— Отдай коронеру.
— Что там? — недружелюбно спросил виффер, приглядываясь к подозрительному узлу.
— Законное правосудие.
Ллей его не понял.
— Дрэго аф Гарай.
Скар заглянул в складки шаперона. Выругался — заслушаешься.
У себя в комнате, Колин смыл кровь с рук. Оставленный утром кувшин с водой пригодился. Медленно отхлебнул, посматривая на портрет гранды.
— Что скажешь?
Портрет промолчал, что вовсе не означает молчания настоящей Сатеник. Скорее на оборот. Скажет много чего. Вполне возможно сейчас он задавал вопрос именно ей. Угадать реакцию.
За окном плачь. Или ветер? Звук повторился. Колин открыл раму лучше расслышать. Плачь. Ребенка. Он вспомнил следы на первом снегу. Накинув плащ, выбрался в парк.
Янамари захлебывалась слезами, растирая их и сопли по чумазому лицу. Вокруг нее ободранные плети хмеля. Попытка перелезть через забор не увенчалась успехом. Не хватило сноровки и силенок. Да и платье мешалось.
— Когда сегодня хуже, чем вчера, позавчера покажется сказочным днем. Даже если оно ни чуть не лучше, — подошел Колин близко. Он не нянька и не утешитель плачущих девочек. Но почему не оказать посильную помощь баронессе Аранко.
ˮПока до этого не додумался кто-то другой.ˮ
— Ллллуччше, — всхлипывала Янамари. Куцый плащик, пусть и с гербом не согрел бы и мышь. Девочку колотил озноб пополам с рыданиями — Лучшеееее.
— Чем же? — присел унгриец на корточки. Удобней разговаривать и видеть лицо. Дети плохо скрывают свои чувства. Впрочем, сейчас на грязном личике только одно — полное отчаяние.
— Там... Рисса и Софи... А тууут.... туууут никого. Я хочу домой. Домооооой, — заходилась ревом девочка, а Колин терпеливо пережидал плач. — Пусть они смеются. Пусть. Я не оби... обижусь. Никогда-никогда. И саин Арнст... если захочет меня наказать я не буду прятаться. И эсм Гея.... Я никогда не буду её обманывать...,— окончательно расстроилась плакса.
— И ты знаешь куда идти? — перешел Колин на унгрийский, отвлечь девочку.
— Нет...., — выдохнула Янамари.
— Зачем же тогда бежишь?
Вторую волну слез он пережидал с тем же терпением что и первую.
— Так что? Подсадить?
Всхлипы и плач резко пошли на убыль.
— А ты никому не скажешь?
— Нет, сестренка, никому, — пообещал он всерьез. — Но удрать, плохая мысль.
— Почему?
ˮСказать, правду? Слишком мала для правды.ˮ
— Заборы не ограничивают свободы, а спасают от нее.
Девочка не поняла Колина.
— Все перемениться. Завтра.
— Не перемениться..., — не поверила сопливившая баронесса.
ˮОтчасти, справедливо. Если меняется, то со скрипом и хрустом.ˮ
— ...Никогда не переменится. Когда умерла мама, стало плохо. Потом папа. И теперь так и будет... насовсем.... — пожаловалась Янамари и опять расплакалась.
Колин взял её за руки. Что-то липкое. Гниль от груш. Отыскивала под снегом паданку и ела. Ту, что не тронули птицы и мыши. Пока шел, обратил внимание на ободранную рябинку. То же она?
— Поверь мне, перемениться, — он погрел тонкие сосульки девчоночьих пальчиков. Чуток пережми, хрупнут. — Не сейчас, но завтра. Ты проснешься и все измениться.
Детям тяжело думать о плохом. И они все еще верят взрослым и не распознают, как те беззастенчиво и корыстно пользуются их доверием.
— Меня будут ругать..., — пожаловалась зареванная баронесса.
— Не будут, сестренка. Обещаю, — Колин умышленно называл девочку так. Проверить ответную реакцию. Ожидаемо.
— Я не твоя сестра.
— Ну, может, ты ей станешь. На время, — попросил унгриец.
— Надолго?
— Пока не решим убежать отсюда вместе.
