Терракотовые дни

— Не льстите себе. За убитого славянского полицейского расстреливают только пять человек.

— Хм...

— А что вы хотите — вы же низшая раса.

— Хм. Это даже где-то оскорбительно.

— Ну так и быть, — улыбнулся Ланге, — я похлопочу, и за вас расстреляют человек двадцать!

— Я же просил, никого за меня не расстреливать!

— Помню, помню...

Штапенбенек сделал как ему казалось широкий жест: он разрешил старосте выбрать или самому, или посоветовавшись с хуторянами, кто именно станет к расстрельной стенке.

Но вместо этого старик тут же упал в пыль, стал ползать на коленях:

— Да нешто можна?.. Мы к вам всем сердцем... Коль вам все равно кого стрелять, в меня стреляйте первого! Христом-Богом клянусь — ну не из нашего хутора те бандюги, что пушку рванули, не нашенские они, Приблуды какие-то...

Бойко подумал: вот взять сейчас и выйти — со старостой это уже будет два из девяти. Но не падать на колени, как старик, а самому стать к стенке: пусть стреляют, чего уж тут. Но тут же раздумал: стать под расстрел всегда успеется.

Старик смотрел снизу вверх на оберштурмбаннфюрера заискивающе, мял телогрейку, лез целовать сапоги.

Сцена была препротивнейшая. Солдаты смеялись со старосты, но Бойко отвернулся, чтоб не видеть этого. Он ожидал, что сейчас услышит, старика действительно пристрелят.

Но вдруг Штапенбенек засмеялся:

— Ihn auspeitschen. FЭnfzig schlДge. Er soll nДchstes mal besser aufpassen. Und ab heute keine verantwortung fЭr die anderen. (37)

Старика разложили тут же, на лавочке. Били кнутом по спине. Палач, понимая нелепость ситуации, старался вполсилы. И бил вроде бы сильно, и плеть свистела, оставляя рубцы, старик вздрагивал в такт с ударами.

Но всем было понятно — бьют не того.

После порки оцепление разомкнулось. Крестьяне стали расходиться по домам. Лишь старик-староста остался лежать на лавочке, задумчиво глядя на землю...

Солдаты вермахта оттянулись все к тому же орудию: решали что делать этой ночью. Прибывшие каратели тоже засобирались.

— Ну что, как там у вас говорится? — спросил Ланге. — По коням?..

Он указал Бойко снова на бронетранспортер. Но тот, вспомнив дорогу сюда, покачал головой:

— Нет, спасибо... Вы же в центр, а мне ближе и быстрей будет через кладбище, через сады. Потом через мост — и я дома.

— Ну как хотите... — пожал плечами Ланге, — я могу попросить вам место в машине.

— Нет, мне действительно так ближе...

"Драймлер" и броневик уехали в том же порядке, скоро на площади остался только Бойко и староста. Тот поднялся, поправил одежду.

— А пойдем ко мне, служивый, — позвал он, — коль такое дело, так грех и не выпить. Не кажен же день жив останешься... Будет день, когда это не выйдет.

-//-

Бойко ожидал, что за столом старик расскажет, откуда у него взялся офицерский "Георгий", но ошибся:

-... Когда война с Германом была... Не эта, а прежняя, империалистическая... Ну, значит, забрили меня в солдаты. Воюю год, второй, сижу, стал-быть, в окопе при ружже, а тут ероплан летить... Ну эта я таперича знаю, что то ероплан, а тада... Энтакая штукенция — летить, жужжить. Все спужались, в окопы прячутся. А я смекнул: штукенция сложная, наш мужик никогда до такого ввек не додумается, ну из бердана шмальнул пару раз. Тот задымил и за нашенскими окопами сел. Часу не проходит, прибегает штабс-капитан... Как сейчас помню — в шлеме с очками и усиками... Кто стрелял? — спрашивает. Ну я грудь вперед, мол, я стрелял. Думаю, чичас второго "егория" дадут. А штабс-капитан натурально мне по мордасам...

