— Девка!.. — удивленно воскликнул рейтар, продолжая держать ее шапку в руках.
— Черт возьми! — вырвалось у едущего рядом со мной телохранителя.
— Что, узнал? — усмехнулся я.
— Нет, ваше величество, я никогда раньше не видел ее. Неужто это...
— Любезная панна Карнковская! — воскликнул я по-польски, подскакав ближе. — Могу я поинтересоваться, что вы здесь делаете?
— Вы?! — отшатнулась девушка.
— Увы, прекрасная панна, уж не знаю, кого вы рассчитывали здесь увидеть, но это всего лишь я. Но вы не ответили на вопрос.
— Я здесь оказалась совершенно случайно, — помялась полячка, — моя лошадь понесла перед самым боем...
Я внимательно посмотрел на свою давнюю знакомую. С момента последней встречи девушка сильно переменилась. Тогда она была еще совсем юной девчонкой, а теперь передо мной стояла... такая же девчонка, только чумазая от порохового дыма и, кажется, крови.
— Вы ранены?
— Нет, не думаю...
— Ну, то, что вы, милочка, не думаете, совершенно очевидно. Иначе бы не оказались в подобной ситуации.
— Меня освободят! — вспыхнула гордая полячка.
— Всенепременно! — хмыкнул я в ответ. — Но, может, пока вас не освободили, вы отправитесь со мной?
Панна Агнешка на мгновение задумалась, но тут в разговор вступил пленивший ее рейтар.
— Не обижай, государь, своего верного холопа, — насупленно пробурчал он, — моя добыча!
— Как зовут? — спросил я у него, нахмурившись.
— Савва Протасов, из жильцов[49].
— И сколько же ты хочешь, Савва Протасов, за сию пленницу?
Молодой рейтар еще более насупился, потом вздохнул и, набравшись смелости, махнул рукой:
— Не продается девка!
— Чего так? — изумился я.
— Эй, Протасов! — гаркнул на парня подъехавший Вельяминов. — Ты говори, да не заговаривайся!
— Прости, господин полковник, и ты, государь, не гневайся, — продолжал тот перечить. — Не хочу продавать!
— Эко его разобрало!.. — едва не засмеялся я, глядя на упорствующего рейтара. — Видать, оголодал.
Присутствующие дружно заржали над смущающимся молодым человеком, и лишь у Корнилия был такой вид, как будто он целится.
— Не смейся, надежа государь, — выпалил покрасневший как рак рейтар, — я, может, женюсь на ней!
Это неожиданное признание вызвало еще больший взрыв хохота у собравшихся вокруг, и только Михальский сохранял спокойствие.
— Родители-то твои живы еще? — поинтересовался я, отсмеявшись.
— Батюшка в ополчении погиб, а матушка жива, слава богу!
— Ну вот если матушка твоя благословит сей союз, то приходи, я перечить не стану. А сейчас, ей-богу, прекрасной панне лучше будет под моим покровительством. А теперь говори, сколько хочешь выкупа за нее?
— Коли так, государь, то не надо мне выкупа, — обреченно вздохнул парень, потом помялся и нахлобучил пленнице на голову только что отобранную у нее шапку. — Возьми, простынешь еще.
— Быть по сему! — решил я. — Панна Карнковская, позвольте представить вам моего телохранителя пана Михальского. С этой минуты он отвечает за вашу безопасность. Эй, болезные, подсадите боярышню в седло, у нас мало времени!
Девушка, похоже, была несколько напугана матримониальными планами взявшего ее в плен молодого человека и потому не переча вскочила на подведенную ей кобылку. Я же, глядя на стоящего с потерянным видом парня, вдруг неожиданно для самого себя снял с головы свою шапку и протянул ему:
— Держи, заслужил!
