| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Если у меня еще оставались какие-то честолюбивые мечты относительно будущих воинских успехов, от подобных глупостей освободило первое же знакомство с полками расквартированной на Гетманщине бутурлинской дивизии. Ни в одном не было и половины штатного состава. Оборванные, истощенные, вшивые солдаты. Офицеры — немногим лучше. Запах нечистых тел и дух безнадежности, люди ежедневно бежали. Задержка жалованья приближалась к году, и похоже, что плохо поступающие деньги сверх того разворовывались. Матерые полковники не слишком прислушивались к новоиспеченному бригадиру, еще не заслужившему авторитета в их глазах.
Пытаясь определить тактику своих действий, я долго размышлял, насколько замешан в злоупотреблениях сам генерал. Можно ли рассчитывать на его поддержку в наведении порядка или придется интриговать против него? Пятидесятилетний Иван Иванович Бутурлин был приближенным Петра еще в правление Софьи, и пользовался полным доверием государя. Его карьере повредило пребывание в плену после первой Нарвы. Последние семь лет, из-за неудачного побега, — в шведской тюрьме, что породило в нем ненависть к иноземцам. Грубость, необразованность, пьянство вызывали антипатию при первом знакомстве, однако внимательному взгляду открывались и другие черты: храбрость, прямодушие, несклонность к интригам. Классический пример офицера брутальной формации. Он, конечно, заслуживал упрека за расстроенное состояние войск, но до какой степени? В то время полки были самодостаточными единицами, дивизии формировались только на время кампании. Кроме командующего генерала, на каждую по штату полагались генерал-поручик, два генерал-майора и два бригадира. Бутурлин, будучи сам в чине всего лишь генерал-майора, однолично управлял дивизией в летнем походе, и только к Рождеству я стал его единственным помощником. При таком некомплекте он просто вынужден был чрезмерно доверяться своим полковникам, не вникая в хозяйственные дела. Да и понятия воинские не слишком порицают офицеров, пользующихся дополнительными денежными преимуществами за счет полковой казны. К сожалению, солдаты начинают разбегаться от голода, куда глаза глядят, как только сии 'преимущества' становятся значительными.
Заручившись предписанием Бутурлина инспектировать подчиненные ему полки, я не преминул поклониться по старой памяти Ромодановскому. Князь-кесарь не был полномочен в делах армии, однако советами для защиты государева интереса способствовал и людей полезных указал. Скоро полковники оказались в моей воле: против наиболее злостных казнокрадов назначили розыск, а трактовать мелкие нарушения остальных можно было различно. Добившись замены явно негодных, прочим я поставил сроки для исправления дел и внушил, что только непрестанный труд и беспрекословное повиновение могут спасти от заслуженной кары. Начало было положено. Не раз замечал: чем энергичнее действия, тем сильнее сопротивление, хотя очень редко случается встретить нечто вроде осмысленной вражды. Обыкновенно мне противостоят силы инерции и хаоса — лень, глупость и своекорыстие.
Бутурлин провел всю эту зиму в Москве — и слава Богу, иначе его замучили бы жалобами на меня. Мы поделили обязанности: он, пользуясь родственными связями и приближением к государю, выпрашивал у Сената задержанное жалованье — хотя бы амуницией и провиантом, а не деньгами, — мне же надлежало устроить такой порядок, чтобы полученное не разворовали и не сгноили. К весне удалось полки накормить, обмундировать и пополнить рекрутами, пусть не до полного штата.
Совершенная невозможность справиться одновременно со всеми делами, которых я, по жадности, нахватал, — вот главное ощущение того времени. Начальник мой, будучи не весьма трудолюбив, с готовностью делился своими обязанностями. Вообще, переход на генеральский уровень оказался трудным: не так легко приспособиться к новым масштабам и дополнительным звеньям цепи управления. Обучение войск, охранение Украины от татар, строительство укреплений, казарм и магазинов, борьба с моровым поветрием, обеспечение провиантом и фуражом, строительными материалами и работными людьми, переговоры об этом с двумя генерал-губернаторами и одним гетманом — все не взамен, а в дополнение к прежним моим заботам. Слава Богу, воинских действий не было: чума заставила рассредоточить армии и нас, и турок. Я скоро понял, что взять управляющих с завода — единственный способ, дающий надежду на успех в строительстве и снабжении: они лучше офицеров умеют устроить дело. Задержка вышла с подбором замены Адриану Никитичу, однако в конце концов это удалось. Клементий Чулков, новый начальник казенного тульского завода, не расточил достигнутое, но преумножил: за следующие пять лет отпуск оружия удвоился, несмотря на перевод множества работников в Богородицкие ружейно-артиллерийские мастерские. Козин, впрочем, заставил себе кланяться — что ж, он того стоил.
— Никитич, — уговаривал я майора, — не прикидывайся стариком! Для истинного мудреца после пятидесяти жизнь только начинается! Возьми за образец Вобана: лучшие крепости он создал на седьмом десятке. Что тебе завод с несколькими сотнями работников, — ты можешь построить целый город!