— Ты хочешь убежать? — вытаращила глазенки Янамари, забыв о слезах.
— Хочу. Ты же хочешь? Почему мне нельзя?
Единство помыслов великая сила. Это как товарищ по танцам, играм и забавам. Чувствовать его руку опереться. Подставить свою, опереться ему.
— Из-за шрама?
— И это тоже.
— Ты не красивый. Тебя никто не любит.
— За то ты красивенькая и миленькая.
Девочка засопела, успокаиваясь
— Немного зареванная, а так... куколка.
— Я не куколка.
— Куколка, куколка, — Колин ущипнул её за бок.
Сопение уменьшилось.
— Откуда у тебя шрам. Ты дрался?
— Скажу по секрету... Только тебе. Целовался с медведицей.
—???
— Я думал она заколдованная гранда.
— Хи-хи-хи, — прыснула девочка, озорно заблестела глазками и протянула руку потрогать шрам. — Он такой...
— Я его не замечаю. Хотя моя сестра, которая осталась дома, назвала меня уродом.
— Правда? — возмутилась Янамари. — Разве можно так говорить?
— Оказывается да. И ей это сошло с рук. Ей многое что сходило..., — рассказывал Колин.
Его слова находили живой отклик в детской душе. И сейчас девочка больше переживала за него, чем печалилась собственными невзгодами.
— Но ты еще не знаешь о подарке самой младшей.
— Какая-то дрянь? — возмущена девочка догадкой.
— Про это лучше не говорить. И даже никому не показывать.
— Значит дрянь, — осудила Янамари неведомую сестру своего собеседника.
— Мне стыдно за нее, — согласился Колин.
Девочка тяжко вздохнула.
— Это все из-за шрама? Да? — повторила она в очередной раз.
— Шрам не причем. Они меня не любят. Если не любят родные, трудно ожидать любви от других.
— Поэтому хочешь, чтобы я была твоей сестрой?
— Было бы здорово.
Янамари воздержалась спросить о важном для нее, проявив не свойственный возрасту такт.
— Пойдем-ка домой, а то тут холодно, — предложил Колин уже успокоившейся девочке.
— Это не наш дом.... А я тебя видела на корабле. Ты выкинул в воду меч и книгу.
— Подсматривала?
— Мне было страшно. Корабль качался, — она переступала с ноги на ногу, изобразив качку палубы. — Я думала, попала в маслобойку. А зачем ты выкинул вещи?
— Ненужное стоит выкидывать. Оно мешает.
— А Фабриус говорил, оружие для мужчины все.
— Он по-своему прав. Но мне не зачем тот меч. У меня есть другой, свой. Так мы возвращаемся? Могу тебя понести. Ты наверно замерзла и устала?
Девочка кивнула, соглашаясь — замерзла. Нести себя заупрямилась и не позволила.
— Я взрослая..., — пожаловалась она. — А взрослые ходят сами.
— А мы всех обманем..., — заверил Колин и глазенки девочки озорно заблестели. Обман виделся ей забавой, а не предосудительным действием. — Снимай башмак.
Сама юная баронесса разуться не смогла. Колин помог и, нашарив под снегом маленький камешек, сунул в обувь.
— Ой, — наступила она. — Больно.
— Вот видишь, ты не можешь идти.
— Нет! — с удовольствием призналась девочка. Дети любят простые хитрости. Они им понятны.
Колин подхватил реву на руки.
— Только ты меня не выдавай.
Янамари отчаянно замотала головой. Ни за что!
Его уже искали. В комнате, во дворце, всполошив всех. Гранде доложили о возмутительном правосудии унгрийца, и Сатеник хотела его непременно видеть. Она просто не могла дождаться, с ним встретиться. Накоротке. Что он себе позволяет? Серебряный Двор не бандитский притон! В конце концов, кто он такой? Нищий уродец? Сидел бы себе ниже травы и вел себя тише воды, довольствуясь тем, что имеет. Кровь стучала в висках и приготовлено множество нелицеприятных слов. Легко Латгарду советовать проявлять выдержанность. Все это чепуха, если не можешь позволить, то, что хочешь себе позволить!