То что Анисим Пушкарев — человек хозяйственный, в стремянном полку ведали все, а потому никто не удивился его приказу тащить из ляшского лагеря все что только можно унести. Стрельцы, впрочем, ничуть не уступали в этом своему командиру, и споро покидав "нажитое непосильным трудом" имущество в захваченные возы, запрягли в них трофейных лошадей. Ездовых в импровизированный обоз назначили из числа легкораненых. Одним из таких был чернобородый Семен, едва не зарубленный венгерским пехотинцем в утреннем бою. Впрочем, от его алебарды стрелец ловко увернулся и тут же ответным ударом раскроил своим бердышом череп противника. Обливающийся кровью мадьяр упал, а его убийца тут же запнулся о тело убитого и охромел. И вот теперь он сидел на козлах и правил парой лошадок, то и дело морщась от боли в поврежденной ноге.
— Как нога-то? — поинтересовался поравнявшийся с ним верховой стрелец.
— Болит, проклятая, мочи нет... — скривился тот в ответ.
— Сказывают, тебя царские лекари смотрели?
— Да что этот басурманин понимать может, — отмахнулся чернобородый. — Дернул за ногу, окаянный, так, что я свету божьего не чаял увидеть, да велел ногу не тревожить. А как ее не тревожить?
— Все же лучше, чем верхом, — рассудительно заметил его товарищ.
— Скажешь тоже, лучше... да лучше бы они мне винца налили! Я сам видал, как Прохору наливали.
— Не гневи Бога, Семен, Прошке-то весь бок пропороли. Сейчас лежит в беспамятстве, того и гляди богу душу отдаст!
— Вот-вот, оно ему все одно без надобности... — пробурчал стрелец и с надеждой посмотрел на приятеля. — Слышь, Игнат, ты бы попросил у артельщика?
— Ополоумел? В походе за пьянство и повесить могут!
— Так то здорового, а я хворый.
— А Пушкареву без разницы, какой ты!
— Это верно, — пригорюнился чернобородый. — Ну и ладно, не помру как-нибудь. Чего нового-то слыхать?
— Да чего тут нового, — пожал плечами Игнат, — побили маленько ляхов, да и удираем. Драгуны остались их задержать елико возможно, да потом нас догонят.
— Немецкие драгуны или русские?
— Панинские.
— Понятное дело — православных не жалко...
— Тьфу на тебя! Хотя слушай... сказывают, один рейтар из московских жильцов поймал ляха, а тот оказался девкой!
— Иди ты!
— Вот тебе крест.
— И чего?
— Да ничего, ее государь увидал и захотел выкупить, а тот ни в какую! Женюсь, мол, на ней, и все тут!
— А царь чего, неужто зарубил?
— Кого зарубил? — изумился Игнат.
— Как кого, жильца!
— Да господь с тобой, не стал он его рубить.
— Но девку отобрал?
— Зачем отобрал? Она сама с ним поехала, а государь рейтару свою шапку пожаловал.
— Ишь ты, — озадаченно покрутил головой стрелец, а потом, тряхнув головой, заявил: — Честь та велика, а деньгами все одно лучше!
— Я тоже думаю, что лучше деньгами получить, чем на латинянке жениться.
— Ага, особливо после царя.
— Ты о чем это?
— А ты думаешь, она ему для чего занадобилась? Царица не едет, Лизка в Кукуе осталась, беса тешить-то и не с кем.
— Тьфу ты, прости господи! Ну тебя, Семен: доведешь когда-нибудь до греха.
Между тем девушка, о которой они говорили, тряслась в седле посреди царских телохранителей. Панна Карнковская после всех приключений чувствовала себя совершенно разбитой и готовой вот-вот упасть. К тому же у бедняжки со вчерашнего вечера не было во рту даже маковой росинки, и она ужасно хотела есть. Но попросить окружавших ее суровых ратников не позволяла гордость, а пленивший ее герцог, казалось, совсем позабыл о бедной Агнешке. "Прежде он был совсем не такой..." — невольно подумала она, припомнив взятие Дерпта. Город тогда был захвачен, прислуга в ужасе разбежалась, а Иоганн Альбрехт вдруг сам встал к плите и приготовил завтрак для себя и своих людей, не забыв пригласить к столу своих пленников Карнковских. При этом он шутил, рассказывал занятные истории и вообще был очень мил. Потом он добился, чтобы в Дерптский замок приехала ее тетя, и честное имя Агнешки не пострадало. Боже, были же времена, когда у нее было честное имя! Но почему он тогда отверг ее любовь?
