На краю Дикого Поля

Пока батарея снималась с места, на подготовленную позицию рядом подлетела батарея единорогов. Эти были готовы через пять минут, и сразу открыли огонь по своему мишенному полю. Темп стрельбы был потрясающим для этой эпохи: два-три выстрела в минуту. Результаты их стрельбы по деревоземляному укреплению были скромнее, разрушений меньше, хотя все стоящие в укреплении мишени получили повреждения. А вот по ростовым мишеням отстрелялись куда лучше: и ядрами и картечью. Склон и трибуна отреагировали громче. Видно было, как мужчины отчаянно жестикулируя что-то друг другу доказывают.

Ха! Это только цветочки, сейчас ягодки поспеют.

Единороги не успели ещё сняться с места, как бурей подлетела батарея стальных орудий. Скинув станины с передков и попрыгав на сошниках, пушкари тут же открыли беглый огонь по своему мишенному полю. В среднем орудия давали один выстрел в семь-десять секунд, при этом несколько рисуясь, демонстрируя чёткие, выверенные движения. Зрители дружно взревели не хуже чем у боксёрского ринга, во время напряжённого боя, и было с чего: деревоземляное укрепление было здорово повреждено, буквально срыта фронтальная стенка. А мишени изображающие пехоту картечью были просто перебиты в щепу. Наступила пауза. На поле вышел распорядитель и в мегафон прокричал:

— Справа за кустарником стоит вражеская батарея, ведущая огонь по нашему войску. Новейшие государевы пушки, не сходя с места подавят эту батарею.

Стволы пушек поползли вверх, градусов на сорок пять, и батарея открыла огонь, корректируемая наблюдателем с флажками, взобравшегося на вершину деревоземляного укрепления.

Каждое из шести орудий выпустило по три пристрелочных выстрела и по пять на поражение, и 'вражеская батарея' сооруженная из брёвен, была размётана в клочья.

А то! Я лично инструктировал командиров пушкарей по стрельбе с закрытых позиций, и мы вместе составили первые, довольно примитивные таблицы стрельб. Ну и, спасибо командирам, натренировали расчёты на пять.

После стрельб царь и знатные люди, в том числе и иностранные послы, пошли смотреть на новейшие пушки. Подойдя к первой из них, царь хотел было коснуться ствола рукой, но подскочивший командир расчёта предостерёг его:

— Поберегись, царь-батюшка, неровен час обожжёшься. Смотри какое оно горячее! — и плюнул на ствол. Плевок активно зашипел, и зрители удивлённо загудели.

— Благодарю тебя, сотенный. Вот прими от меня на память об этом дне. — отозвался царь, и протянул ошалевшему от счастья воину перстень, снятый с руки.

В одно мгновение десятник, ставший сотенным, упал на колени, благодаря за милость.

Царю и присутствующим продемонстрировали устройство орудий, показали, как открывается клиновый затвор, процесс заряжания сначала удлинённого снаряда с медным пояском, а потом картонной, покрытой лаком гильзы, с латунным донышком.

— Именно в это место заключён гром-камень? — поинтересовался, пальцем указывая на капсюль, какой-то вонючий европеец.

— Именно там. — ответил ему новоявленный сотник.

— Из чего он изготовлен, а? — не унимался европеец.

— Ты, схизматик, о том в особом отделе разрядного приказа поспрошай. — отрезал сотник.

Царь услышав этот диалог расхохотался и поддел вонючку:

— Тебя в Лондоне не учили, что не надо задавать нескромных вопросов, а, Уилмор?

Англичанин что-то смущённо пробормотал, и затерялся в толпе.

После показа ко мне подошел Илхами.

— Великолепные пушки появились у твоего повелителя. — сказал он — Пожалуй, это лучшие пушки в мире.

— Наверное это так, но пока они дороги и срок службы стволов ограничен.

— Нет вещей без недостатков. — философски парировал Илхами.

— Как понравились тебе предыдущие пушки?

