До этого момента Драко и представить себе не мог, что союз факультетов не ограничился шестикурсниками, а проник во все возрастные слои и пошатнул основополагающие устои. Чистокровные, полукровки и магглорожденные вставали плечом к плечу, соблюдая, словно отрепетировано, определенную систему: седьмой и шестой курсы составляли первый ряд, остальные, соответственно, располагались за ними, и только за последними третьекурсниками маячили любопытные физиономии пойманных на походе в Хогсмид первокурсников, утянувших с собой и представителей Слизерина. Глухое раздражение в адрес Пэнси, которая, вместо того чтобы, как и положено старосте, заняться малышней, упорхнула отчитываться перед прибывшим «обеспокоенным» родителем, смыло волной любопытства, поскольку он заметил самое интригующее.
Вряд ли кто-то разумный, имея столь обширный выбор зрелищ и объектов для наблюдения, стал бы обращать внимание на такого признанного неудачника их потока, как увалень Невилл Лонгботтом. Драко бы делать этого не стал со всей определенностью, но поскольку его взгляд намеренно искал каких-то отклонений, то, зацепившись на мгновение за Лонгботтома, прочно прикипел к нему. Сначала он с привычным презрением отметил, как тот прятался за Томаса и Финнигана и нервно жестикулировал в направлении койки Поттера, что-то безостановочно бормоча. Все бы ничего, вполне типичное для него поведение, но, подождите, а не кончик ли волшебной палочки выглядывает из рукава его мантии? Бросив быстрый взгляд, Драко понял, что стал свидетелем лонгботтомских действий не только он один. В тот момент, когда Лонгботтом прекратил свои судорожные движения, а Дамблдор почти достиг кровати, из палочки Грюма вырвался сиреневый луч, оградивший Поттера защитным полем и оттолкнувший директора на пару шагов назад. И, похоже, никто, кроме Драко Малфоя, не узнал, что старый аврор просто проявил для постороннего взгляда неизвестную защиту, наколдованную гриффиндорским увальнем и хогвартским посмешищем.
— Аластор! — возмущенно обернулся к аврору Дамблдор. — Немедленно сними барьер!
— Что ты собираешься делать, Альбус? Как ты можешь ему помочь? И не смотри на меня так. Я действую из практических побуждений: сам подумай, если Поттер потерян для нас, ты остаешься единственным магом, способным противостоять этому ублюдку. Мы не можем себе позволить рисковать вами обоими. Можешь сколько угодно укоризненно сверлить меня взглядом, но, пока я не узнаю, что именно ты собираешь предпринять и насколько это будет опасно для каждого из вас, защиту я не сниму.
Властным жестом Грюм приказал присутствующим аврорам, в числе которых были и его люди, недавно пришедшие с донесением о завершении зачистки в Хогсмиде, занять круговую оборону. Старый аврор почти улыбнулся, глядя, с каким рвением подражали им молодые авроры, назначенные патрулировать территорию школы и окрестностей.
— Никто и близко не подойдет, пока я не смогу гарантировать безопасность, — безапелляционно заявил Безумный Глаз, обводя всех грозным взглядом. — И предупреждаю: возжелавшему пересечь барьер его попытка аукнется весьма неприятными последствиями.
Дать исчерпывающий ответ о конкретных действиях, предполагающих помощь Поттеру, директор совершенно не мог, поскольку всего лишь собирался имитировать их в надежде, что мальчишка сумеет выкрутиться самостоятельно, как и в тот прошлый раз одержимости в Министерстве, и желая залучить еще несколько дополнительных баллов славы Величайшего Светлого Волшебника. И Дамблдору очень на руку оказался тот факт, что тело юноши вдруг забилось в судорогах, отвлекая от него внимание.
