Туда, где седой монгол

— Может быть, это от травы? — спросила она маленького. — От тех цветов, которые я ела?

Голос в голове окрасился тревогой.

— Но я ел эту траву много-много-много раз. Она хорошая.

Керме сидела, чувствуя лопатками, как то нагревается, то остывает ствол дерева. Мир плавал и вращался от этой боли, и девушка понимала, что, если даже поднимется на ноги, едва ли сможет сделать даже шаг. А если сумеет, вряд ли это будет шаг в нужном направлении. Скорее, потерянная точка опоры заставит её шагать по стволу вверх.

— Мой желудочек любит мясо. Он никогда не ел траву в таких количествах.

— А теперь соки этой травы дали плохую кровь, — раздумчиво произнёс маленький.

— Наверное... — от нового приступа боли Керме ближе притянула к подбородку колени. В горле появилась горячая сухость. — Но это ненадолго. Посижу таки всё пройдёт.

Маленький не отвечал. Он ушёл по венам вглубь тела. Керме чувствовала его присутствие, но так, как чувствуешь мерное движение челюстей овечки касаясь шеи животного.

Голос вновь возник у ней в голове через некоторое время.

— Там всё полыхает. В твоих венах живой огонь, а сердце колотится так, будто ты обежала несколько раз по кругу всю степь. И там есть что-то ещё. Белая змея, такая скользкая, что не поймать ни руками, ни рогатиной. Огонь пытается её сжечь, но она пьёт твою горячую кровь, как воду. Остужает её и становится всё длиннее. Я её боюсь.

Керме пошевелилась. Она не знала, что сказать. Новости из глубин организма звучали неутешительно. Молчание затягивалось. Малый, похоже, ждал её ответа.

— Не бойся. Мы дойдём. Нам осталось недолго. Хоть доползём. Там, куда мы идём, есть шаман, чтобы спасти тебя?

Раньше девушка никогда не спрашивала, куда ведёт её листок-карта. К чему, если можно отдаться во власть ласкового ручейка, которым представлялся ей её ребёнок, и плыть себе беспечно, как листик по течению.

Маленький задумался. Глухой стук сердца сопровождал эту тишину.

— Там есть что-то очень хорошее. Что-то, куда нам нужно попасть. Если мы туда попадём, белая змея не будет иметь уже никакого значения.

— Выходит, ты сам не знаешь, что нас там ждёт?

— Не помню.

— Значит, мы туда дойдём и увидим, — Керме попыталась придать своему голосу уверенные и радостные нотки, но это едва ли получилось.

Малый продолжал:

— Я заберу всю плохую кровь в себя. Заманю её. Я знаю хорошую приманку.

— Что? Нет!

— Так нужно. Ты моя мама, и я должен тебя спасти.

Керме попыталась удержать в руках стремительно разрастающийся страх.

— Но ты же сам можешь погибнуть. Я запрещаю тебе это делать!

— Пусть так. Но ты не должна из-за меня страдать.

Голос отзвучал в голове и пропал. Тишина была так же ощутима, как тишина после громкого хлопка в ладоши. Керме закрыла глаза. Интересно, ищет ли её муж на своём быстром ветряном коне?

Лесная опушка подбадривала её птичьими трелями. Полы халата медленно намокали, соприкасаясь с сырой листвой. Керме запрокидывала голову и открывала рот, и древесные кроны поили её крупицами воды, посылая каплю за каплей и наблюдая, как те разлетаются брызгами о язык или о верхние зубы. Девушка подумала отстранённо, что несмотря на всю её любовь к открытым пространствам, на всю ту жажду простора, которую воспитала в ней великая степь, она с удовольствием могла бы жить и в лесу, в хорошей компании. Здесь было тесно от толпящихся вокруг сущностей. Странно, как это, соприкасаясь друг с другом боками они умудряются не производить грома.