— Они безусловно хороши, но у великого султана имеются похожие. Мне поручено провести переговоры с твоим повелителем о поучении от вас тягачей для тяжёлой артиллерии, но теперь я вижу, что нужно вести переговоры и о новейших лёгких пушках тоже.

— Прости за вопрос, и если ты не вправе раскрывать этот секрет, не отвечай.

— Ну-ну — поощрит меня Илхами.

— Что хочет предложить твой повелитель моему?

— Он хочет предложить гарантию от вторжений на Русь своего вассала, крымского хана.

— А если я выдвину предложение, которое будет выгодно Блистательной Порте, Русскому царству, и если задуматься, то и крымскому хану тоже?

— С трудом себе такое представляю, но готов выслушать.

— Блистательная Порта нуждается в выходе в Индийский океан, так как его владения есть и там. Я слышал, что во времена фараонов и во времена Римской империи существовал канал, связывавший Средиземное и Красное моря, но впоследствии он был засыпан арабами. Скажи мне, если мой повелитель даст великому султану паровые тягачи, способные прокопать канал заново и новейшие орудия для неприступных крепостей, защищающих канал от нападения с суши и с моря, это будет достойной платой за приказ твоего повелителя своему вассалу, крымскому хану, переселиться из засушливого Крыма на благодатные земли Валахии, Трансильвании или Болгарии?

Илхами-каймакам крепко задумался. После размышлений, он пристально взглянул на меня:

— Такой вариант слишком хорош и для империи Османа и для Руси. Даже крымчаки не должны оказаться слишком недовольными. В чём подвох, князь Александр?

— А подвоха нет. Начну с Руси: она получит безопасность с юга и свободу торговать с Турцией разными товарами, в том числе и хлебом, который будет выращиваться в безопасных степях. Турция получает новейшее оружие, канал, позволяющий торговать и воевать в двух океанах, и многочисленное войско на беспокойной границе с Венгрией и Австрией. Татары получают новое сытное и удобное место жительства, а их хан может даже числиться владетелем Крыма, главное, чтобы там не было ни его, ни его войска. Да, чуть не забыл: крымчаки в этом случае окажутся куда более управляемыми, чем пока они живут в Крыму. И напоследок: великий султан может в качестве дополнительного условия попросить вычистить Дон, Днепр и Волгу от вредных и беспокойных черкасов. Мой повелитель вполне может отправить их на остров Хоккайдо, реки Амур и Сунгари, где они хотя бы подохнут с пользой для человечества.

— Заманчивая идея. Ещё твой государь продвигает идею примирения Блистательной Порты и Персии. Что ты об этом думаешь?

— Я полагаю, что мой государь совершенно, абсолютно прав. Если две ваши державы прекратят, уж прости мне эти слова, но бессмысленную многовековую войну, и проведут между собой более или менее справедливую границу, то будет лучше обоим сторонам. Персия вполне может заняться Индией, а Блистательная Порта Африкой и Европой.

— А вы?

— А мы сможем наконец заняться собой. Мы будем строить дороги, заводы, города и сёла. Мы будем растить сады и детей, а наша армия будет только защищать наши рубежи. Ну. Разве что вернём некогда отнятое у нас в прежние года. Русские вообще очень миролюбивый народ, и ты это сам видишь, Илхами-каймакам.

— А ещё вы чистоплотные и держите данное вами слово.

— В этом мы похожи на вас, своих братьев живущих по ту сторону Чёрного моря. — вернул я комплимент.

* * *

Вечером того же дня ко мне явился интересный посетитель: из страшненькой на вид двуколки, запряженной мелкой, унылой, пузатой лошадкой, тяжело опираясь на палку, выбрался сухопарый, среднего роста, одноглазый мужчина лет сорока пяти— пятидесяти. Я сидя в кресле на крыльце, с интересом наблюдал за ним.

— Имею ли я радость видеть князя Ольшанского? — зычным, не соответствующим фигуре голосом спросил он.

