— На тему отсутствия опыта руководства можешь не беспокоиться: я это предусмотрел. Высшие офицеры твоего отряда очень самостоятельны. Ты вполне можешь быть символом, пока организационной частью занимаются другие. Все, что тебе потребуется, это показывать хорошие результаты на поле боя.

— Я не уверен в том, что вижу, — неожиданно, кажется, для себя самого сказал Рю.

— Что?

Чезаре совершенно искренне не испытывал враждебности, переспрашивая это. И хотел, чтобы это прозвучало дружелюбно. Но Рю все равно испугался.

— Когда я впадаю в боевой транс... Раньше я терял при этом зрение. Но Кеншу-сенсей поставила мне имплант, который должен позволять мне использовать обычное зрение и видение Пустоты одновременно. И теперь... Оно иногда глючит. И я никогда не уверен, правда ли я вижу то, что вижу.

Прозвучало несколько путанно, но шпион кивнул.

— Что ж ты раньше не сказал? Если бы Рейко узнала это хотя бы за несколько дней, может, смогла бы что-то сделать.

— Я... испугался, — признался юноша, — Я подумал, что если я снова покажу свое несовершенство, меня выкинут отсюда. И разлучат с Аки.

Кардинал несколько раз покачал головой.

— Запомни, Рю. Запомни и заруби себе на носу. Кто останется среди моих людей, а кто уйдет, решаю я и только я. И Я, — это слово он произнес "с большой буквы", — никогда не бросаю своих людей в беде. Никогда. Запомнил?

— Да, Финелла-сенсей, — ответил зеленоволосый, — Так что мне делать?

Шпион задумчиво прошелся по лаборатории.

— Разобраться в твоей программе мы уже не успеем, — сказал он наконец, — Так что пока сделаем костыль. Дай-ка мне свой шлем.

Шлем Рю был одним из немногих элементов его доспеха, не носивших следы традиционного образа японского самурая. Это был германский топфхелм. Сделано это было, чтобы обеспечить "клетку Фарадея" вокруг головы. И таким образом защитить магически измененную нервную систему амагуса от ЭМИ-излучения. А кроме того, там был весь стандартный функционал визора. Чезаре рассчитывал, что пригодится ему в основном средство связи. Но сейчас ему нужен был и сонар и средства дополненной реальности.

— Готово, — сказал он, поколдовав с настройками, — Надень и включи функцию "подтверждения".

Рю послушно надел шлем и застыл, осознавая изменившуюся обстановку.

— Все объекты с синей окантовкой — это то, существование чего подтверждено сонаром. Таким образом ты всегда сможешь отличить реальность от галлюцинации. Бонусом: ты еще и с легкостью сможешь распознавать иллюзии.

— Спасибо, Финелла-сенсей, — слегка ошарашенно сказал зеленоволосый.

— Не за что, — ответил Чезаре, после чего достал из-за пояса калибур, — А теперь проверим, как это работает в сочетании с видением Пустоты.

После нескольких минут тестов шпион остался удовлетворен результатом. Рю, кажется, тоже, хотя по его вечно скорбному взгляду сложно было судить с уверенностью. В любом случае, времени продолжать поднимать ему боевой дух не было. У Чезаре была еще пара подчиненных, с которыми требовалось встретиться.

Елену он обнаружил в местной часовенке. Часовенка эта была совсем небольшой: и религиозностью большинство ЗШНовцев не отличалось, и среди тех, кто отличался, были приверженцы самых разнообразных течений. Но это и не был тот шедевр унификации, который обычно устраивался в аэропортах: здесь был вполне узнаваемый интерьер католического храма и бронзовая фигура распятого Спасителя на стене.

Именно перед ней сейчас молилась королева. Как странно: будучи кардиналом, Чезаре, тем не менее, никогда не задумывался о том, что вся семья фон Рейлис — верующие католики. Никак не обращала на это внимания и Елена: никоим образом она не подсвечивала тот факт, что убийца ее брата был священником.

