Моя Святая Земля

— Что отсюда скажешь — у алтаря слышно, — отозвался монах. — В те времена Иерарх тут служил, Отец Клейдон был ветх и немощен, хоть святой жизни — что позабудет, отсюда подсказывал послушник. И многие пользовались — но нынешний Отец Небесный молод и силён, в служке не нуждается, а комната стоит пуста...

— Тут есть засов, — сказал Сэдрик. — Закроем изнутри?

— И то, — согласился монах. — Запри, отрок — и не кажите носа, да и дышите через раз, дабы не расслышал Отец Дерек — он будет государя венчать, а слух у него, как у лисы, остёр.

— А отсюда что-нибудь видно? — спросил Эральд. — Или только слышно?

— Прикрой дверь, — пожал плечами монах.

Эральд прикрыл дверь — и увидел в замаскированных щелях свет свечей на алтаре и на хмуром лице Сэдрика. Дверь в нише даже днём была, очевидно, погружена в глубокую тень, а те, кто стоял снаружи, у нерукотворного заалтарного образа, освещались или солнечным светом, или светом свечей. Старый фокус делал абсолютно невидимым наблюдавшего из темноты.

— Отлично, — сказал Эральд. — Замечательно, святой человек. Я очень вам благодарен, правда...

— Что с благодарностей бедному монаху, — заметил святой человек ворчливо. — Лишь пользуются добротой Господних слуг...

— Ладно, Божий слуга, заплачено, — оборвал Сэдрик.

— И отчего в молодых душах такая меркантильность и низкие мысли? Гони их, отрок, смотри на праздник и молись — да не смей и шороха издать, — монах задул свечу, отчего в храме стало темно, как в погребе. — Я ухожу — и не знаю вас более.

— Иди-иди, — сказал Сэдрик. — Сами справимся.

Он зашёл в коморку и закрыл дверь. Пару минут были слышны шаги монаха, потом гулко стукнула дверь. Эральд ощупью нашёл в кармашке рюкзака зажигалку и зажёг свечной огарок.

Вспыхнул крохотный огонёк, сделав тайный чулан неожиданно уютным.

— Молиться будешь? — спросил Сэдрик, садясь на пол. — Хоть бы Писание оставили, гады...

— Надо поспать, — сказал Эральд виновато. — Сядь на стул, а туда — я. Или давай подстелю спальник. Прости, надо поспать в любом случае. Я надеюсь на сны — вдруг что-нибудь изменится или прояснится.

— Я посторожу, — кивнул Сэдрик. — Надеешься, что во сне Господь знамение пришлёт?

— Вроде того. Тебе тоже надо поспать, но лучше разбуди меня через пару часов. Я боюсь, что сейчас не смогу караулить и засну...

— Спи и ни о какой ерунде не думай, король. Это меньшее, что я могу сделать. Я ведь тоже надеюсь на знамение.

Эральд разложил спальник на полу и лёг, свернувшись клубком. Сэдрик не перешёл на табурет, остался сидеть рядом — только задул свечу, и каморка погрузилась в кромешный мрак...

VIII

Марбелл не мог припомнить настолько тревожной ночи во дворце Сердца Мира — за все три года жизни здесь. Зубная боль, а не ночь. Кажется, никто из обитателей дворца, от короля-демона до последней судомойки, не спал нынче спокойно.

В келье у девочки-невесты горел свет и шептались. Содержания разговоров принцессы Джинеры с послами Златолесья не уточнил для себя только ленивый: с незапамятных времён покои, куда её поместили, служили пристанищем для тех, чьи разговоры интересовали политиков Святой Земли — сложная система "глаз и ушей" выводила звук, по крайней мере, в три кабинета, а наблюдать за происходящим в апартаментах златолессцев можно было и сверху, и со всех сторон.

Марбелл, само собой, послушал, ни минуты не сомневаясь, что слушают и люди канцлера, и кто-нибудь из Тайной Канцелярии, и кто-нибудь из дипломатов. Выводы из услышанного делались легко и просто — тем более, что девочка и не желала особенно скрывать свои намерения.

