— С царапинами на ноге все в порядке, несколько уколов пенициллина помогут. Но меня беспокоит общее состояние здоровья этого парня. Сорок восемь лет, два года на рисовых чеках — чудо, что он вообще жив и на службе. Он сказал мне, что за последние десять дней похудел на шестнадцать фунтов. Я предлагаю вам немедленно освободить его от дальнейших боевых действий.

На мгновение воцарилась потрясенная тишина. Уэйнрайт с его острым чувством юмора и хорошим настроением — неужели он так близок к концу? Начальник штаба был его старым другом и то, что сказал доктор, должно быть, расстроило его.

— Черт возьми, этот парень уже доходит. Вы используете слишком много стариков в этом дер... — продолжал доктор, явно распаляясь на тему, о которой он, должно быть, много думал. — Вы должны знать, что для человека его телосложения пребывание под таким давлением означает смертный приговор. Вы эксплуатируете преданность этого человека своему долгу, держа его здесь. Он скорее умрет, чем будет жаловаться.

— Послушайте, капитан, — сказал начштаба, обращаясь теперь к доктору как к младшему по званию, как бы напоминая ему о воинских приличиях, — я хочу, чтобы Вы держали это все при себе. Завтра Вы проведете полное обследование полковника Уэйнрайта и доложите мне лично. В любом случае, он должен продержаться еще месяц. Накачайте его лекарствами, накормите витаминами, делайте что угодно, но продержите его еще тридцать дней. У нас не хватает старших офицеров-танкистов, и мне потребуется столько времени, чтобы найти замену во Франции. Это понятно?

Должно быть, доктору было понятно, потому что он по-военному отдал честь и зашагал к своему джипу. И я предполагаю, что его лечение сработало, потому через несколько дней Уэйнрайт, еще более изможденный чем когда-либо, с одним забинтованным плечом — у него треснула кость, когда он упал в танк — и двумя исколотыми и забинтованными ногами, подпирал собой башню своего танка, названного 'Сомюр' (французский город, где расположено кавалерийское офицерское училище. прим. автора). Затем он принял участие в трехчасовом параде под палящим тропическим солнцем, в честь какого-то приезжего пожарного, прежде чем снова вернуться к зловонию, болотам и базукам Вьетминя дельты.

— Есть разница между нами, французами, и Дон Кихотом. Дон Кихот мчался на ветряные мельницы, полагая, что это великаны, но мы мчимся на ветряные мельницы, зная, что это ветряные мельницы, но все равно делаем это, потому что считаем, что в этом материалистическом мире должен быть кто-то, кто мчится на ветряные мельницы, — сказал однажды Уэйнрайт.

На обратном пути, после того как Уэйнрайта поместили под наблюдение врача, я встретил Арта Дешама из местного отдела информационной службы США (USIS). Дал мне последние сведения о том, что не так с Францией, ее армией, ее правительством и ее народом.

— Вся эта чертова страна выродилась, признай это. И как мужик мужику, французы боятся немцев, и вся эта чертова французская армия здесь, в Индокитае, только чтобы срубить деньжат, и у них все равно не осталось сил сражаться.

Я слишком устал, чтобы спорить.

Находясь в госпитале для лечения подхваченной джунглевой гнили, увидел вьетнамского солдата, в которого попал зажигательный снаряд, и меня едва не вырвало на месте. Его ноги были полностью поджарены, а мышцы бедер просто сгорели. Над ним работали два хирурга; насколько я понял, они оттягивали часть ягодичных мышц, чтобы дать ему что-то, что может подтягивать бедра, чтобы его можно было поставить на костыли, после того как его лодыжки ампутируют. То же самое проделали с его руками (он прятался за пулеметом и получил удар по бокам, вспышка прошла мимо его тела, но накрыла конечности), где хирурги пересаживали кожу, чтобы их покрыть.

Лайтяу, август. В двухстах милях в тылу коммунистов небольшой котел с двумя батальонами, один из наших последних опорных пунктов в глубине страны, среди племен тай. Эти чудесные тай, высокие и грациозные, откровенные и гостеприимные! Их женщины носят обтягивающие черные юбки, доходящие до лодыжек и блузки с серебряными застежками; различные племена известны по цвету женских блузок как черные тай, или белые тай, и есть даже одна группа, известные как 'тай в горошек'.

Лайтяу был важен по нескольким причинам: он контролировал место слияния рек На и Черной, и кратчайший путь из красного Китая в Лаос. Кроме того, здесь располагалась федерация тай, возглавляемая старым вождем Тай Део Ван Лонгом. Наконец, это был важный пункт для снабжения глубинных диверсионных групп, действовавших в тылу коммунистов. В тылу Вьетминя шла французская диверсионная война, но, как и многое другое хорошее во время войны в Индокитае, она началась слишком поздно и почти до самого конца война велась во всем слишком мало.

Но хотя война коммандос велась с конца 1951 года, она не удостоилась ни единого упоминания в англоязычной прессе. По очевидным причинам, многое пока остается не разглашенным, но те из нас, кто имел честь видеть некоторых из коммандос, всегда будут вспоминать их с восхищением. Их официальное название было Groupement de Commandos Mixtes Aéroportés (сводная воздушно-десантная диверсионная группа), известная по французским инициалам как G.C.M.A, до тех пор, пока в декабре 1953 года не сменилось на Groupement Mixte d'Intervention (G.M.I), когда они получили управление над всеми операциями в тылу противника, независимо от того, были ли они воздушно-десантными или нет.