— Да, герр Финелла, я скоро буду, — с легким оттенком раздражения сказала Елена, не оборачиваясь, — Вовсе ни к чему было приходить, чтобы поторопить меня.

С этими словами она поднялась с колен. Бело-синий геномскиновый комбинезон подчеркивал все достоинства фигуры, — а они были несомненными. Два пистолета по бокам, — Пустота и Бездна, больверки колоссальной мощи, — дополнительно подчеркивали изящную, безупречную линию бедер. Лицо же девушки после молитвы казалось более безмятежным, чем обычно, — и потому еще более красивым.

В общем, если бы Чезаре встретил ее до того, как влюбиться в Марию, непременно бы попробовал приударить. И даже тот факт, что она жаждала мести за убийство своего брата, лишь добавил бы ситуации остроты...

— Я пришел не поэтому, — ответил кардинал, — Подойдите.

Королева нахмурилась и опасливо подошла.

— Я беру на себя немалый риск, делая это, виконтесса. Не подведите меня.

Чезаре протянул руку, и ошейник со взрывчаткой, разомкнувшись, упал в его ладонь. Взрыва не последовало: шпион заранее отключил датчики. Виконтесса помотала головой, разминая шею, и хмуро заметила:

— Значит, вы до сих пор мне не доверяете.

Шпион развел руками:

— Доверие — непозволительная роскошь для человека моей профессии. Для вашей, кстати, тоже.

Елена печально покачала головой:

— Такой позиции я не принимаю и не приму никогда. Невозможно полагаться на того, кому не доверяешь... И кто не доверяет тебе.

— В "сорока восьми законах власти" сказано: В самом деле, вам следует больше опасаться друзей, нежели врагов. И вам, как королеве, стоит учитывать это. Дурные советы позволяет себе лишь тот, кто пользуется вашим доверием. Именно их вам стоит опасаться больше всего. Запомните это как небольшой урок. Потому что такие уроки пишутся кровью, и вовсе ни к чему писать их заново.

Елена хмуро заглянула в глаза кицунэ и отвернулась.

— Увидимся у планеров, герр Финелла.

И она ушла. Чезаре остался один. Один в пустой часовне, под безразличным взглядом бронзового изваяния. Наверное, нужно было уходить. Нужно было еще встретиться с Воландом и снять ошейник с него. Но почему-то он медлил. Снова и снова взгляд его устремлялся к распятию.

"Надо помолиться" — мелькнула неуместная мысль. Неуместная прежде всего потому что Чезаре, несмотря на церковный сан, был атеистом.

Говорят, что в окопе атеистов нет. Говорят, что человек, постоянно рискующий жизнью, не может обойтись без отчаянной веры в то, что там, за последней чертой, его ждет лучшая жизнь. Чезаре рисковал своей жизнью. Часто. С самого детства. С тех пор, как он выжил при землетрясении, лежа в куче трупов. И он все еще был атеистом. Собственная смерть не пугала его настолько, чтобы увести в размышления о высоких материях.

Однако Весна и Панауанский инцидент изменили его. И сейчас он чувствовал, что только перед Богом он может раскрыть свои страхи. В конце концов, для того они и так не секрет, а выговориться нужно было, — о вещах, которых он не раскроет никому из людей.

Поэтому Чезаре не стал вспоминать "Pater" и прочие установленные молитвы. Он сразу перешел к тому, чтобы говорить, "как сердце глаголет".

— Извини, что нахамил Тебе тогда, в Панау, — негромко обратился он к распятию, — Я был не в себе, сам понимаешь.

Спаситель молчал. Бронзовый лик был все так же безразличен. Чезаре вздохнул:

— Как странно, я не знаю, с чего начать... Хотя молился не раз и не два. Но тогда я лишь произносил заученные слова. Разумом и сердцем я не обращался к Тебе... практически никогда.

Он чуть усмехнулся:

— Зачем я говорю это? Наверное, я тупею. Ведь это не то, о чем я хочу сказать. Но как говорить правильно, я не знаю. Кажется, я снова пытаюсь усидеть не на своем месте... Как, в общем-то, и все время, с тех самых пор как я принял ответственность за этих детей.