Дылда-барон, целуя руки своей госпожи, умолял её бежать домой нынче ночью — и тихонько плакали златолесские фрейлины. Ну да, увидели дворец, услышали... унюхали. Оценили поведение короля — накатило на него некстати, даже не одержимость, просто слегка сорвался — но им показалось достаточно для выводов. Ну да, из подвалов всё ещё несёт горелой мертвечиной, копоть не успели отчистить. Кто-то из дворни, кого велели наказать, орал так, что услыхали фрейлины. Кто-то сболтнул про зверинец принца: ну, барсы кого-то съели... По здешним меркам — сущий пустяк, но им хватило, теперь они перепугались за жизнь Джинеры.

Не без оснований, конечно.

И девочка расставила всё по местам, как умудрённый государственный муж. "Я не могу допустить, чтобы обо мне говорили, как о ветреной девице, расстроившей договор между двумя державами, — сказала она. — Никакие страхи, отвращение и прочие сантименты не будут браться в расчёт, когда король Святой Земли объявит отцу войну, обвинив его в нарушении обязательств. Поэтому я, разумеется, никуда не поеду. Зато вы, милый Дильберд, будете готовы уехать сразу после свадьбы, а вы, Линн, мой дорогой друг — если со мной что-нибудь случится. Если ваше присутствие при здешнем дворе покажется неудобным, готовы ли вы жениться на Доротее?"

Ахнула фрейлинка, кашлянул барон — но никто не возразил.

"Вы вдвоём уедете, если меня убьют, сошлют, искалечат, — продолжала принцесса. — Дильберд расскажет о нынешнем положении дел, а вы — о беде, если беда случится. И вам не надо пытаться меня переубедить: я — всего лишь пешка в грандиозной игре, которую ведут владыки мира с сотворения времён. Единственное, на что я сейчас гожусь — это на жертву, которая не даст проиграть отцу и обеспечит будущий выигрыш брату".

Голос принцессы был так спокоен, будто в её груди не девичье сердечко билось, а тикал часовой механизм, а в жилах, вместо крови, текла холодная вода. Но Марбелл чуял обман, отчаянную игру — и белая собачонка, видимо, тоже чуяла, потому что несколько раз принималась скулить и подвывать, как собаки воют по мёртвым.

Неразумную тварь тяжело обмануть.

Марбелл слушал спокойный голосок принцессы и думал, что девочку будет очень жаль. Девочка могла бы что-то улучшить, сделать жизнь спокойнее и безопаснее. Трогательно и то, как она вычислила демоническую природу своего порфироносного суженого — но её собачонка не ошибалась. Жить девочке осталось несколько дней — славно, если месяцев.

Канцлер, конечно, пришёл к тому же выводу, потому что вызвал Марбелла к себе, когда часы на ратуше уже готовились пробить полночь.

Он даже не уезжал домой и принял Марбелла в своём кабинете около зала Малого Совета. Выглядел устало, даже породистое лицо будто обвисло.

— Я вижу, мессир, — сказал канцлер, — что с девчонкой мы прогадали.

— Совсем не понравилась государю, — подтвердил Марбелл сокрушённо. — И, конечно, жить с ней он не будет. Государь не из тех мужей, которые будут терпеть рядом постылую жену.

— Плохо, — кивнул канцлер. — Но жена для государя ещё найдётся. Главное сейчас — не дать соседям возможности оспорить брачный договор. Скажите, мессир Марбелл, ведь девчонка давно уже лишилась невинности, не так ли?

Совершенно прозрачная игра. Как хрусталь.

— Беспутная девица, — согласился Марбелл с поклоном. — Болтала со своими людьми о том, что желает сбежать к любовнику. Подозреваю, что один из её офицеров состоит при ней в той же роли. Ну, Златолесье, все понимают... нравы там далеки от честных.

— Превосходно, — улыбнулся канцлер. — Просто замечательно. А теперь — о печальном. Мои люди обшарили все окрестности монастыря Святого Луцилия. В деревнях болтают о благом короле — но мои люди его не нашли. Утверждали, что прямо-таки чувствовали: недавно он был и там, и сям — но не видали. И не доставили. Это очень беспокоит меня. Не могли бы вы попытаться разыскать его своими силами, Марбелл?