Когда войска, наконец, остановились для привала, девушка была на грани обморока. Кое-как соскользнув с седла, она сделала несколько шагов и в изнеможении опустилась на траву. По-прежнему окружавшие ее русские ратники продолжали смотреть на нее с подозрением, как будто опасались какого-то злого умысла, но у нее уже не было сил обижаться.
— Вы голодны? — раздался негромкий голос совсем рядом.
Агнешка хотела было гордо отказаться от подачки, но смогла лишь измученно кивнуть. Человек, спросивший, хочет ли она есть, тут же сунул ей в руки кувшин с парным молоком и краюху хлеба. Господи, ей приходилось бывать на пирах у королевича и самых знатных магнатов Речи Посполитой, но никогда она не ела ничего более вкусного!.. Ожесточенно вгрызаясь в черствый хлеб и жадно запивая его молоком, девушка мгновенно, как ей показалось, покончила с предложенной ей пищей. Закончив есть, она подняла глаза и увидела, что Иоганн все это время внимательно наблюдал за ней. Внезапно Агнешке стало ужасно стыдно, что она ведет себя при нем как последняя мужичка. Однако в глазах герцога не было ни малейшей насмешки, а скорее сочувствие.
— Прошу простить меня за проявленную невнимательность, — мягко сказал я ей. — В походе мы обходимся самой простой пищей, которая была бы слишком груба для вас. Но скоро будет готов ужин, и я прошу вас оказать мне честь...
Девушка рассеянно слушала, что он говорил, не слишком понимая смысл слов; очевидно, надо было что-то ответить, и она собралась с силами, но покачнулась и, так ничего и не сказав, растянулась на земле.
— Сомлела девка, — сочувственно прогудел Вельяминов, — умаялась.
— Не похоже, — покачал я головой в ответ, — где О"Коннор? Кажется, у нее обморок.
— Известно где, раненых пользует.
— Он ведь не один? Пусть хоть помощника какого пришлет...
Похоже, у Никиты на этот счет было свое мнение, но перечить он не стал и послал одного из свитских за лекарем.
— Возможно, это от голода, — заметил Михальский, — вполне вероятно, что утром она не успела поесть.
— Ты бы еще дольше молоко искал, — пробурчал я в ответ, — она бы точно окочурилась. Не вяленой же кониной ее кормить было?
— Я не пастух, чтобы коров искать, — пожал плечами Корнилий, — тем более для нее.
— А кто же тогда так расстарался?
— Известно кто, — усмехнулся Вельяминов, — Савка Протасов все окрестности обшарил, покуда нашел.
— Слушай, вот как у нее это получается? — покачал я головой. — Он же ее в первый раз в жизни увидел! Болик тогда тоже так, глянул раз — и пропал.
— Таковы уж польские девушки, — грустно усмехнулся Михальский, — если ранят мужчину в сердце, так нет от такой раны спасения. Только время.
— Да она тогда дите совсем была. Красивая девочка, конечно, но ведь не более...
— Так и Болеслав твой еще совсем мальчишка был в ту пору, — прогудел Никита, — а сейчас, гляди, справная девка! Недаром при королевиче состояла.
— Н-да, ситуация... надо бы как-то намекнуть про это Протасову-то...
— Лучше его матери: она, конечно, и так благословение на брак с латинянкой не дала бы, но лишним не будет. А сам-то еще вдруг взбрыкнет, по молодости лет...
Пока мы так беседовали, появился наш эскулап в забрызганном кровью кожаном фартуке и в сопровождении ученика, тащившего сумку с инструментами. Изобразив поклон в мою сторону, он наклонился над девушкой и, взяв ее за запястье, принялся считать пульс. Затем, расстегнув кунтуш и завязки на рубашке, приставил к ее груди ухо и попытался прослушать.
— Говорите, Пьер: что с нашей очаровательной пленницей? — спросил я доктора, когда он закончил осмотр.