В следующем году с громадным облегчением свалил я на него строительные дела. До десяти тысяч солдат и столько же украинских казаков с величайшей поспешностью вели работы.
В ДЕЛАХ И ЗАБОТАХ
Особенности украинской фортификации таковы, что каждое значительное село имеет замок или хоть земляное укрепление, чтобы отсидеться от татар в случае набега. Но крепостей, способных заслужить одобрение взыскательного инженера и достаточно долго выдерживать правильную осаду, — раз, два, и обчелся: в польской части Каменец, все же более защищенный природой, нежели искусством, а в нашей — Киев, благодаря недавним усилиям князя Дмитрия Михайловича. В духе традиций, новая Богородицкая крепость имела не слишком мощные валы, зато пространством многократно превосходила прежнюю и могла служить укрепленным лагерем большой армии. Турки не сделали ничего, чтобы помешать работам, хотя мелкие стычки с ногаями на передовых пикетах случались постоянно, составляя род экзерциции для моих людей. Разумею под 'моими' не один Тульский полк, но и других: я вложил достаточно трудов и самой души своей, чтобы не считать их чужими. Сверх обычного, в каждом из семи пехотных полков устроил егерскую роту, и даже в единственном драгунском — эскадрон конных егерей. Намереваясь вооружить винтовками не менее четверти пехоты, я готовился достигнуть сего в скором времени, после очередного выпуска офицерской и унтер-офицерской школ. На учениях, развлекавших солдат от однообразия строительных работ, испытывались новые эволюции, вымышленные после Прутской баталии: каждый разумный человек понимает, что тактика должна изменяться вослед оружию. Ввиду особенностей неприятеля, новшества касались в основном противокавалерийских действий.
Первым делом отправились в обоз тяжелые пики, ни разу на Пруте не пригодившиеся. В случае крайней нужды только что взятый на вооружение длинный багинет со втулкой мог заменить пику против конницы, главной же защитой должен был служить огонь. Пехотный строй намного плотнее кавалерийского, и при лобовом столкновении в одного конника стреляют три пехотинца. С учетом свойств новоманерных ружей, исход боя не оставляет места сомнениям. Даже гладкоствольных фузей достаточно, если хладнокровно дать залп с правильной дистанции: когда дым рассеется, уцелевшие кавалеристы будут далеко. Рогатки, в отличие от пик, я оставил, но лишь для ночной обороны лагеря.
Неразрывность строя и правило постановки всего корпуса в единое каре или единую линию стали моими следующими жертвами. Мощь, достигаемая сплочением огромной массы войск, обесценивалась неповоротливостью. Полковые и батальонные каре доказали способность выстоять против татар и турецких спахиев, а расположение их косой линией в разреженно-шахматном порядке рождало интереснейшие возможности для маневра в бою. Дальнобойные винтовки позволяли вести фланкирующий огонь по неприятелю, атакующему соседний полк, или ставить его под перекрестный обстрел с двух направлений. Для управления изолированными частями войска в такой конфигурации, я позаимствовал у моряков флажковую азбуку и дополнил оную цветными фейерверками, обозначающими важнейшие сигналы. При необходимости строй малых каре легко развертывался в линию (или две, по усмотрению командующего). Разрывы между батальонами перекрывались огнем, позволяя пропускать свою кавалерию и останавливать чужую.
Неуказные экзерциции служили одним из важных пунктов многочисленных доносов на меня во все инстанции, вплоть до государя. Весьма напряженная обстановка после устрашения казнокрадов не позволяла расслабиться: десятки глаз нетерпеливо следили за мной в ожидании малейшей ошибки. Наибольшее негодование вызвала передача провиантского дела в полках кригс-комиссарам и солдатским артелям (строевых офицеров полностью освободили от сих забот). Однако улучшение кормежки и сокращение побегов оказались слишком очевидны, чтобы выступать против этого открыто. Бессильная злоба врагов проявлялась слухами и анонимными кляузами, обвиняющими 'латынского еретика' в безбожии, чернокнижничестве и колдовстве. Только ябеды сии вышестоящими воспринимались правильно, а солдатами — парадоксально: многие верили им и проникались надеждой на победу при помощи чародейства. Простые люди — как дети, из любого пустяка они готовы сотворить сказку. Взять, например, случай с утонувшей гаубицей.
Помимо обыкновенных учений, полки по очереди упражнялись в действиях на воде: амбаркации, гребле и десантировании с казачьих чаек. Более полусотни этих чрезвычайно легких и быстрых судов мы получили от гетмана Скоропадского. Вызванные из Таврова корабельные плотники долго ломали головы, соображая, как устроить в чайке настил под полковую пушку. Даже с дополнительным креплением, солиднее трехфунтовки ничего втеснить не удавалось. Для возмещения недостатка в огневой силе мне построили малые канонерские лодки примерно таких же размеров, но с гораздо прочнейшим набором корпуса, специально под полупудовые гаубицы собственной инвенции. Эти мощные, хотя не слишком точные орудия оказались к месту в речной флотилии: попадание гаубичной бомбы чувствительно даже для линейного корабля. Суда строятся так, чтобы выдерживать удары снаружи, а не изнутри. Взрываясь через долю мгновения после того, как проломит борт, бомба отрывает обшивку от каркаса и взъерошивает ее щелястым решетом на сажень вокруг. А что она может натворить на палубе гребного судна... Крупные галеры гарантированно обездвиживаются двумя попаданиями.