— Где мне против стражи и шпионов, мессир Дамьен, — улыбнулся Марбелл. — Этот юноша — не вампир и не призрак, чтобы я мог вызвать его в заклятое зеркало — такие поручения, при всём глубочайшем уважении к вам, мессир, выше моих сил.

— Жаль, — бросил Дамьен. — Я хотел, чтобы до свадьбы государя этот юноша оказался в моих руках. Боюсь за него.

— И я сожалею, — сказал Марбелл, изобразив сожаление всем существом. Ему было очень весело.

Некромант и благой король получили послание и сбежали у канцлера из-под носа. Остаётся выяснить, куда.

Вернувшись к себе в дивном расположении духа, Марбелл начертил на зеркале третий глаз некроманта. Он хотел взглянуть на своего юного соперника — но тут его постигла неожиданная неудача.

В зеркале колыхалась пустая темнота.

Марбелл отряхнул руки от зрячего зелья и надрезал ладонь. Смочил пальцы в крови и снова принялся рисовать магический знак. В тёмных таинствах мало ингредиентов более сильных, чем кровь некроманта — но зеркало осталось пустым. Паршивый мальчишка ухитрился вычислить Марбелла, почуял его взгляд — и каким-то непостижимым образом скрылся из виду.

Каким?

— Твоим Даром, — прошептал Марбелл с застывшим от напряжения лицом. — Твоей кровью. Твоей силой. Откройся, сволочь.

Тьма.

Марбелл редко приходил в ярость, но сейчас его понесло. Он капнул кровью на пламя чёрной свечи, подпалил на ней же ноготь висельника — и плеснул расплавленным воском на зеркальную раму. Дар сорвал такой порыв ветра, что дрогнули оконные стёкла; Марбелл почувствовал, как содрогнулась в сундуке Агнесса — но тьма в зеркале не рассеялась.

Что же ты сделал, щенок?! Сопляк... кто тебя научил? Не вампиры, вампиры так не могут. Кто? Благой? Но ему-то откуда знать?

Выплеск Дара не помог рассмотреть, но разбудил демона. Король с грохотом распахнул дверь, остановился на пороге, взглянул больными глазами:

— У меня болит голова, отравитель. Нехорошо... Что ты застыл, как истукан?

Марбелл сорвался с места, пододвинул кресло, плеснул в хрустальный кубок глоток настойки, снимающей головную боль, туда же — ещё и другой, успокаивающей. Отпил и протянул.

Демон сел, выпил залпом и швырнул кубок в угол. Поморщился от звона стекла. Он выглядел таким неожиданно несчастным, что Марбелл против воли почувствовал жалость.

— Что случилось, прекраснейший государь? — спросил он, вложив в голос всё сочувствие, какое мог изобразить.

— Собачонка воет, — бросил демон. — Воет и воет, этот звук — как иголка в виске. Зачем рыжая притащила в мой дом эту скотину?! И почему я не могу пойти и заткнуть её, а, Марбелл? Это мой дом!

— Но собачонки отсюда не слышно, — опрометчиво удивился Марбелл.

— По-твоему я вру? — поразился демон. — Ты что, спятил, отравитель?!

— Вам надо поспать, ваше прекраснейшее величество, — сказал Марбелл извиняющимся тоном. — Ваш слух обострился от усталости, мой драгоценный государь...

— Не хочу этой дурацкой свадьбы завтра, — сказал демон капризно и жалобно. — Хочу сегодня свернуть башку этой поганой собачонке, а её хозяйку...

— После свадьбы, дорогой государь, — ласково сказал Марбелл. — Подождите денёк — и всё будет весело. Вы ведь знаете, что короне нужны деньги...

— Короне! — фыркнул демон, блестя глазами. — Беса лысого, не короне, а Дамьену, жадной суке! — продолжал он яростно. — Думаешь, я не знаю, что он обворовывает меня?! Ради денег, которые он решил у меня украсть, я должен кривляться на потеху толпе, как комедиант на рынке, да?! Нужна мне очень эта свадьба, этот храм, этот праздник, и деньги эти тоже, провались оно всё в пекло! Спалить златолесских ублюдков, начать с рыжей — вот это было бы весело. А Дамьена повешу за яйца, если он будет напоминать о деньгах!