Старик улыбнулся мечтательно, будто вспомнил нечто хорошее, нежное. Улыбнулся и продолжил:

— Ты, говорит, мерзавец... Прям так и сказал: "мерзавец"... Ты, мол, только что мой аппарат сбил, аппарат штабс-капитана такого-то... Тогда вот тожить думал, что смерть мне крадется, иль кандалы... Ан нет, раздумал офицер, папироску засмалил и говорит,что а впрочем, ты шельмец, ладно стреляешь. Я на тебя рампорт напишу. И что ты думаешь? Через два дня меня забрали в такую антилерию, что по воздуху стреляет... И я до конца войны еще три аппарата немецких сшиб. И этот, как его... Держибобль...

— Да не держибобль, а дережбабль, — поправила старуха, которая как раз вносила казанок с картошкой.

— Ну да... Мне тогда за него второго "егория" дали — только все едино я его в Гражданскую на хлеб поменял...

— А первого где заработал? — Бойко показал ложкой на грудь старика.

— А это не первый. Это третий. Первый-то вслед за вторым пошел... Это я как-то офицера по неосторожности от пули закрыл. Он-то подумал, что я ему жисть спас, ну он и говорит, мол, носи, герой, мой...

-//-

У старосты Бойко просидел недолго. И хотя старик предлагал переночевать у него и даже собирался ладить постель для гостя, тот остался непреклонен.

Поднялся, ушел.

День догорал, вверху одна за другой загорались звезды, но было достаточно светло, пока он шел по хутору.

Он, действительно, хотел срезать через Сыскаревское кладбище. Знал он его неплохо, в свое время даже вырыл на нем пару могил. Схоронил двух приятелей, да дорогу к их могилам как-то быстро и забыл. Еще раз приезжал, чтоб потревожить покой умершей старушки — эксгумация дело неприятное и дурно пахнущее. Старушка умерла не то, чтоб неожиданно, но пошли нехорошие слухи.

"Ну вот, кто бы мог подумать, — бурчал тогда Бойко, — восемьдесят лет жила, а тут раз и померла..." Но потом оказалось, что наследники подсыпали старушке банального крысиного яда. На их горе он растворялся очень медленно.

Со стороны города в него входила широкая аллея, и, казалось, всего-то нечего делать, до полной темноты продраться до нее, а потом не заблудишься. Но к тому времени, как он подошел к границе кладбища, стало темно.

Некоторое время Бойко стоял, надеясь, что глаза привыкнут, но от алкоголя зрачки расширились, и не было видно, где могильная плита, где дерево, где куст.

Он подождал, ожидая, что появятся синие огоньки, несомые рукой мертвеца, которые его и проведут. А что? В алкогольном бреду в чудо верилось легко: разве он не бывал воплощением смерти? Разве смерти не должны помогать друг другу?

Ничего не произошло.

Бойко плюнул и стал обходить кладбище.

Дошел до угла и пустился наискосок через поле. Ноги заплетались, земля тоже оказалась совсем не ровной. Идти было трудно...

— Жизнь прожить — не поле перейти, говоришь?.. — спросил Бойко неведомо у кого. — Это ты, брат, полей не видел...

И, перецепившись об кочку, упал. Больно ударился рукой. Думал там и задремать, но поднялся, пошел дальше.

Когда перешел поле, обнаружилась еще одна нелепость — посадка, вроде бы, должна была выйти перпендикулярно его движению. Но она возникала откуда-то сбоку.

Владимир задумался, но не надолго, решив:

— Ну и черт с тобой!

Пошел вдоль посадки, вышел на полевую дорогу. В темноте ее почти не было видно, и Владимир определял ее направление по вершинам деревьев вдоль нее.

— Где же этот чертов город? — возмущался Бойко.

В былые времена город ночью легко можно было увидеть километров за двадцать — по огням в многочисленных окнах, по уличным фонарям. Наконец, по пламени металлургических заводов. Но теперь город был завешен светомаскировкой...

Две посадки сошлись клином, дорога пошла сквозь какую-то рощу.

Владимир пошел по ней.

Вдруг в ней Бойко увидел белую фигуру. Будто человеческую...