Чезаре замолчал. Разговор не клеился. И не потому, что собеседник не отвечал: в конце концов, если Бог обращается к тебе, то это уже шизофрения. Слова казались пустыми. Бесполезными. Каким-то седьмым чувством он понимал, что говорит не то и не так. Наконец, он снова заговорил:

— Ты ведь тоже чувствуешь это, не так ли? Конечно, чувствуешь. Они не чувствуют и верят в то, что это просто очередная игра. Но Ты чувствуешь. Старые звери всегда чувствуют приближение беды.

Повинуясь внезапному наитию, он сбросил личину, представ в истинном облике — показав не только японские черты, но и лисьи.

— А Ты очень старый зверь. В этом ведь и состоит весь секрет, разве не так? Нет никакого всеведения и не было никогда. Всего лишь миллиарды лет жизненного опыта. Всего лишь наблюдение за человечеством с тех времен, когда это была всего лишь горсточка амбициозных обезьян.

Священник перевел дух и с некоторым запозданием преклонил колено.

— Миллиарды лет. Люди часто жалуются, что Ты безразличен к ним. И они правы. Но я понимаю Тебя. Миллиарды лет существования мира. Сто тридцать две тысячи лет существования человечества. Десятки тысяч поколений. Если волноваться о каждом из людей, любить каждого из них... То это рехнуться можно. Быть может, Ты это и сделал. А может быть, спрятался за безразличием — величайшей броней, когда-либо изобретенной человечеством. Надежнее любого геномскина.

Чезаре опустил голову. Он не привык смотреть на кого-то снизу вверх. Но на Бога по-другому смотреть нельзя.

— Возможно, и о нас Ты не вспомнишь. Возможно, Ты не будешь горевать о нас. Пройдут годы, века, и никто, даже Ты, не вспомнишь, какими мы были. О чем мы мечтали. Чего мы боялись. Кого любили и кого ненавидели. Все это померкнет в Твоей памяти. Все, кроме одного.

Он поднялся на ноги. Незачем было преклонять колени. В своей последней исповеди он рассказывал о своей жизни. А там, несмотря ни на что, было больше вещей, которыми он мог гордиться.

— Нас было двое. Я и Мария. Двое героев? Двое злодеев? Или же ангел и демон? Неважно. Это не имеет значения. Нас было двое. Двое против всех. Против кого "всех"? Это тоже неважно. Важно, что мы — мы двое — защищали то, что Ты сотворил. Защищали отчаянно, не жалея ради этого собственной жизни и собственной души.

Лик уже не казался безразличным. Он оставался неподвижным, но Чезаре был уверен, что где-то Там, далеко, Бог слышит его.

— Я не прошу о признании заслуг. Я привык обходиться без него; для моей профессии это нормально. Я не прошу о помощи. Если бы Ты собирался вмешиваться напрямую, Тебе не понадобились бы мы. Я сделаю то, что задумал, — и то, чего Ты от меня хочешь. Я прошу Тебя лишь об одном.

Голос кардинала смягчился. Лицо по-прежнему выражало решимость, но в желтых глазах блеснули слезы.

— Береги её. Береги её, потому что она заслуживает жизни и счастья куда больше, чем я. Потому что она верит в Тебя. Потому что она — хороший человек, которым никогда не быть мне. Я знаю, что очень скоро моя душа будет взвешена на Твоих весах. Если Ты хочешь судить меня за мои грехи, что ж, я не против. И не ропща, приму любое Твое решение. Но Мария, она ни в чем не виновата. Она не виновата в том, что жестокость меняющегося мира проехалась по ней, как колеса трактора по цветку. Защити её. Пожалуйста. Пусть она будет жить. Пусть её сердце излечит свои раны. Пусть она встретит человека, который даст ей все то... чего не смог дать ей я. Мне будет больно видеть кого-то другого в этой роли, но куда больше я не хочу, чтобы моя смерть подкосила её. Пожалуйста, Господь. Думаю, я сделал для Твоего творения не так уж мало... Чтобы надеяться всего на одну небольшую просьбу.