Так вот, одна из канонерок перевернулась прямо на днепровском фарватере, после того как тяжеловатое все же для такой лодочки орудие сорвалось с привязи и съехало к борту. Каким-то чудом все выплыли, и артиллерийский офицер под моим пристальным взглядом погнал ротозеев скорее вылавливать потерю. Следующим утром измученная команда все еще была на реке: никак не получалось обвязать гаубицу на дне.
Пришлось мне самому нырять с канатом на шесть сажен. Солдаты быстро расцветили серенькие полутона реальности яркими красками фантазии. Через пару месяцев байки об этом травили аж в двух вариантах. В одном я превращался то ли в рыбу, то ли в сказочное существо, в другом — сорокапудовая бронзовая махина всплывала по мановению моей руки. Выбирайте, что больше нравится.
Но если б россказни о колдовстве были правдой, я бы употребил сверхъестественные способности не для водных фокусов, а более тривиально — чтобы добыть денег. Ни благоволение государя, ни старания Бутурлина не могли сделать денежный ручеек полноводным, он то и дело пересыхал. Старались получать все необходимое с Гетманщины натурой, — это было тяжкое испытание моих дипломатических способностей, ибо малороссияне выдумывали тысячу причин ничего не давать, вопреки царским указам. Действительно, казаки обязаны монарху только службой, а не податями. Постепенно я освоил искусство обмена служебных поблажек на лес и провиант. Нелепость этой системы приводила меня в крайнее раздражение, как и иммунитет местных жителей от рекрутских наборов: оставалось только зубами щелкать на 'гарных парубков', как волку на ягнят из-за высокой ограды. Попробуй забрить в солдаты — крику будет на всю державу. Несправедливое распределение государственных тягот бросалось в глаза.
Правда, гетманским казакам собственная старшина давала попробовать, почем фунт лиха, а вот запорожцы, бывши царскими подданными, жили на такой льготе, что ни великорусским, ни любым европейским крестьянам во сне не приснится. Податей — нет, служба — по своей охоте, начальство — кого сами выберут, земли плодороднейшей — сколько пожелаешь бесплатно, рыбы в реках и зверя в зарослях — несчитано... А послушать стоны о московской кабале и тиранстве — можно подумать, 'клятыи москали' на панщину их гоняли. В чем же она, 'неволя московская'? Ответ прост: запретили самовольно ходить на поляков и турок, да обирать купцов на Днепре. Добычи не стало, а работать степные 'лыцари' не очень любят. Народишко в Сечи примерно такой же собирался, как у флибустьеров Вест-Индии или Мадагаскара, — попробуй-ка тех на пашню посадить, что в ответ услышишь? Зато и судьбы схожи: где теперь Тортуга, там же и Сечь. Были, конечно, в старину герои... Да только настоящие запорожцы, оборонявшие Украину от ляхов и татар, сложили буйны головы, либо состарились и умерли, как Палий. Новое поколение, кто наводил крымцев на родную землю, не смущаясь картинами, подобными виденной мною на богуславском шляхе — выродившиеся потомки разбойников и предателей, той накипи, которая остается после гибели сначала лучших, потом лучших из оставшихся, потом лучших из худших — и так много раз, пока не уцелеют одни шкурники.
Иногда мне кажется, что свобода — такая же лимитированная субстанция, как деньги. Чтобы одним добавить, надо у других отнять. В масштабе сословий это особенно заметно. 'Злотая вольность' польского фасона, предмет тайных мечтаний гетманских полковников и сотников, неотделима от священного права мордовать хлопов, как душе угодно, — и простые казаки обоснованно опасались за свое будущее, равно не доверяя ни мазепинцам, ни верным царю людям. На дисциплину эта шатость влияла не лучшим образом, порядка было мало даже по меркам иррегулярных войск. Гетману не удавалось собрать и половины списочного числа казаков, причем являлась на службу только самая убогая голытьба, не способная откупиться от постылой обязанности. В последнем походе единственным успехом Бутурлина и Скоропадского стало повторное разорение возобновленной запорожцами Сечи.
Некоторое время после Прутской кампании главные сражения происходили не на поле брани, а при султанском дворе. Визири менялись то и дело: каждый принимал власть только затем, чтобы вскоре оказаться свергнутым и удавленным. Счастливый его соперник вскоре следовал тем же путем. За полтора года турки трижды объявляли войну России, и дважды Толстому удавалось подкупом и уговорами склонить их к миру, безо всяких воинских действий. Наконец, партия войны возобладала над любителями кейфа, кальяна и гарема. Взятки больше не помогали. Дамад Али-паша слишком хорошо понимал, что лишь победа над 'проклятыми гяурами' способна упрочить его положение и избавить от судьбы предшественников. Русского посла вновь заключили в крепость, оттоманская армия открыто готовилась к походу на Азов и Троицкий порт.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
