Третий шаг. Книга 5. Иллюзия реальности

Шлепок вытесненного телом воздуха, и в кабинете появился маг Месенн. Шоанар с Ламарком, как положено по этикету, степенно отвесили прибывшему поклоны, искусно сохраняя при этом достоинство важных персон. Олмир выскочил из-за стола, держа в руке кипу бумаг, обнял друга и повернулся к царедворцам.

— В общем, сделаем так. Вы немедленно занимаетесь всеми необходимыми приготовлениями. Я прошу Дикого поработать над Леверье. Он, вероятно, пошлет за графом Марата. По прибытию сюда Марат свяжется с вами, и вы подскажете ему удобный момент, когда можно будет спеленать Леверье. Все, идите. Мне некогда.

— Ваше Императорское Величество... — Шоанар встал глыбой.

— Что такое?

— Прошу разрешения присутствовать на допросах графа Леверье. Во-первых, я смогу готовить вам доклады, как говорится, из первых уст. Во-вторых, мой опыт психоаналитика, уверен, тоже будет полезен. В третьих...

Олмир махнул рукой:

— Хорошо. Можете отправляться на Колар вместе с Маратом, если у него не возникнет возражений. Обговорите с Жаном Мерсье, кто будет временно исполнять ваши обязанности здесь. Идите!

Робот-официант исчез незаметно, но дверь за царедворцами долго не зарывалась. Еле дождавшись характерного щелчка, Олмир увлек Месенна к сервировочному столику.

— Поешь, пожалуйста. Знаю, что голоден. Я пока дочитаю один документ.

— О чем?

— Не бери в голову. О нашей экспедиции к объектам Перворожденных. Помнишь, я рассказывал тебе о Шаре?

— Припоминаю. Смутно. Вы все-таки отправили туда звездолет? Напрасно.

— Ну, как сказать. Всегда надо подчищать место около себя прежде чем браться за следующее дело.

— Ладно, читай. Любишь ты заниматься пустяками. Я пока в самом деле поем.

Месенн покрутился вокруг столика, выбирая на чем сосредоточиться, вооружился ложкой и со здоровым аппетитом начал есть галантин. Периодически подхватывал горстку квашеной капусты, заедая протертое мясо. Олмир, перелистывая толстый отчет, исподволь разглядывал товарища.

Изменился, однако, Месенн. Прежний свой наряд, вызывающий желание дать ему какую-нибудь обноску, сменил на костюм, недавно вошедший в моду, с претензией. К чему бы это? Что-то с магом происходит необычное. А вот сандалии прежние — их Олмир одолжил ему невесть сколько лет назад. В отдельных местах подошвы, вероятно, истерлись до дыр.

— Проверил я твои изыскания, — с трудом сказал Месенн, не переставая усиленно жевать. — Молодец! Можно фиксировать виерные конструкции из одного источника. В магии началась новая эра. С чем тебя и поздравляю. Огромное достижение! Теперь мы, меритцы, не нуждаемся в вас, а вы, ремитцы, — в нас. Ты совершил фундаментальное открытие. Стал вровень с Моаром. Считай, что вошел в историю. Легенды о тебе начнут слагать.

— Да ладно, — засмущался Олмир. — Благодаря твоим идеям. Ты мне много наговорил об особенностях симметрии в природе. Я только придумал, как отразить виерную волну от себя самой. Механизм для этого взял готовый — петли времени Мария.

— Уж не хочешь ли сказать, что ты ни при чем? Метод расчета, мол, взял тот, который разработан этим... как его... Арандом Готом, и применил знания, накопленные другими магами, — да? Всегда так: с мира по нитке — имеешь вещь. Я серьезно говорю: переоценить важность твоего достижения невозможно. Сколько себя помню, маги все время бились над проблемой, как фиксировать свои виртуальные конструкции. Столько усилий потратили на поиски! А сейчас каждый маг может творить все, что ему вздумается, не только для себя, но и для всех. Ты отправил описание в Энциклопедию?

— Нет еще. Дописываю.

— Поторопись. Это очень важно.

— Стараюсь, — рассеянно произнес Олмир, уткнувшись в отчет. Хмыкнул и небрежно бросил скрепленные бумаги на стол.

— Разочарован?

— Отчасти. Перворожденные создали в своем Шаре изолированные островки жизни. Мне это напомнило то, чем занимаемся мы. Но аналогия оказалась ложной. У нас — метагалактики со своей стрелой времени, у них — маленький объем обычного пространства помещается в квантитную оболочку. Это ж сколько забот им доставляет выправление экологических циклов! Помнишь, как мы мучились, когда создавали Подарок, которым порадовали Зою перед свадьбой? — Олмир помолчал, отмахнулся от воспоминаний и добавил: — А в целом у экспедиции дела идут не блестяще.

— Что так?

— Я пока не понял, в чем дело. То ли чересчур медлят, то ли торопятся. А может, и то, и другое. Запущенные ими астрозонты были уничтожены, поэтому они не смогли провести точные физические измерения в окрестностях Шара. В результате не выяснили, что умеют делать Перворожденные на квантовом уровне. А исследования Медузы после выхода из строя одного космолета вообще прекратили. Побоялись послать к ней второй аппарат.