На ментальном поле развернулись настоящие боевые действия. Впервые Гарри не выстраивал бастион вокруг собственного Я, а бросался в атаку, выпуская эмоции, позволяющие вызывать Патронус. Чувствуя чужое любопытство, Гарри старался при этом не забываться и тщательно экранировать: что и кто пробуждает в нем ощущение счастья. Никогда раньше ментальная битва не ощущалась им так полно. Впервые он не защищался, пытаясь выдворить захватчика из собственного разума, а нападал, направляя рвавшийся из себя свет в источник своей боли — в самую сущность Волдеморта, выжигая его и рикошетом получая ощущения от собственных действий. Две независимые воли — ощущения одни на двоих. Боль, которую причинял Гарри, была практически осязаема; ярость же Темного Лорда, когда ненавистные, неприемлемые чувства полились на него, почти пугала, вызывая непреодолимое желание вцепиться в противника и голыми руками разорвать того на куски, убить, уничтожить… Но не один Гарри питался от нее. Волдеморт тоже закутался в ярость, обернул вокруг себя свой гнев, сводя на нет преимущество, полученное Гарри благодаря эффекту неожиданности, и ударил сам. Теперь эмоции Гарри сами стали щитом, смягчающим удар. Ненависть полоснула по нему невидимыми кинжалами, надеясь вырезать истоки света в его душе, предвкушая, какую рану нанесет Золотому мальчику потеря самого дорогого. «Сволочь, — в сердцах подумал юноша, поспешно латая защиту, — неужели для тебя нет ничего святого?».
Совершенно неожиданно для Темного Лорда из самых глубин сознания Поттера поднялась непонятно откуда взявшаяся жалость и пролилась кислотным дождем на щиты, разъедая все слои защиты до самого основания и вынуждая Волдеморта отступить. Ненадолго. Вернее, он притих на какую-то пару жалких секунд, а потом ударил чем-то невидимым, но вполне вещественным и физически ощутимым. Что-то тяжелое, обдирающее кожу и выворачивающее наизнанку, стукнуло Гарри в грудь — и ребра треснули, будто сминаясь, перемалываясь в порошок. От внезапной пронзительной боли дыхание гриффиндорца сбилось, и он, выгнувшись дугой, начал судорожно хватать ртом воздух. Гарри почувствовал, как горячее нечто стремительно натекало внутри него; оно заполняло глотку, норовя просочиться в рот, и ему пришлось повернуть голову, чтобы не захлебнуться.
Внезапный звук прекратил продолжавшуюся перепалку Грюма и Дамблдора. Маги услышали, как Поттер словно поперхнулся, вдруг снова получив возможность дышать, а в следующую секунду юноша закашлялся, покрывая свое лицо, грудь и белоснежное белье микроскопическими красными капельками, а в его груди при этом подозрительно забулькало. Для мадам Помфри это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения, но стоило ей сдвинуться с места, как на локте снова возникла жесткая хватка старческих пальцев.
— Я не собираюсь просто смотреть на это, — натужено произнесла она, безуспешно вырываясь.
— Я понимаю, это очень тяжело, Поппи, — сокрушенно произнес директор, — но Аластор прав: мы не можем рисковать другими ради фактически потерянной жизни.
Не задумываясь о последствиях, она резко ткнула локтем назад, и не ожидавший подобного директор, согнувшись, рефлекторно отпустил ее. Не теряя драгоценного времени, она проскользнула мимо охраны между замешкавшимися от неожиданности Кингсли и Тонкс и под дружный пораженный вздох беспрепятственно пересекла защитное поле. Когда Поппи добралась до Гарри, у того из уголка рта уже сочилась, пропитывая и скатываясь по простыням, капала на пол струйка крови.
— Поппи, что ты делаешь?! — возопил Дамблдор.
— Спасаю своего больного!
— Ты спасаешь одержимого!
— Или помогаю мальчику бороться, — огрызнулась она, поспешно выписывая сложные пассы. — Кровеостанавливающее с заживляющим эффектом! Быстро!