Почти никому не было до неё дела. Они торопились по своим надобностям, застыв в бесконечном движении вглубь земли или, напротив, выковыривая из облаков остатки солнечного света. Несколько муравьёв заметили на тыльной стороне её ладони оставшееся с завтрака медовое пятнышко и теперь гуськом пробирались по рукаву к цели. Пролетающая мимо пчела тоже заметила сладкое, и теперь кружилась над Керме, опускаясь всё ниже. Наверно, она торопилась бы быстрее, если бы заметила муравьёв, — вяло подумала Керме.

А потом она почувствовала что-то, что заставило девушку тихо застонать от страха. Боль начала стремительно уменьшаться. Сколько Керме не пыталась поймать эту змею за хвост, она каждый раз ускользала у неё из рук, преследуя более лакомую добычу.

Ноги наконец сумели выдержать её вес. Керме обхватила руками голову. Что теперь делать? Как помочь малышу?

Сколько ни размышляй, а остаётся только одно. Дальше следовать за изгибами жилок на кленовом листке. Можно попробовать вернуться к Тайне и её братикам, наверняка у них там есть толковый шаман. Но вряд ли она так просто найдёт дорогу обратно. Следы её, отпечатавшиеся в земле, к сожалению, ничем не пахнут, а прочие запахи вобрал в себя дождь.

О том, что по карте можно идти и в обратную сторону, Керме даже не подумала.

Спотыкаясь, она побрела дальше, вывернув уши наизнанку и прислушиваясь к ощущениям внутри.

Звала Растяпу, мысленно повторяя призывы до тех пор, пока не начала болеть голова. Пыталась пускать по ручьям крови, текущим вглубь, к плоду, накарябанные на кусочках бересты послания. Потом звала в голос, и в конце концов перестала отличать голос, звучащий снаружи и бьющий по ушам, от голоса, что звучал внутри. Он не откликался.

Керме шла вперёд, пока вновь не проснулась резь в животе — на этот раз от усталости. Она забилась в чащобу, в кокон из паутины, и, обняв колени и зарывшись в листву, попыталась уснуть. Поговорила немного с малышом, но никто не откликался. Потрогала живот, и ладони мгновенно вспотели. Будто бы там, в чреве, было не живое существо, а нагретый на костре камень.

Что-то неуловимо изменилось в её потаённом шатре. Овцы сгрудились у выхода, уткнувшись друг в друга носами, девушка ощутила их смиренное, дружное беспокойство. Угли остыли, и звёзды, огромные холодные искорки, которые, как Керме была уверена, нависали над дымоотводом, дали сок ночного холодка. Касание свешивающихся с потолка перьев к шее больше не вызывало улыбку — только испуг и краткий миг облегчения. Перья? Всего-то...

Какое-то время спустя она поняла, что случилось. Тот тёмный, полный загадок угол больше не тянул к себе. Он превратился в провал, оттуда поднимался и заполнял юрту затхлый воздух. Точно какое-то животное сделало подкоп под стенкой шатра. По пальцам ног пробежало насекомое, большой земляной жук свалился на плечо, заставив землю вздрогнуть и едва не перевернуть кверху ногами мир.

Там, у входа, в ореоле из разбросанной земли лежало что-то большое, и, подкравшись поближе, Керме поняла, что это труп лошади.

Все эти загадочные вещи, которые хранил и которыми так дорожил маленький, тоже были там. Но они больше не казались привлекательными.

Только теперь запах разложения наконец добрался до ноздрей и рта, заполнил всё существо едкой жижей. Она согнулась, выплеснув себе под ноги содержимое желудка, и это выдернуло её в реальный мир.

Здесь, снаружи, действительно царила ночь. Керме проспала несколько часов, и, судя по спокойствию вокруг, утро уже близко.

Керме нарушила тишину, шумно напившись из какой-то лужи. Волосы намокли и отяжелели, она попыталась отжать их и заправить под одежду.

— Ветер, — плакала она, — Где ты, ветер? Приди ко мне. Мне так плохо.

Но никто не откликался. Ветра не было рядом уже долгое время. Может быть, он не мог зайти в лес и деревья становились поперёк его широкой груди прутьями клетки. Керме представила, как он беснуется на опушке, бросаясь на деревья и качая их своими огромными руками.

