отправляться домой, на Коинскую, смысла нет. Тут же придется возвращаться.

— Ступайте-ка спать, — не велишь, а просишь ты Тагайчи.

— Никуда я не пойду!

— А в кофейню? Здесь, поблизости.

Она задумалась.

— Да. Можно.

Арандийский кофей в лавочке на подворье. "Морские фонарики". В виде исключения, они одни из всех восточных сладостей к морю отношения не имеют, а делаются из теста и варенья. Просто похожи на старинные корабельные фонари.

— Как выражается Чамианг, "Истинный кавалер всегда рад просить прощения у дамы". Даже если для этого приходится провести сложную подготовительную работу...

— А истинная дама никогда не прощает сразу. Иное дело — после подготовки.

И снова мастерская. Все равно не понятно, как вести себя. Учебник по "Заразе" у Гайчи с собой. Но раскрыть его, взяться за чтение — значило бы, что вы не помирились. А говорить вслух о болезни Кве и других моровых поветриях нельзя даже здесь, в лавке оптика-арандийца. "Дурная примета", "Холера — к холере"...

— Есть такая игра, мастер: "Знаменитости". Один задумывает какое-то историческое лицо, другой отгадывает, задавая наводящие вопросы. Чтобы можно было отвечать "да" или "нет". Или "неизвестно". Может быть, сыграем?

— Давайте попробуем.

— Вот, загадайте кого-нибудь.

— Хорошо.

— Он давно жил?

— Около шестисот лет назад.

— Нет! Надо отвечать либо "да", либо "нет". Так Вы подсказываете.

— А что в таком случае означает "давно" или "недавно"?

— Недавно? Ну, скажем, лет сто назад.

— При Четвертом Объединении?

— Хорошо, будем считать по Объединениям. Так вот, около шестисот лет назад — это в Первом Объединении или уже во Втором?

— Не знаю. Возможно, и в том, и в другом. А может быть, эта личность скончалась и до 588 года. Точная дата смерти неизвестна.

— Он прославился на государственном поприще?

— Да.

— Был связан с храмами?

— В каком смысле "связан"?

— Ну, Предстоятеля тоже можно назвать государственным деятелем.

— Нет, это не жрец. Хотя определенное сотрудничество со жрецами отмечалось.

— Э-э, да кто же в шестом веке с храмами не сотрудничал! Хорошо. Этот человек относился к правящему сословию?

— Да.

— А еще чем-то занимался, кроме политики? Например, искусством?

— Искусством — пожалуй, нет.

— Но чем-то еще все-таки известен. Наука?

— Да, ближе к науке.

— Ремесло?

— Это занятие можно назвать и ремеслом. Впрочем, наверное, и искусством тоже.

— Что-то похожее на врачевание... Или на чародейство?

— Да, чародейство.

— Что-то я не припомню в тот век князей-кудесников.

— По-моему, Вы исходите из двух неосновательных допущений. Круг поиска значительно бы сузился, если бы были заданы два вопроса, самых простых. Из тех, что значатся в медицинской тетрадке.

— Это мужчина?

— Нет!

— Что там у нас еще... А! Это человек?

— Нет!

— Ага! Было ли у нее звериное прозвище?

— Разумеется.

— Боярыня Хиоле, Онтальская Лисица. Древленка, мастерица приворотных чар.

— За что и пострадала.

"Ты услышал имя "Хиоле" и посмотрел в словаре, кто она такая. Значит, ты помнишь все наши разговоры?"

"Конечно, помню."

"Прочел, что судьбе ее посвящено известное балаганное "Действо о Погибели Земли Онтал"..."

"Просто мне не нравится, когда я не понимаю тебя."

— Теперь загадывайте Вы, барышня.

— Загадала.

— Человек?

— Да. И догадываясь о следующем Вашем вопросе, сразу скажу: мужчина.

— Жил до Объединения?

— После. То есть уже при нем.

— При Первом?