— Стой, кто идет! — крикнул Бойко в темноту. Схватился за пистолет. Не для того, чтоб стрельнуть, а чтоб проверить — не потерял ли?

Но в ответ — тишина... Силуэт не сдвинулся ни на дюйм. Владимир присмотрелся и рассмеялся: в аллее стоял памятник Ленину, забытый своими и не найденный немцами.

Когда лепили эту статую, гипса пожалели и сэкономили на пьедестале. В результате, вождь вышел хоть и побольше оригинала, но роста вполне человеческого, хотя и высокого.

Разобравшись в своей ошибке, Бойко рассмеялся громким пьяным смехом. Но через мгновение задумался — а где это он? Неужели зашел за линию фронта?.. Нет, не может быть.

Памятник Ленину был типовым — такие ваяли десятками. Даже в Миронове до войны стояло штук пять подобных. Владимир махнул рукой и по аллее пошел прочь. Скоро вышел к рельсам. Недалеко была и станция. Ее Бойко узнал сразу — он вышел к Водяной.

— Я действительно пьян, — наконец признался сам себе Владимир.

Станция Водяная от Миронова отстояла никак не меньше, чем на полтора десятка километров. Вместо того, чтоб вернуться в город, Бойко обошел его с севера и даже немного удалился.

На Водяной не было ни реки, ни болота, ни озера. Да что там — даже лужи после дождя здесь высыхали особенно быстро — вода уходила в растрескавшуюся землю, грязь тут же заметало пылью.

Зато был здесь глубокий колодец с насосом и водонапорной башней. Паровозы, что шли на Миронов, набирали здесь воду для своих котлов.

Станция казалась вымершей, не было видно ни одного огонька. Владимир прошелся по перрону, дергая каждую дверь. Нашел одну, которая была заперта изнутри. Постучал в нее громко, не таясь. Ничего не произошло. Постучал еще раз.

Скоро за дверью зашумело, заскрипели петли, дверь открылась. На пороге стоял старик — босой, но с топором в руке.

— Чего надо?..

— Отец, пусти переночевать?.. А?..

— Иди своей дорогой, мил-человек... Шляются тут всякие без документов. А немцы запрещают на ночлег брать таких гуляк... И велят их выдавать на расправу... Так что я тебя не видел, ты меня не видел...

Старик попытался закрыть дверь, но Бойко поставил ногу.

— У меня есть документ! — возмутился он и достал свое удостоверение. — А еще у меня вот такой документ!

Из-за пояса он выдернул "парабеллум", покрутил в руках и спрятал назад. Затем продолжил тоном спокойным:

— Старик, ну пусти меня на ночлег! Я только вздремну, оклемаюсь и пойду... Мне к восьми на работу надо, в Миронов, в комендатуру...

Старик махнул рукой: проходи, мол... Уж не понятно, что больше на него оказало влияния: пистолет, бумага или место работы Бойко...

На узкой лавке спалось плохо, жестко. Хозяин спал под одеялом, а гостю дал худую шинельку. К рассвету Бойко замерз и почти протрезвел. Когда хозяин засобирался на обход, Владимир тоже поднялся на ноги. Выпили чаю, пустого, без сахара, вышли на улицу.

— Миронов там, — сказал старик и с фонарем пошел в иную сторону.

— А то я не знаю, — буркнул ему вслед Владимир.

На том и расстались.

Кроме водонапорной станции Водяной была еще одна гордость и достопримечательность: башня с часами. Циферблатов было четыре. Один был виден со станции, один был обращен в сторону Миронова, один, конечно же, в противоположную от города сторону. Наконец, последний, четвертый, был развернут в сторону чистой степи, что, вполне возможно, было лишним.

Прежде чем пуститься в путь, Бойко решил подвести свои часы: по его прикидкам к тому часу они должны были отстать минуты на три. Но странно — время на часах совпадало минута до минуты: семь минут шестого...

-//-

...Где-то часам к семи вышел к Мироново-сортировочной. Два пути распались на многие нити, рельсы переплелись.