— Жду твоих объяснений! — объявила Сатеник унгрийцу, несущему на руках девочку.... Замарашку. С перепачканным лицом, с грязными руками, которыми она словно клещ вцепилась в Поллака. Её Двор неумолимо превращался в пристанище нищенок, грязнуль и разбойников.
— По какому поводу, эсм?
— Во всем сразу! Какие есть!
— Баронесса Аранко подвернула ногу, — Колин опустил девочку на пол. Он нарочно проигнорировал комментировать ,,подарокˮ вифферу, ибо только это могло послужить причиной державного гнева. Унгриец хитрил, желая выделить, здоровье его юной подопечной для него важнее. Догадливый ребенок сделал шажок приветствовать гранду и захромав, заойкал. — И нуждалась в чье-либо помощи.
— А вы что? Костоправ? — готова взорваться Сатеник. Она вдохнула выплеснуть накипевшее. Не все относилось к Поллаку или касалось лично его, но он отличный громоотвод для разрывающих ее эмоций.
— Он мой любовник, — решилась вмешаться Янамари.
Кто-то на мгновение сыграл в замри-отомри. Люди в зале, те что присутствовали по причинам и без оных, уподобились статуям.
ˮНе так плохи, как думают о себе. И не столь ужасны, как выглядят со стороны.ˮ
Колину показалось, гранду сейчас хватит удар. От негодования, возмущения и других чувств, обычных такому дикому признанию. Виффер потянулся к мечу. У него тоже есть, что предъявить унгрийцу.
ˮЗабавно,ˮ — наблюдал Колин кипение страстей. И каких страстей! Его сейчас вот-вот распнут. — ˮКто из них вперед? Скар или гранда?ˮ
— Эсм баронесса неправильно перевела с унгри на эгле, — снисходительно пояснил возмутитель спокойствия. Обстановку следовало разрядить. — В унгрийском пʼров означает тот, кто любит и защищает, а вовсе не то, о чем все подумали.
И праведные в гневе признали ошибки и умягчились сердцами? Как бы не так?! Ему не поверили. Нет тому оснований. Люди легко идут на поводу своих предубеждений и столь же легко приписывают предрасположенность к ним других, не забывая сгустить краски. Черный отчасти цвет, но в основном квинтэссенция порочности.
— С вашего позволения, эсм, я доставлю баронессу в её комнату, — откланялся Колин и подхватил девочку, пока она сама не побежала с перепугу, невзирая на боль.
Янамари с удовольствием показывала дорогу. Передвигаться таким образом не хлопотно, удобно и тепло. И еще он очень сильный.
Жилище девочки не лучше хором унгрийца. На кровати соломенный тюфяк. Под тюфяком живой ковер клопов. Угол завален снесенными на хранение мебельным хламом: комод, табуреты, лавки. Трехногий стол приперт к стене. Рядом просторный шикарный шкаф, весь объем которого занимала кружка с отколотой ручкой и безносый заварник.
Колин потеплее завернул девочку в плащик, снял свой и накрыл.
— А как тебя зовут? — зачем-то шепотом спросила девочка.
— Колин.
— А меня Янамари... — и добавка. — Аф Аранко.
— Слишком длинно для такой маленькой девочки, — Колин шутливо щелкнул по чумазому носу. — Я буду звать тебя Яна. А теперь спи.
— Я не хочу.
— Конечно, не самое интересное занятие, но надо.
— Почему?
— Все сказки начинаются с утра.
— Почему с утра?
— Чтобы хватило на целый день.
— Это же не пироги.
— Гораздо вкуснее.
Он вспомнил о подарке слепого и вложил в грязную детскую ладошку оловянного ангелочка.
— Сказки...
— Да. Спи.
Переждал несколько вопросов, просьб не уходить, немного хныканья и уговоров.
— Там кто-то шуршит, — сопротивлялась девочка, не зная, какую причину придумать оставить Колина рядом. Но немного согревшись, все-таки сдалась и уснула.
В коридоре Колина поджидал Ллей.
— Слышь, унгриец, если соврал.... если соврал, пеняй на себя, — рокотал гнев в голосе скара. — Узнаю или заподозрю, что ты... с ней...