Ханна, стоявшая рядом с ближайшим лотком, проворно схватила пузырек и со всех ног понеслась с ним к колдомедику, поскольку недавно выговаривавший ей целитель, также находившийся рядом, боязливо отступил. И наткнулась на эластичную преграду, мягко оттолкнувшую ее назад. Помфри раздраженно обернулась, не понимая причины задержки, и уразумела очевидное затруднение своей недоумевающей ученицы. Нетерпеливым жестом она протянула руку, легко выходя за пределы поля и так же свободно возвращаясь обратно с зажатым в кулаке зельем, осторожно вложенным в ее ладонь Ханной.
— Дав клятву хранителей жизни, сможешь и не такое, девочка, — хмыкнула Поппи, возвращая внимание пациенту.
Помфри медленно вливала зелье в рот бессознательного юноши, скрученного очередной волной конвульсий и, массируя горло, пыталась добиться глотания. Но продолжавшая течь потоком кровь сводила к минимуму все ее усилия. Доза лекарства закончилась, но ожидаемого результата не принесла. Сконцентрированная на решении этой проблемы, Помфри без слов протянула руку за новой порцией, которую получила на этот раз от Гермионы, и, уже зная, что делать, откупорила пузырек. Одно движение палочкой загустило зелье, льющееся на грудь Поттера, второе — равномерно распределило по грудной клетке, третье — впитало в кожу.
Еще никогда Поппи Помфри не ощущала себя настолько беспомощной: все необходимые действия были завершены, и ей оставалось только возносить немые мольбы и, как мантру, шептать про себя: «Ты сильный. Давай, мой хороший, борись. Ты же воин, ты сила, вернись. Ты сможешь». Она игнорировала разгоравшиеся красные блики, сверкавшие в этих невозможно живых глазах, и до судороги сжимала пальцы, тянувшиеся приласкать вечно взлохмаченные кудри.
Сиплое дыхание Поттера эхом разносилось в напряженной тишине, и когда его дыхание полностью прекратилось, это сразу стало всем очевидно. Тело на кровати, распрямившись, замерло в странной беззащитной позе, безразличное к потрясению, шоку и неверию в глазах присутствующих. Гарри был слишком далеко отсюда. Он не слышал раздавшиеся вскрики, того, как ошарашенно выдохнул Ремус, не видел, как выпала из рук Помфри ее волшебная палочка, а Тонкс зажала рот рукой, сдерживая дикий крик, и не видел, как отвернулась Гермиона, чтобы скрыть непонятные ей самой слезы. Гарри Поттер лежал посреди Больничного крыла и смотрел мертвыми глазами в ослепительно белый потолок.
Всхлипы, стоны, судорожные вздохи, скрежет зубов — нет, это не мертвая тишина. Слишком много живых собралось в Больничном крыле и волей-неволей оказалось свидетелями смерти Надежды Магического Мира. И вдруг волна магии поднялась от недвижного тела, заполняя увеличенную палату и захлестывая, накрывая всех, находившихся в ней.
— Посмертный выплеск, — благоговейно прошептал робкий целитель. — Ну и силища была у этого мальчишки!
Глава 17
Спустя пару минут все еще не было ни дыхания, ни жизни в глазах. Были только слова:
— В следующий раз будешь знать, как лезть ко мне, мразь!
Люди, окружившие купол, отшатнулись. Мертвое тело — и голос. Живой мальчишеский голос. Такой знакомый. Такой интонационно и эмоционально насыщенный. Им, магам, видевшим смерти и пытки, только что пережившим инфери и дементоров, знающим боль и горе, стало по-настоящему страшно от силы его звучания. От жизни, окутавшей всех и каждого из присутствующих в палате. И, завороженные, они стояли, не шевелясь, вслушиваясь в каждый звук, слетающий с мертвенно бледных и — что еще страшнее — неподвижных губ. И все от мала до велика впитывали посмертные слова. Слова, обращенные к кому-то невидимому, остающиеся для окружающих без ответа.