Знал бы канцлер, как я прикрываю его от королевских забав, подумал Марбелл с некоторым даже удовольствием и принялся уговаривать демона подремать и не думать о грязных придворных интригах. Король то огрызался, то хныкал, но микстура мало-помалу начала действовать — и он дал увести себя в спальню.

В такие моменты демон, несмотря на весь ужас, окружающий его багровым туманом, казался Марбеллу больным ребёнком. Что на него находит? Может ли демон болеть, как смертный?

Как бы то ни было, обязанности лейб-медика заключались и в том, чтобы провести ночь рядом с государем, которому нездоровится. И Марбелл, бодрствуя у постели демона, который вздрагивал и стонал во сне, думал, что завтрашний день будет феноменально ужасен.

Всем отольётся эта проклятая свадьба.

* * *

Марбелл как в воду глядел.

За ночь похолодало, и столицу окутал туман, густой, как молоко. Свадьба в тумане — прелесть, что такое: храм потонул в белёсой мути, площадь было не разглядеть из дворцовых окон. Колокольный благовест звучал в густом стылом воздухе глухо, как в подушку.

И демон проснулся в ожидаемо отвратительном расположении духа. Хандра накатила на него совершенно некстати, лучше бы он резвился — но резвиться королю не хотелось. Он с отвращением дал себя одеть, отшвырнул чашку с тёплым пряным вином, наорал на Марбелла и сцепился с Отцом Дереком, Иерархом Святого Ордена, прибывшим на свадьбу.

— Марбелл, если этот монах будет читать мне морали, я, клянусь адом, лишу его добродетели турнирным копьём какого-нибудь именитого предка, — выдал демон, когда Иерарх попытался заикнуться о супружеском долге монарха.

Дерек боялся демона до заикания, потому спорить не посмел и начал читать "Ныне соединяешь", но короля раздражало и это. Марбеллу пришлось отозвать Иерарха в сторонку и попросить молиться в соседнем помещении.

Вся свита демона выглядела какой-то встрёпанной, помятой — и даже роскошные костюмы, алмазная пудра, золото перстней и серёг это не скрывали. Весёлым казался лишь маршал Лонг, по всей вероятности — из-за крайней бесчувственности. Двор шушукался о тумане и знамениях; Марбелл лично велел выпороть лакея, вякнувшего что-то о "ни зги не видать" — но это положения не исправило.

Послали за невестой. Принцесса спустилась бледная, с синяками под глазами, совсем не красившими остренькое личико, спокойная, как мертвец — и белое подвенечное платье казалось богатым саваном. Её свита явно не ждала ничего доброго, мужчины смотрели угрюмо, женщины — устало, а старая няня, вдобавок ко всему, держала на руках поганую собачонку.

К счастью, собачонка не гавкала. Даже рёв рожков и труб, пение монахов и колокольный звон вызвали у псинки лишь судорожные зевки.

Демон взглянул на собачонку с отвращением, но ничего не сказал. Марбелл понадеялся, что король решил держать себя в руках хотя бы до конца церемонии.

Туман убил праздник. В тумане тонула толпа; кто-то крикнул "Слава королю!" и "Слава невесте!" — но туман мешал собравшемуся на площади плебсу хоть что-то рассмотреть, и приветствий было почти не слышно. Украшения, золочёные штандарты и шатры, плюмажи и цветочные арки казались в тумане мутными серыми пятнами. Солнце сгинуло в непроглядной небесной мути — к тому же, от сырости всех слегка знобило.

Храм Святой Розы смотрелся тёмной громадой, выступил из туманного молока, как рок — но внутри горели свечи, было намного теплее, чем снаружи, и неожиданно уютно. Все, кто мог, набились в храмовый придел: столичная знать, дипломаты из Междугорья, Златолесья, Приморья, свита Иерарха — все пытались подобраться поближе к алтарю и поглазеть на невесту.

Демон в белом и острых бриллиантовых огнях смотрелся почти благообразно. Джинера в украшенном тонким золотым обручем плоёном чепчике, закрывшем её рыжие кудри, напоминала жертвенного агнца — и напряжённо смотрела на нерукотворный образ Божий, словно чего-то ждала.