— Марк, кстати, уже проникся вопросом сделать квантит.

— Очень хорошо. Значит, скоро нас ожидает революция в материаловедении.

Месенн присел на диванчик у журнального столика, прихватив вазу с фруктами. Неспешно отрывая от грозди виноградинки по одной, с видимым удовольствием ел. Олмир устроился поудобнее в кресле напротив.

— Между прочим, эти свертки Гота — хитрая штука. Я голову сломал, прежде чем разобрался с ними. Вам, ремитцам, Лоркас дал хорошее образование. Все области знаний для вас как родные. А для меня математика — сказочная страна, полная чудес. Я ассоциирую ее с детским конструктором. Придумывают досужие мыслители — надо, не надо ли — разнообразные детальки на все возможные случаи. А кто строит какое-нибудь приспособление, тот подходит к заготовленной ими огромной куче добра, роется и роется, пока не найдет что-нибудь подходящее. Я всегда трачу на это дело уйму времени.

— Хорошее сравнение. Запомню.

Не ясно, кто получал большее наслаждение: Месенн, смакуя виноград, или Олмир, наблюдая за другом.

— Внутри каждой квантитной оболочки Перворожденных, судя по всему, обитали разумные. Что они сейчас, после того, как мы до них добрались, делать будут... — задумчиво произнес Олмир и неожиданно перешел на деловой тон: — Давно хочу тебя спросить, какова судьба тех сотворенных нами разумных существ, когда мы скручиваем их стрелу времени? Ведь не могут же они просто пропасть.

— Я много раз задавал себе этот вопрос, — беспечно поведал Месенн, — и каждый раз отвечал себе: не знаю. Исчезают, и все.

— Сколько ты за свою жизнь уже сотворил виртуальных миров? Тысячу, две, десять тысяч? И все они просто пропали? Не могли они исчезнуть бесследно! Как ни замедлялся у них научно-технический прогресс, но все равно знания постепенно накапливались. Рано или поздно, но добирались они до того, о чем мы даже не догадываемся. Виерными силами, конечно, им пользоваться было несподручно — мы впрыскиваем им ограниченный потенциал. Но чем-то другим, возможно, еще более изощренным — что мешало? Через миллиард лет, десять ли миллиардов или еще больший промежуток своего времени, но добирались же они с горем пополам до абсолютной истины.

— А что такое истина?

— В отместку твоему конструктору нарисую тебе такую картинку. Представь, что мы находимся в большой темной комнате. У каждого в руке маломощный фонарик. Один забился в угол и со ссылкой на труды древних философов заявляет, что истина — это синтез однородно-несовместимого. Второй бегает от одной стены к другой и кричит, что истина — это единство противоположностей. Третий обнаружил внутри комнаты какую-то мебель и утверждает, что истина спрятана в ней. И никто из них не видит главного — того, что находятся они в одном большом помещении. Так и мы в своем поиске истины. Не видим стержня, вокруг которого можно нанизать единственно правильные представления об истине.

— Приму к сведению твой образ, — задумчиво ответил Месенн. Помолчав, добавил: — Откровенно говоря, я полагал, что мои виртуальные творения, пройдя путь познания до конца, сливаются со всем Мирозданием. Но это так, личные ощущения. Сказать, как они это делают, во что конкретно превращаются, почему становятся ненаблюдаемыми, я не могу. По моему мнению, подобные взгляды относятся к сугубо личным. Примерно то же, что и религиозные верования. Их нельзя ни доказать, ни опровергнуть.

Месенн вновь замолчал, разглядывая оторванную виноградинку. Кинув ее в рот, прожевал и решительно произнес:

— Чем больше власти приобретаешь над материей, тем меньшим материалистом становишься. Мы можем делать с веществом почти все, что захотим. Но что с того? Умнее мы не стали. Счастливее — тоже. Разве что прочнее утвердились в мысли, что дух выше плоти. Но и ранее в этом мог убедиться каждый: достаточно было представить, что перекрыты все сенсорные каналы, связывающие твой мозг с телом и окружающим миром. Ты ничего не будешь чувствовать, но способность мыслить ведь сохранишь. Правильно?

— Я думаю примерно так же. Чем фундаментальнее причина того или иного явления Мироздания, тем она неуловимее. Тем слабее мы ее чувствуем. Вот, скажем, рост энтропии. Проявляется он через множество явно не связанных, но прекрасно согласованных меж собой процессов. В давние времена состояния квантовых систем описывались так называемыми волновыми функциями. То или иное событие в микромире могло наступить, а могло и не наступить. Полагали, однако, что волновые функции существуют независимо от этого. Сейчас мы пытаемся понять потаенную природу виерных сил, с помощью которых мы управляем материей. Они неизмеримы, но являются причиной вполне реальных явлений.

— Все было бы ясно, если б кто доказал, что волновые функции — единственно правильное описание квантовых взаимодействий. Тем более что ныне математика, применяемая в квантовой динамике, совсем другая. А по поводу виерных сил — я же говорил тебе, что...