Вдоль путей стояли многочисленные пакгаузы. Что хранилось в них — мало кому было известно. Эвакуировать их не успели. Да что там — не нашлось времени даже их поджечь. Но у немцев не дошли руки осмотреть все, поставить на учет, может быть, организовать охрану. Здесь процветало воровство, если, конечно, неучтенное можно украсть. Здесь жирели мыши так, что уже не пролезали в норы. Их без труда ловили коты, а потом грелись на крышах, ленивым глазом глядя на собак, поезда и обходчиков.

Владимиру казалось — он попал в зачарованный город, брошенный людьми. Закричи — никто не услышит, зайди в иной пакгауз, умри — и твой труп найдут не скоро, после войны, а то и в следующем веке: высохший, оплетенный паутиной и пылью...

Рельсы, цистерны...

Из Миронова прогрохотал санитарный поезд. Раненые спали, но иногда можно было видеть в окнах вагонов белые силуэты. Как призраки между носилками скользили врачи и медсестры.

Вдруг у ворот пакгауза за составом мелькнула тень.

— Эй?.. — тихо окликнул Бойко.

Спросил вроде так, для порядка. Ответили бы "чего" или послали бы матом, Бойко бы преспокойно продолжил свой путь, но вместо этого силуэт перешел на быстрый шаг. В просвете вагонов удалось разобрать: парень с мешком.

— А ну, стоять!

Рванул из кармана пистолет, пролез под вагонами, выскочил на пандус.

Вор был перед ним метрах в тридцати.

— Стой! Стрелять буду!

Мешочник бросил свой груз, без него рванул веселей. Бойко перепрыгнул мешок и погнался за ним.

Они бежали меж вагонами и домами, ныряли под вагоны, перемахивали невысокие ограды. Владимир мог несколько раз стрелять, но отчего-то не делал этого, хотя парень бежал, пожалуй, чуть резвее его.

Выбежали на дровяной склад, побежали меж связками бревен, меж досками, сваленными просто в кучу. Бежали, словно по дну оврага, по узкой улочке, перепрыгивая завалы. Свернуть вправо-влево вору нельзя — некуда. Начать карабкаться по доскам — потерять скорость, тогда его легко догонит Бойко, стащит вниз.

Проход закончился стенкой, вор метнулся влево — опять к путям. Но они выбежали на площадку — от путей ее ограничивал тот же забор, что и справа. Слева все было завалено все тем же лесом.

Казалось, Бойко загнал его в угол, перед ними была только бетонная стена. Но над путями до войны начали строить надземный переход — всего-то и сделали немного — вбили сваи, положили перекрытия, ступеньки лестницы свалили кое-как.

Вор рванул туда, за ним взлетел Бойко.

Переход был без перил, не хватало многих плит. Меж ними было видно многочисленные вагоны, цистерны. По четвертому пути шел товарный состав. Платформы были гружены телеграфными столбами...

Вор прыгал легко, с плиты на плиту. С тяжелой головой Бойко соображал медленно, долго выбирал место, куда ставить ногу. Но это не имело никакого значения — переход был недостроен, и второй лестницы на той стороне не было.

— Ну что, набегался? — ухмыльнулся Владимир.

Тогда они в первый раз посмотрели друг другу в глаза. То был мальчишка, лет пятнадцати, а, может, чуть постарше. В глазах его был холодный блеск, искры стального пламени. Бойко понял: ничего не набегался, этот не сдастся. Он тут же решил: если мальчишка бросится на него, то он выстрелит. На земле бы Бойко свалил бы такого одной рукой, но высоты он не то, чтоб боялся, а чувствовал себя как-то неуверенно.

Мальчишка сделал два шага навстречу Бойко.

Нож, — подумал Бойко, — вероятно, в правом кармане.

Изготовился к стрельбе:

— Стой, буду стрелять, — совершенно честно предупредил он.

Мальчишка остановился. Под ними шел тяжелый состав. От него дрожали рельсы, дрожала земля, будто мелко шатался переход.

Тогда вор сделал шаг в бок, и спрыгнул вниз, на проходящую платформу с лесом.

Владимир непроизвольно зажмурил глаза: ведь упадет, скатится, сломает шею или хотя бы ногу, попадет под колеса.