— Это я. Поднимайся сюда, уважаемый, присаживайся, вместе попьём чаю и ты расскажешь о цели своего визита.

— Израиль Моисеевич Воропаев. — отрекомендовался он — Боярский сын из Пензы, астроном, астролог, математик и, после прочтения твоей книги, ещё и физик.

— А кто ты по крови, уважаемый Израиль Моисеевич?

— Русич. Отец мой русич, боярский сын из Новгородской земли, а жену, мою мать, дочь служилого дворянина, он сосватал себе в Суздале.

— Я почему-то подумал, что ты из иудеев.

— Нет, не из них, а что это имеет значение?

— В какой-то мере. Когда знаешь к какой крови относится человек, то легче с ним находить общий язык.

— Это верно. — и посетитель с уважением посмотрел на меня.

— Какое дело тебя привело ко мне, уважаемый Израиль Моисеевич?

— Прочитав учебник физики, составленный тобой для государевой школы, я узнал для себя очень много нового. Когда я стал строить описанные там приборы, в частности грозоотметчик, то у меня всё получилось, хоть и не с первого раза. Потом я сделал из медной проволоки и железа генератор переменного тока, и между проводками, которые я стал совмещать, проскочили искры, а когда я коснулся рукой, то почувствовал укус вроде комариного.

— Где же ты нашел постоянный магнит для этого опыта, Израиль Моисеевич?

— Мой отец привёз его из похода, когда я был совсем мальцом, но это было кольцо. Я его распилил, немного сплющил, и всё вышло как описано в учебнике. Теперь я хочу узнать у тебя как сделать большой генератор. Жена моя умерла, детей у меня нет, поэтому я продал всё своё имение и приехал к тебе. Сниму комнатку неподалёку и займусь электрическими опытами.

— Комнатку тебе, Израиль Моисеевич, снимать нет никакой необходимости, потому что комнату, или две я тебе выделить могу и выделю. Это первое. Второе: деньги свои прибери, потому что все опыты ты будешь делать на деньги Горнозаводского приказа. Точнее, деньги ты будешь получать только в виде жалованья, а всё потребное ты будешь получать в натуральном виде. Ну там, медную проволоку, лак, листовое железо и прочие нужные тебе вещи. Третье: у тебя будут сотрудники и ученики, они тоже будут получать жалованье. И наконец четвёртое: все результаты исследований будут принадлежать Русской державе, но слава открывателя будет твоя и твоих сотрудников. Ты согласен?

— Конечно. Если бы нога сгибалась, я бы встал на колени. Вообще-то я ехал продаваться к тебе, Александр Евгеньевич, в закупы, а ты меня возвышаешь.

— Так дело того стоит. Афанасий Юстинович! — крикнул я.

Через секунду, как будто под дверью стоял, появился мой... нет, не ключник. Камердинер, во как!

— Чего изволите, Александр Евгеньевич?

— Вот этот человек, Израиль Моисеевич Воропаев, будет жить здесь. Выделишь ему две комнаты для житья, смотри только, не занимай комнаты Феофилы Богдановны. И ещё одно: лучше если комнаты будут недалеко от туалета и ванны, и посмотри как устроить лестницу более пологой. Это первое. Второе: выбери место для лаборатории Израиля Моисеевича, это крайне важно. Лаборатория должна быть в кирпичном здании, перекрытие тоже должно быть негорючим. Обязательно чтобы было светло и сухо, и желательно чтобы это было на первом этаже. Всё ясно?

Афанасий Юстинович пожевал губами, подумал. Он вообще человек очень обстоятельный. Только потом высказался:

— А на сколько человек должна быть лаборатория?

— Для начала на пять— шесть.

— А потом?

— Потом может разрастись до десяти— двадцати, как бы не больше.

— Хорошо, барин. На пять— шесть человек помещение есть, но полагаю, что нужно сразу начинать строить новое здание для лаборатории.

— Совершенно верно. И сразу должно быть место под паровую машину.