— А принести девчонке кусок хлеба ты не заподозрил? — грубо произнес Колин. — Если тебе настолько её жаль.
Потребовалось время сообразить. Виффер виновато потупился. Вовсе не таким ему виделся разговор. Но уж каким получился. И сказать-то нечего.
Можно ошибаться во многих вещах, но где находиться кухня, ни в коем случае. Вкусно пахнет, не смотря на поздний час суета, смех и грохот посуды.
— Чего тебе? — не очень вежливо спросили Колина, едва он перенес ногу через порог.
Планы планами, но вести боевые действия здесь глупо. Кухня это же храм!
— Невесту, — пошутил унгриец.
Шутки шутить тут горазды все.
— Такая сойдет, — выплыла из-за плиты толстуха в замызганном переднике. Как она умещалась в тесноте плит, разделочных столов и ларей с провизией уму непостижимо?
— Мне бы потолще, — Колин обхватил руками воображаемую суженую.
— Тогда бери две, — расхохоталась товарка первой. Посудомойка размахом поменьше, но не на много. — Управишься?
— Еще бы прибавить, — не стушевался Колин перед языкастой бабой.
Кухонный люд сразу подобрел к гостю. Не гонориться, морду, хоть и коцанную, на сторону не воротит. С честным народом шутит, и не лезет командовать, там, где и без него от командиров тесно.
Колин выложил два штивера и объяснил, что надобно приготовить на утро.
— Никогда такого не делала, — подивилась стряпуха заказанному блюду.
— Так сложно?
— Не хитрей слоеного коржа, — вступилась вторая.
— И молока не забудьте.
— Сам че ли пьешь? — выкатила могучую грудь кухарка.
— Ой, че ли, удивишься, че от молока быват, — таранул Колин тетку. Поварихино вымя не квашней, а на диво упруго.
— И че быват? — не уступала тетка.
— До обеда застреват!
С веселыми толстухами не соскучишься, но сделав заказ, и наслушавшись соленых подначек, Колин не спешил уходить. Надо пользоваться моментом, свести знакомство. Унгриец высмотрел среди работниц котла стройную фигурку. Стряпуха увлеченно возилась с пирожным, но почувствовав постороннее пристальное внимание, робко оглянулась. Повязанный платок прикрывал всю левую сторону. Девушка засмущалась, уронила форму для выпечки. Железка громыхнула, ударившись о противень.
— Ох, пропала девка! — обрадовалась толстуха.
9. День св. Урсулы — Золотой Поясок (21 сентября).
,, ...ваши привязанности — ваши слабости. Выказывая их, вы вручаете своим недругам мощное оружие противу себя. Однако бывает полезно создать видимость такой привязанности. К человеку, вещи или занятию. Враги будут думать, легко причинить вам боль и оказать на вас влияние, помешать начинаниям. Заставить оступиться или отступить вовсе. Не стоит скоро их разубеждать. Обманув, вы достигнете своих целей с наименьшими затруднениями и без значительных потерь.ˮ
Она его караулила в Зале Арок. Фрей Арлем. Иначе для чего торчать на сквозняке, в вонючем полумраке, отгоняя привязчивых борзых и слушая визг довольных ратонеро, давивших бесчисленных крыс буквально под ногами. В пользу подозрений говорило слишком порывисто движение навстречу. И лицо. С каких пор вдохновлены с ним встретиться в таком малопригодном для встреч месте?
— Вы недобры, — прозвучало запальчивое обвинение. В речи Арлем смешались и негодование, и побуждение выговориться и превосходство нести правду. Святую и чистую.
ˮСколько ветра и впустую,ˮ — посочувствовал Колин попечительнице морали. Месть за Гарая не вершина человеколюбия, но и не повод воодушевлять милых барышень вмешиваться и проповедовать. Ни малейшего желания из показной любезности кивать и соглашаться с упреками в свой адрес.
— Смотря к кому, — поприветствовал он Арлем поклоном. Крамольный порыв подхватить и притиснуть девушку, унгриец отнес к подсознательному стремлению выглядеть ,,зерцалом доблести и честиˮ и не кем иным. В любом равно уживаются рыцарь, дикарь и раб. Доминирование — вопрос обстоятельств и характера.