Она побрела дальше, уже толком не понимая, куда идёт. В ушах то возникал, то пропадал снова шум крови. Жидкость бурлила внутри перекатываясь по руслу вен и водопадами обрушиваясь в глубины организма.

Шум крови теперь звучал непрерывно, и девушка почувствовала себя крошечной частичкой своего же тела, маленькой выпью, прячущейся в заросших берегах кровавой реки. Рёв этот закупоривал уши, кажется, что мимо, буквально в двух шагах, движется табун огромных сердитых яков. Можно было различить отдельные всхрапы, как через дряблые ноздри течёт воздух. Только вот животного тепла от них не чувствовалось, и пыль была не сухая, а холодная и мокрая. Керме зажмурилась, чувствуя, как с ног до головы её обдаёт ледяными каплями, и как намокает одежда. Тело покрылось гусиной кожей.

О, нет, конечно же. Звук не внутри, а снаружи. Это на самом деле река. Вроде ручейков, в изобилии текущих по степи весной, но только гораздо, неизмеримо больше. Насколько больше, и можно ли её перейти в брод, Керме не представляла. Она впечатывала шаги в дряблую землю, вот-вот, ещё немного, и она почувствует воду... как вдруг внутри вновь возникло долгожданное и милое сердцу присутствие.

Керме сначала обрадовалась. Но потом почувствовала, как он слаб и как ему больно.

— Это бешеная вода. Не смей в неё ступать, лучше даже не купать в ней руки. Она может утащить тебя с собой и больше никогда не вернёт на твёрдую землю.

Голос был слабым, звучал так тихо и неразборчиво, что походил больше на стон. Накатила боль, заставив вновь схватится за живот.

— Не исчезай больше, — взмолилась Керме.

— Я делаю тебе плохо.

Керме сказала, пытаясь успокоится, и осторожно подбирая слова:

— Но ты погибнешь, если будешь держать плохую кровь в себе. Она съест тебя изнутри. Моё сердечко побольше, может, оно справится с заразой. Твоё не справится точно.

По телу, будто огромный паук, ползал озноб.

— Я делаю тебе плохо, — отозвался с той же интонацией маленький, и в голове девушки возник образ вонзившего копытца в землю и нагнувшего голову в своей обычной упрямой позе Растяпы. — Тебе нужно идти вдоль берега, пока не попадёшь в объятья огромных, вывороченных из земли корней. Это поваленное дерево, такое огромное, что можно перейти на ту сторону.

Ощущение, что маленький здесь, рядом, повисело в её голове и растаяло вновь. В тёмном углу снова не было ничего живого, кроме мух над гниющим трупом лошади. Керме пошла, спотыкаясь и всхлипывая.

Как и обещал Растяпа, дерево она нашла. Залезла на скользкий ствол, села на него верхом и, перебирая руками и ногами, переползла на другую сторону. Один сапог сгинул в потоке, руки, кажется, покрылись корочкой льда, так что у Керме ушло достаточно времени, чтобы избавится от второго. Земля обжигала холодом. Зато на истрёпанной, скрюченной и слегка хрустящей в ладонях кленовой карте, которая благополучно переждала переход через реку за пазухой, пальцы сразу отыскали нужную жилку.

Впереди холм.

Керме с трудом забралась наверх, представляя себя насекомым, что ползёт по крутому боку яблока. Уселась на самой верхушке, вдыхая запах перезрелого боярышника. Хотя степняки употребляют его в пищу сушёным, свежий тоже имеет свой аромат, неизмеримо более тонкий и приятный. Кажется, его можно продеть в игольное ушко. А потом тёмный угол в её собственном шатре снова наполнился смыслом. Кто-то сидел там, обняв руками колени, и она наблюдала за ним, затаив дыхание, не смея приблизится.

— Я помню это место. Оно пустое, только несколько плоских камней в центре, да жёсткая трава. И вокруг заросли боярышника. Это холм, откуда можно пересчитать все горные шапки в округе. Ночью над ним низко-низко нависает луна и носятся летучие мыши.