— Не будем отвлекаться, — сказал Олмир, — коли начали говорить про те миры, что мы научились создавать, так давай продолжать. Замечу, что все они имели принципиальные ограничения. Хотя бы по размерам в нашем понимании. Так?

— Ну, Ирий вряд ли ограничен в пространстве.

— Ирий мы сделали для себя, а не для наших помощников в деле познания законов природы. Он ограничен, стало быть, примерно так же, как и вся исходная наша Вселенная. Так же, как и мы.

— Это как? В чем мы ограничены?

— Сейчас расскажу. Чисто физических запретов мы не видим. Легко представим мир с любым иным набором физических констант. Так?

— Если их точно не подогнать друг к другу, очень быстро он схлопнется.

— Правильно, нужна тонкая балансировка фундаментальных физических постоянных, чтобы соответствующая им реальность могла существовать более-менее продолжительное время. Однако можно устроить, скажем, грандиозный фейерверк — запустить рождение вселенной, элементарные кирпичики которой нестабильны. Правильно?

— Не представляю, зачем. Но можно.

— А можно ли сотворить вселенную с иными, чем у нас, законами логики?

— Да какие это законы! Одно линейное правило вывода, и все. Если из А следует Б, а из Б — В, то из А следует В. Это по сути ни что иное, как просто разрешение опускать промежуточные стадии умозаключений, следующих в линейке друг за другом. А закон исключенного третьего — каждое утверждение либо верно, либо неверно, и третьего не дано — это фикция. Благое пожелание. Действует он только в строго ограниченных областях. А в квантовом мире, очевидно, уже буксует. Да и не только в нем. Все наши общие высказывания, обладающие хоть какой-то практической ценностью, имеют неопределенную область действия. Где-то они верны, где-то нет. Пока обговоришь все условия, все исключения...

— Хорошо, приведи нелинейное правило вывода, допускающее материальную реализацию. Или какое-нибудь рефлексивное. Например, если из А следует Б, а из Б — В, то из В следует А. Что будет, если начнет действовать такое правило?

— Плохо будет.

— Даже в твоей Протемпории, в которой время являлось такой же координатой пространства, как все прочие, и то действовала наша логика, если судить по твоим рассказам. А придуманные математиками трехзначные, модальные и прочие логики, допускающие материальную интерпретацию, сидят на старой доброй последовательной линейности — не вороши их, чтоб не тратить время зря.

— Я как-то не думал над вопросом изменения логики.

— А я думал.

— И что?

— Ничего интересного, что мог бы тебе сказать, не нашел. Сплошная абракадабра. Но идем дальше. Будем убеждаться, что обладая практически безграничной свободой в материальности, мы повязаны по рукам и ногам в области мышления. Это может служить обоснованием твоей интуитивной веры в то, что царство духа властвует над плотью, а не наоборот. Числа, которыми мы оперируем, — они ведь нематериальны?

Месенн помолчал минуту.

— В то же время называть их чистой придумкой я бы поостерегся. Уж больно хорошо с их помощью описывается мир. Универсальный инструмент познания. Все наши количественные меры стоят на числе.

— Согласен, число универсально. Среди них есть очень интересные особи. Иррациональные, то есть не представимые в виде дроби, в числителе и знаменателе которой натуральные числа. Иррационально, например, основание натурального логарифма. Или отношение длины окружности к радиусу. Ты можешь представить себе вселенную, в которой квадратный корень из двух равнялся бы, скажем, полутора? А основанием натурального логарифма была бы тройка? Какие должны быть физические законы такого мира?

— И чтобы дважды два в нем равнялось бы пяти?

— Ну, примерно так.

— Нет, не могу... пока.

— Возможно, что никогда не сможешь. Это принципиальное ограничение для человеческого мышления. Мы, маги, способны на многое. Сделать пространство каких угодно измерений? — пожалуйста. Разрешить путешествия по стреле времени в произвольном направлении? — как хотите. Ослабить ядерные силы, чтобы свинец стал таким же радиоактивным элементом, как ныне плутоний? — сию минуту. А вот добиться рациональности квадратного корня из двух — извините. Даже не замахивайтесь. Каждый сверчок знай свой шесток.

В ответ Месенн лишь неопределенно пожал плечами.

— Как ты понимаешь, масштаб здесь совершенно ни при чем, — продолжил Олмир. — Не нравится теперешняя шкала натуральных чисел, возьми за новую единицу, скажем, корень кубический из двух. Но на новой шкале появится свое единственное иррациональное число со свойствами основания натурального логарифма. Ну, и так далее.

— На что ты намекаешь своими основаниями?

— Не знаю. Пока только задаю вопросы.

— А мне показалось, что мечтаешь познакомиться с неведомым строителем. С тем, кто воздвиг здание, в котором находится описанная тобой темная комната.

— Ты подозрительно глубоко копнул.

— Что, напомнил тебе о детских страхах?

— Напомнил. Когда-то, еще в Кокрошевском интернате, окружающий мир представлялся мне большой компьютерной симуляцией. Наподобие нашей любимой игры... не вспомню сразу, как она называлась.

— Многие в детстве думают примерно так же, — заверил Месенн. — А устами младенца, как известно, глаголет истина.