В часовенке воцарилось молчание. Чезаре выговорился и сейчас чувствовал пустоту. Бронзовый лик оставался неподвижным. Был ли какой-то толк от всего, что только что произошло? Чезаре не знал этого. Он вытер слезы и осенил себя крестным знамением. Нужно закончить молитву, как подобает.

— In nomine Patri, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.

Почему-то ему казалось, что святые на иконах смеются над тем, как отъявленный грешник пытается договориться с Богом. Он знал, что его молитва была сильно ниже среднего.

Но молиться лучше он не мог. Скверный из него был священник.

Воланд на снятие ошейника отреагировал... Ровным счетом никак. Если Елена постоянно мучилась тем, что в ней видели преступницу, то он давно превратил свой ошейник в какой-то бунтарский символ.

— А, нужно будет подзагореть, чтобы полоска не видна была, — только и сказал виконт, одетый в стиле фильмов про мушкетеров, — Пойдем?

— Пойдем, — согласился Чезаре.

Эта встреча состоялась прямо в коридоре. Идти отсюда до выхода было около десяти минут напрямик и около двадцати — если хочешь прийти к месту назначения в тот же момент.

И именно поэтому кардинал мгновенно почувствовал неладное, когда всего через пять минут, открыв дверь, почувствовал дуновение зимнего ветра.

Вместо следующего участка коридора за дверью обнаружился заснеженный холм посреди леса. Дверь как будто превратилась в портал: не было на этом холме корпуса ЗШН. Зато была хрупкая человеческая фигурка.

Как Чезаре ни присматривался, он не мог понять, какого оно пола. Восточного вида лицо без каких-либо примет возраста с равным успехом могло принадлежать и женщине, и мужчине. Прямые белоснежные волосы струились до самой земли. Белым было и пышное кимоно, скрадывающее фигуру и украшенное изумрудом. В руках фигура сжимала серебряный серп.

— Ну что же вы? Выходите! — с улыбкой произнесла фигура, и Чезаре понял, что не хочет знать, что будет, если он выйдет.

Он начал закрывать дверь, и фигура, нахмурившись, начала меняться. Мгновение — и на месте андрогинного человека в кимоно стояла белая лисица с девятью хвостами. С невероятной, почти неуловимой взглядом скоростью она бросилась в закрывающуюся дверь.

Чезаре среагировать не успел. Зато успел Воланд. Мгновенно метнувшись вперед, он встретил кицунэ ударом кулака, и та с обиженным тявканьем отлетела назад. Дверь закрылась.

— Пойдем в обход, — сказал кардинал, запрашивая карту местности.

Но доступа к сети не было. А мгновением позже исчезли и стены.

Они стояли на холме, а перед ними стояла ухмылявшаяся кицунэ. Никакой двери в окрестностях не было, — вообще ничего не было, кроме холма и заснеженного леса.

Мгновение стороны смотрели друг на друга. А затем одновременно перешли в атаку. Лисица взмахнула всеми девятью хвостами, поднимая мощный, сбивающий с ног ураган. В тот же момент Чезаре выхватил лазер и сделал один выстрел. Запахло паленой шерстью, но когда ураган рассеялся, на холме не было ни девятихвостой, ни ее тела.

— Мда, — заметил Воланд, оглядываясь, — А вы всегда стреляете в потенциальный источник информации?

Ответа не было. Они застряли здесь навсегда.

Глава 13

Чем больше проходило времени, тем сильнее Кристиан начинал нервничать. Предполагаемое время вылета прошло уже десять минут назад, что было совершенно не похоже на всегда пунктуального и все рассчитывающего профессора Финеллу. Что-то было не так, нюх опытного вора говорил об этом совершенно однозначно. Но вот что именно? И самое главное, что он может с этим поделать?