— Ничего особенного, сир, обычное переутомление, вызвавшее упадок сил и нервное расстройство, крайне негативно сказавшееся на самочувствии мадемуазель. Как ни крути, а сражение — не самое подобающее зрелище для женских глаз.
— Не могу не согласиться. Кстати, а ты чего так перепачкан, много раненых?
— Немало, сир, но дело не только в этом. К сожалению, многие русские боятся меня больше, чем своих ран. К примеру, один из рейтар вместо того чтобы показаться мне, присыпал свою рану землей. Сейчас она распухла, почернела, а сам он то и дело впадает в беспамятство. Но при всем этом всячески отказывается от операции, и, говоря по совести, я даже немного рад этому.
— Вот как?
— Посудите сами: не дав вовремя оказать себе помощь, он практически обрек себя на смерть, и даже если б согласился на нее сейчас, шансов прискорбно мало. А как вы думаете, кого объявят виноватым при летальном исходе?
— Вот сволочь!..
— Простите, сир?
— Это я не тебе, Пьер, просто на обучение и экипировку войска ушло совсем немало средств. И каждая потеря чувствительна, а уж такая глупая — втройне. Впрочем, судя по крови на твоем фартуке, далеко не все мои солдаты отказались от врачебных услуг.
— Это верно, немецкие драгуны и кирасиры не боятся врачевателей, а глядя на них, так поступают и многие русские, например, стрельцы.
— Хорошо, дружище, раз у тебя так много дел, не стану тебя задерживать.
— Счастлив служить вашему величеству, — изящно поклонился О"Коннор и вернулся к своим делам.
Пока я беседовал со своим лейб-лекарем, к нашей дружной компании подошел Пушкарев.
— Чего тут у вас стряслось, православные? — поинтересовался он, с интересом наблюдая за манипуляциями врача.
— Да вот пленница занемогла, — лениво отозвался Никита.
— Ишь ты, а отчего?
— Да кто же ее ведает, басурманку... должно, притомилась в дороге. Едва с седла слезла, болезная, да и повалилась на землю.
— Вернуть бы ее, — неожиданно вмешался Михальский, не обращая внимания на слова товарища. — Только так, чтобы в польском войске даже самый последний пахолик узнал, что Владислав коханку[50] в бою потерял, а его кузен ему ее вернул тут же.
— Зачем это?
— Ну как тебе сказать... — задумался Корнилий, — для людей благородных это будет выглядеть по-рыцарски. К тому же королевич, потащивший с собой на войну благородную панну, но не сумевший ее сберечь, изрядно потеряет в их глазах. Весьма многие будут смеяться над ним...
— Вы о чем тут разговор ведете, господа хорошие? — весело спросил я у своих ближников.
— О бабах, Иван Федорович, — тут же ответил Пушкарев.
— Ух ты, о бабах — это хорошо! О бабах — это я люблю. Ну и до чего договорились?
— Да вот гадаем, какой хворью твоя пленница занедужила.
— О"Коннор говорит — утомилась.
— А может, она в тягостях? — вдруг выпалил Вельяминов. — Она же при королевиче по этому делу состояла...
— Весьма возможно, — пожал плечами Михальский.
— Что-то рановато... — буркнул Анисим и, стащив с ноги сапог, принялся перематывать портянку.
— Для чего рановато? — не понял Никита. — Она же с Владиславом больше года милуется.
— Вот-вот, при королевиче более года — и ничего, а тут раз — и уже брюхатая!
— Ты к чему речь ведешь, богохульник?
— Да есть тут у нас один человек божий, — с невинным видом отвечал стрелецкий полуголова, — утопленниц оживляет, невинность девам возвращает и от бесплодия тоже пользует.
— Ты на что это намекаешь, сукин сын? — изумился я и повернулся к продолжавшему невозмутимо сидеть Михальскому: — Эй, господин начальник охраны, тут государственный престиж поганят, а тебе, как я посмотрю, и горя мало!
— Ваше величество, — подскочил тот, — я, конечно, готов провести тщательное расследование, но опасаюсь...