— В том числе. Время примерно то же, шестой век. Давайте вообще им и ограничимся. И заграничных деятелей загадывать не будем.

— Хорошо. Ученый муж?

— Ну-у... Как уже было сказано, не без того.

— Жил в Ларбаре?

— Иногда и в Ларбаре. Особенно под старость.

— Не подсказывайте, Тагайчи. Лекарь?

— Да.

— Он любил змей? Содержал их в своем дому в несметном количестве?

— И искал полезное применение их ядам! В смысле, угодное Целительнице.

— Важное уточнение. Ибо иногда и отравители служат на пользу обществу. Но здесь иной случай. Таррилани Ларбарский.

"Слишком быстро удалось отгадать?"

— Изумительная проницательность! Теперь Ваша очередь.

— Человек. Мужчина. Время то же.

— Лекарь?

— Да.

— Состоял на храмовой службе?

— Для того времени этот признак, кажется, заменяет теперешнюю гильдейскую принадлежность. Нет, не состоял.

— То есть жрецом не был. Но работал при Красном храме?

— Нет. Ни при каком из храмов.

— По-моему, таких тогда вовсе не было.

— Он не нуждался в жреческом покровительстве. Ибо сам был достаточно близок к правящим кругам.

— Родич чей-то, что ли?

— Да, царский родич.

— Но мы же условились: заграницу не загадывать.

— А Кэраэнг разве "заграница"?

— Это сейчас — нет, а тогда...

— Да, этого я не учел, считал по сегодняшним меркам. Впрочем, Царь Аранды и его семья были не единственными из высокопоставленных родичей этого врача.

— Ну, конечно: потомки царевны Джанганни, князья Диневана... Хотя был же еще этот... отец того царевича, которого женили на королевне Лэйгари. Он, вроде бы, возглавлял Научную Палату?

— Да. Тому-римбианг первого ранга Каруибенг.

— Так это тот самый Каруибенг, на чьи дневники Вы ссылаетесь? Странно... Никогда бы не подумала, что он — столь знатный вельможа.

— И что настолько разнообразные недуги, какие встречаются в его описаниях, были представлены всего лишь в пределах одного Царского Дворца? Хотя — три тысячи с лишним обитателей...

— Значит, все-таки можно быть одновременно врачом и большим начальником?

— Боюсь, по тем временам сановникам трех высших рангов в Аранде принадлежала слишком незначительная власть. За них правили их подчиненные. Загадывайте, Тагайчи.

— Хорошо. Мужчина. Человек. НЕ лекарь.

— Недужный?

— О, да! Он был тяжко болен.

— И ведь не спросишь, какие жалобы. Ладно, пойдем по порядку. Он страдал заболеваниями дыхательной системы?

— Нет, с этим, кажется, было все в порядке.

— Сердечно-сосудистой?

В светло-карих глазах мелькает нечто, похожее на лукавство:

— Да, в письменных источниках имеются сведения о страданиях этого сердца.

— Но, видимо, не только сердце. Пищеварение?

Гайчи задумывается.

— Вероятно, да. Вследствие недоедания.

— Великий постник?

— Исключительно силою обстоятельств.

Отчего бы это?

— Он сидел в тюрьме?

— Неоднократно.

— И при этом занимался особого рода наукой?

— Нет. Куда в большей степени — особого рода практикой.

— И считался безумным?

— Еще как считался!

Кажется, ты знаешь ответ:

— Однажды его сочинения сожгли в Ларбаре на Площади Двенадцати Цветов?

Тагайчи смеется. Рада, что ты угадал?

— Тонкий вопрос. Отчасти. Но это — не Байджи Ларбарский.

Жаль. А ты уже собрался торжествовать.

— Тогда не знаю. Преступления, за которые он отбывал наказания в узилище, были должностными?

— Как сказать... Нет, едва ли. Хотя какое-то отношение к его службе они имели. В общем, наверное, так: он проявлял рвение, а начальство его не защищало.