Керме продралась сквозь кусты, оставив на неожиданно колючих ветках клочки шкуры, выбралась в центр, где трава и впрямь была жестковата, и будто это не трава, а маленькие-маленькие рыбные косточки. Ощутила животное тепло, застарелое, будто бы оно впиталось в загривок холма.

Она обо что-то споткнулась, упала, неловко и в последний момент завалилась на бок, чтобы не повредить малышу.

— Здесь ступеньки, — Керме встала на колени, руки отправились на разведку, осторожно ощупывая всё вокруг. — Неровные такие, будто из древесной коры сделаны... Кому такие могли понадобиться? И куда же ведут?

— А потом они обрываются, — маленький был уже в кончиках её пальцев, ощупывал вместе с ней странную конструкцию.

— Да. Две ступеньки — и половинка третьей.

— Это остатки лестницы в небо. Оставь её в покое, сейчас она никуда не ведёт. Странно, что мы можем её почувствовать. Она должна быть видима только для людей, которые наполовину здесь, наполовину там. Ты знаешь таких?

— Шаманы... То есть, глазами её не пощупать?

— Нет. Я уверен, что кто-то другой не сможет её пощупать даже руками. Здесь давно уже никто не проводил обрядов. Лестница захирела и развалилась. Ступай осторожнее, здесь могут быть ещё ступеньки вниз, в подземный мир. А лучше — оставайся прямо здесь.

— Что?

— Я знаю, куда ведёт тебя этот смешной листик, — в голосе маленького не было и намёка на весёлость. — Я вспомнил. Там тебе ничем не помогут. Сейчас я уйду насовсем. Мне осталось недолго. День — и всё. После этого я выйду из тебя комком отравленной крови, и ты вновь будешь свободна. Лучше оставайся здесь. Здесь много пролитой крови, она будет подпитывать тебя, и поможет мне исчезнуть.

Керме почувствовала, как из глаз хлынули слёзы.

— Но я не хочу! — сказала она, но там, в тёмном углу, снова никого не было.

Керме вскочила, ухватившись за край верхней ступеньки, ступни оказались вдруг слишком маленькой опорой, чтобы удержать тело. Отчаяние влекло её, словно лавина, дальше, вперёд и вперёд.

— Я тебя не брошу, — шептала Керме. — Как ты мог подумать, что я тебя брошу?..

Глава 13. Наран.

Наверное, горы — это огромный муравейник в степи. Людей там куда больше, чем можно встретить, всю жизнь кочуя от аила к аилу. Здесь совершенно другие правила — юрты тоже возводят из войлока, но они куда реже покидают насиженное место, чем где-либо в степи, постепенно полнеют и отращивают себе панцири из камней и древесины. Ходишь вокруг такой и разглядываешь со всех сторон, пытаясь понять, что это за животное и из какой тайги оно выползло, и самое главное — где здесь вход, пока с какой-нибудь стороны не колыхнётся войлочный порог и не покажется лысая голова монгола, вопрошающая:

— Чего ты тут шатаешься?

Они более приземистые, широкие и плоские. Такие, чтоб не уволокло ветром и чтоб внезапно обрушившийся с горы камень не смял юрту целиком, а всего лишь проделал в ней дыру. Идолов здесь не ставили, а обязанность поклонения богам целиком перекладывали на камов. Да и те просили о милости не напрямую у Неба, а перекладывали эту обязанность на своих многочисленных духов. У камов не было своего шатра в аиле, ютились они высоко в горах, так, что сам кам по прошествии десятка лет забывал, из какой деревни он родом.

К удивлению Нарана, к камам здесь относились с долей презрения и отзывались о них довольно грубо:

— Они много едят, и от них мало пользы. Только трясут своими костями попусту... вон, у Танагара не проснулась поутру жена, так до сих пор эти бездари ищут её двойника. Пока искали, где бедолага заплутал, нашли в тайге кости коня, которого ещё в начале весны потерял тот же Танагар. Он говорит — отыщите жену, а они конские кости нашли... ну куда это годится? И ведь коня по весне тоже искали. А нашли собаку Уура. Медведь задрал. Уур её по хвосту узнал...