* * *
Гарри осторожно поднялся с жесткого, холодного пола, неуверенно пробуя, не развалится ли под собственным весом эта тщедушная пародия на человеческое тело. Непривычные пропорции и чрезмерно истонченные конечности совершенно не внушали оптимизма, и Гарри несколько раз слегка присел, чтобы убедиться в надежности конструкции. И почувствовал что-то странное. Едва уловимое напряжение в воздухе, нечто, что заставило бы волосы встать дыбом, ну, при условии, что у этого тела в принципе была бы хоть какая-то растительность. Но в месте, где он очутился, пространство на уровне нервных окончаний гудело и пахло озоном.
— Вы, должно быть, шутите, — пробормотал он и, качая головой, поспешно направился к ребенку, свернувшемуся в тугой клубок на койке.
— Парень, — позвал Гарри, легонько потрепав того за плечо. Единственной реакцией в ответ на прикосновение стало усиление магического напора. — Парень! — громче позвал он, и снова безрезультатно. — Малыш!
Мальчишка возмущенно вскинул голову и тут же зажмурился, стараясь отползти от него подальше. Поттер довольно улыбнулся. Отлично, мы считаем себя достаточно взрослым, чтобы такое обращение стало считаться оскорбительным. По крайней мере, мальчик вышел из ступора, хотя паника в глазах и загнанное дыхание остались прежними.
— Постой! Послушай меня, — заговорил Гарри своим самым спокойным, убедительным и умиротворяющим тоном, предусмотрительно отступая на несколько шагов, и поднял руки ладонями вверх, демонстрируя мирные намерения. — Монстра здесь больше нет. Ты в безопасности. Тебе сейчас больше ничто не угрожает, — ребенок, приоткрыв глаза, скосил на него взгляд. — Всё, правда, хорошо. Поэтому сейчас ты должен перестать.
— Ч-что? — тяжело дыша, просипел ребенок.
— То, что ты делаешь. Иначе все закончится очень плохо и для тебя, и для еще очень многих людей, а я не для того тащился в это уродское тело, чтобы ты распылил тут все к чертям собачьим. Я понимаю: это все очень странно, но, поверь мне, тебе больше ничего не угрожает, я действительно пришел тебе помочь, и теперь ты в полной безопасности. Поэтому ты должен немедленно это прекратить. Ты должен перестать бояться.
— Я не...
— А вот лгать не надо. Ты, знаешь ли, не один такой на белом свете, и со всеми нами подобное всегда происходит, когда нам страшно или мы в опасности. Сила всегда реагирует только в этих ситуациях, ни у кого из моих знакомых («Магглорожденных», — перевело в уме большинство магов, зная, что в их среде разговоры о стихийных выбросах табу), выбросы от положительных эмоций не происходят. А потому — не ври мне, ладно? Если я отойду и сяду там, тебе станет легче? — Гарри указал на пару стульев, стоявших у дальней стены.
Мальчик медленно кивнул, с опаской прослеживая намеренно неторопливые движения существа, то, как оно уселось, прислонившись к спинке и положив руки на колени. Он осторожно сел на кровати, все еще продолжая неуверенно коситься на застывшую фигуру в черном балахоне, хотя поведение непонятной особи на самом деле кардинально изменилось.
— У тебя глаза зеленые, — вдруг сказал мальчик, — а раньше были красные.
— Мы два разных человека, ну, во всяком случае, я в своем настоящем теле выгляжу как Homo sapiens. Как тебе объяснить... Ты любишь комиксы? — мальчишка утвердительно кивнул. — Верно, какой нормальный мальчик их не любит. Помнишь историю про Человека-Паука и его новый костюм? — тот снова кивнул. — У нас почти то же самое, только он плохой, а я стараюсь ему мешать. Понимаешь? — кивок. — Веришь? — еще один, но с некоторым сомнением. — Значит, теперь ты прекратишь все это, пока не превратил округу в подобие Чернобыля?