— Рвение вплоть до смертоубийства, разбоя и так далее?

— Кровавые злодеяния? Нет, ни в коем случае!

Какие еще можно измыслить нарушения закона?

— Кражи, мошенничества?

— Это — да.

— Кто же у нас выдающиеся воры того времени, и притом тяжко больные люди... Один из подсудимых князя Вонгобула?

Гайчи качает головой. Говорит, словно пытаясь навести на правильную мысль, но не слишком явно подсказывать:

— Он прославился не этим. Не воровством.

— Но и не недугами как таковыми? Какой-то своеобразной практикой...

— Да. Хотя и с недугами Вы до конца не выяснили.

— Зараза?

— Если верить источникам, да. Но, опять же, не она одна.

— Болезни обмена?

— Кажется, нет.

— Опорно-двигательного аппарата?

— Да! — говорится с таким видом, словно теперь-то уж ты непременно должен догадаться.

К сожалению, это не так.

— Тяжело безногому быть вором... Нет, не помню такого.

— Вы сдаетесь?

— Сдаюсь.

— Видаджани из Коина, поэт, служитель Плясуньи Небесной.

"Что же ты, мастер? Ведь все так просто!"

— Да. О храме я не спросил. И напрасно. Какие-то его сочинения сохранилось?

— Сколько угодно. К тому же, все, что дошло от тех времен, в каком-то смысле — его. Он, понимаете, был одержим мыслью, что любые стихи написаны им. Даже песни Байджи Ларбарского.

— Это и был его способ воровства?

— По карманам лазать он, вроде бы, тоже умел. Только он не безногий был, а с покалеченными руками.

Видимо, Тагайчи неплохо изучила жизнеописание этого деятеля.

— А что-нибудь из собственных его стихов Вы помните?

— Так их вообще-то в школе проходят, мастер. По старомэйанской словесности. Песня про чуму в Марбунгу. Мне казалось, Вы ее помните...

— Казалось — почему?

— Не одной заразой сильна зараза, а толпой, огнем, топором, кайлом...

Твой рассказ о том, как ты испугался слова "чума" в Камбурране. Не столько самой болезни, сколько погромов. Случайно или нет, что действующее лицо из "Повести о пяти паломниках" тоже носит имя Видаджани? Или это и есть тот самый поэт? Он же — вор и соглядатай.

Еще около часа кряду Гайчи читала тебе стихи. Старинные, в переводе на новый мэйанский язык. Про беглого каторжника, вернувшегося в Коин. Про старого боярина Мичирина, влюбленного в юную девушку. Про дряхлого нищего, нашедшего хлебосольную подругу себе по возрасту. А также про любовь. Много-много строк о любви — удачной, несчастной, естественной и не вполне. А еще о счастье быть сумасшедшим.

— Мне нравится, как Вы читаете, Тагайчи.

— А это легко читать.

Оптик появляется из своей рабочей комнаты:

— Ваш заказ, господин. Примерьте!

Очки оказались впору.

— Как по твоему, Человек: можно перенести чувства, которые испытываешь к какому-то старинному стихотворцу, на особу нынешнюю, лично знакомую?

Двадцать пятое число месяца Премудрой. Ты и Змей — дома, одни. Время перевести дух и подумать.

— Тебя раздражили песни Видаджани Коинского, и ты ищешь более насущный предмет для своего злобного чувства?

— Не я, а ты, Лингарраи. Не раздражение, а ревность. Не ищешь, потому как тут и искать нечего. Все ясно.

— "Слова чужой любви".

— Вот именно — чужой.

— Просто мне жаль, что сам я так не умею. Даже читать, не говоря уж о сочинении.

— Разумеется. У тебя же уговор: никаких любовных признаний в общественных местах. Значит, всё прозвучавшее обращено было не к тебе, а к другому. Хотя этого деятеля с вами тогда и не было, Гайчи на самом деле читала для него. Вот я и пробую понять: это твоя новая злобная выдумка? Или ты все-таки прав?