— Понял тебя, Александр Евгеньевич. Завтра с утра распоряжусь о начале строительства, а пока определю на место нового твоего сотрудника.

Афанасий и Израиль ушли, вместо них появился отец Савл, и я встал приветствуя его.

— Рад видеть тебя, батюшка.

— Благослови тебя бог, сыне. Вижу ты радостный, что случилось?

— Есть такое явление божьей природы, называемое электричеством...

— Помню, как ты в темноте искры показывал, при расчёсывании волос, и именно это слово называл.

— Совершенно верно. Вот приехал человек, прочитавший мою книгу, и придумавший каким образом сгустить это электричество настолько, что оно начнёт проявлять свою силу, и даже совершать полезную работу.

— Какую, к примеру?

— Например, очень тяжело очистить медь. Для этого приходится выполнять множество операций, и много меди при этом уходит в шлак. А используя электричество, можно получать больше меди, и гораздо лучшего качества.

— Благое дело. И этот человек знает, как сие сделать?

— Израиль Моисеевич на правильном пути, отец Савл. Поэтому я даю ему жильё, лабораторию и помогу подобрать сотрудников.

— Сколько живу, столько удивляюсь как чудесен и разнообразен божий мир. А с тобой я стал удивляться ещё чаще. Давно я хотел с тобой поговорить серьёзно, и время это пришло. Знаешь ли, что я неспроста подле тебя оказался?

— Скажем так, я подозревал это.

— Тобой, Саша, заинтересовались высокие иерархи церкви, и не только нашей. И если святая православная церковь тебе зла не желает, хотя поначалу и был соблазн привлечь тебя на спрос, может и под пыткой, то католики мечтают тебя выкрасть, а коли не получится, то умертвить.

— Знаю, был свидетелем тому.

— Не всё ты знаешь. Это было одно из трёх десятков покушений. Я, Саша, подле тебя от самого митрополита Макария. Вызнаю что вокруг тебя происходит, и по мере сил обороняю тебя.

— Зачем ты мне это говоришь?

— Видишь ли сыне, полагаю я, что совсем немного мне осталось. Пора помирать приближается, смертушка скребётся в сердце...

— Жаль. Искренне жаль.

— Не жалей. Я хорошо пожил, и погулял, и повоевал, и государю послужил, и господу. А под закат жизни довелось мне, с твоей помощью, ещё и чудес божьей природы причаститься. Но хочу я тебя предостеречь на будущее от общения с католиками и сектантами, что отделяются от католиков.

— Знаю я о грязи и вреде, идущем с Запада, отец Савл.

— Это хорошо что знаешь. На моё место придёт новый человек от митрополита, он будет заниматься тем же, но опасайся всех, сыне. Иногда проверяй и моего сменщика, а ну как поддался соблазну, а соблазнов в мире и для простого человека слишком много, а для принявшего сан — стократ больше.

— Я думал, что принявши сан люди отрешаются от суетного.

— И принявшие сан так думают, да враг рода человеческого не дремлет. Кого на сластолюбии подловит, кого на чревоугодии, а кого и на тщеславии, как отца Петра. Он ехал на Москву тебя мукам предать, тщеславие своё потешить, через иудин грех в иерархии подняться. Не ты ли ему помог остановиться?

— Не скажу.

— И не говори, Саша, и мне не надо, и кому другому тоже не стоит. Фактов никаких нет, доносы, что пришли к митрополиту я изъял, а доносчиков отправил сибиряков божьему слову обучать. А грех твой и я перед вседержителем замаливать стану, сам ты никогда не забудешь.

— Вот так просто и отпускаешь мне грех убийства священника?

— Не так просто. Ты державе Русской нужен, народу православному, пусть и знает о тебе из всего народа только тысяча— другая человек. Через тебя держава подниматься начала. Уже то, что четыре года как не было походов крымского царя на Москву стоит многих твоих грехов.

— Вот сижу рядом с тобой, и непереносимо стыдно мне. Я ведь тебе столько лгал на исповедях...