G.C.M.A. были организованы на основе опыта, накопленного в ходе Второй мировой войны европейскими маки и такими группами глубокого проникновения союзников, как британские 'Чиндиты' генерала Орда Уингейта в Бирме и американских 'Мародеров' бригадного генерала Фрэнка Д. Меррилла. Однако в отличии от этих двух групп союзников, C.G.M.A. не должны были возвращаться на базы в тылу наших войск, а должны были постоянно оставаться на территории противника. Отдельные люди должны были возвращаться самолетами с секретных взлетно-посадочных полос, если они были больны или ранены, или, как это часто случалось, просто сломались морально или физически, под напряжением такого рода войны. Другими словами, C.G.M.A. не были 'рейдовыми отрядами', а партизанскими отрядами; когда закончилась война в Индокитае, их также было намного больше, чем 'чиндитов' или 'мародеров': к середине 1954 года их было 15000, что требовало 300 тонн снабжения по воздуху в месяц.

Ядро такой группы коммандос обычно насчитывало до четырехсот человек, каждой такой группой командовали два-три французских старших сержанта, или, возможно, один лейтенант и несколько сержантов. В некоторых случаях даже капралы оказывались во главе целого племени, воюющего с Вьетминем (См. книгу Рене Риссена 'Миссия в джунглях'. Французский капрал в G.C.M.A. он организовывал племена хре на южном горном плато. Позже он был убит в Алжире, выполняя аналогичную работу в специальных административных секциях, SAS. Прим. автора). Как это обычно бывает во всех армиях, командиры регулярных частей косо смотрели на тех 'бандитов', с которыми они должны были сотрудничать, в результате чего вербовка французских кадров для G.C.M.A. была крайне затруднена.

Для офицера быть назначенным туда означало потерять связь со своим родным подразделением (и шансы на повышение и медали), в то время как некоторые из сержантов оказались обременены тактическими задачами и задачами снабжения, обычно решаемые майорами или подполковниками, но опять же, без малейшего признания их выдающихся достижений. Поэтому набранные кадры для G.C.M.A. поначалу представляли собой замечательную партию характеров и 'смутьянов', которых командиры подразделений считали слишком уж индивидуалистичными и были рады избавиться от них подобным образом. Надо сказать, что французская армия никогда не заботилась о том, чтобы дать капралам или сержантам, командовавшим целыми партизанскими батальонами даже фиктивные офицерские звания, в порядке поддержания 'лица' перед племенами. Последние повиновались им только из любви и по тому важному обстоятельству, что они показали себя достойными этой задачи. О тех, кто этого не сделал, больше ничего не было слышно. Возможно, это был наилучший способ заполучить способных лидеров партизан.

Худшей частью войны в G.C.M.A. было ощущение психологической изоляции. Двое или трое французов в группе знали, что они находятся во власти единственного предателя в их отряде, единственного недовольного члена племени, которого десять лет назад избил в деревне какой-то французский унтер-офицер, опьяненный властью, и который теперь увидел возможность отомстить. А может быть, он даже был членом страшного 421-го разведывательного батальона коммунистов, в чьи обязанности входило собирать среди племен информацию об операциях, возглавляемых французами партизан. Но был еще и страх перед калечащим ранением и это, возможно, было хуже, чем страх самой смерти. Были районы действий, где приходилось грести с раненым вниз по реке в течение трех дней и ночей, чтобы добраться до взлетно-посадочной полосы, с которой его можно было эвакуировать — если там был самолет, если была подходящая погода и если слабые рации групп смогли связаться со своим штабом 'снаружи'.

Вот один из примеров такой спасательной операции, включающей в себя, на этот раз, все имеющиеся современные средства. В 1953 году самолет со снаряжением для G.C.M.A., действовавшей в 300 милях в тылу территории коммунистов, потерпел крушение возле самой высокой горы Вьетнама, 10 000-футовой Фан Си Пан. Поскольку на борту самолета были карты, показывающие расположение некоторых групп партизан, и поскольку некоторые члены экипажа были живы и, без сомнения, будут подвергнуты пыткам, чтобы раскрыть местоположение районов, о которых они знали, было жизненно важно, чтобы французское верховное командование добралось до места крушение первым. Был доступен вертолет (что само по себе было почти чудом), но его дальность была, конечно, недостаточной, чтобы достичь места крушения за один перелет. Кроме того, его медленный и длительный полет указал бы его цель наземным наблюдателям. Первым делом, вертолет разобрали на части и погрузили в транспортный самолет 'Бристоль', с носовым створчатым люком. Самолет, вот повезло, совершил посадку в Лайтяу, нашей воздушной базе в тылу коммунистов. Затем группа десантников-коммандос была сброшена на парашютах на полпути между районом крушения и Лайтяу, на пустынной взлетно-посадочной полосе в джунглях, где она создала временный склад топлива и пункт первой помощи.

Затем вертушка неторопливо добралась до промежуточного пункта, заправилась и направилась к месту крушения, где пилот забрал трех выживших и важные документы. Раненых перебросили на связных самолетах 'Моран' и вывезли, в то время как десантники удерживали взлетно-посадочную полосу, получив информацию о частях коммунистов, которые узнав о необычном воздушном движении в этом районе, стягивались к полю; группа коммандос была подобрана последними связными самолетами, как раз в самый последний момент.

Очевидно, что в большинстве случаев верховное командование просто не могло позволить себе роскошь отвлекать тяжелый транспортный самолет, три С-47, один вертолет и полдюжины связных самолетов, плюс воздушно-десантную хирургическую бригаду и команду десантников-коммандос, только для того, чтобы спасти трех человек. G.C.M.A. просто должны были нести своих раненых до тех пор, пока они не находили подходящую взлетно-посадочную полосу, или пока человек не умирал — ибо позволить ему попасть живым в руки коммунистов, означало бы коллективное самоубийство для группы.

Для племен туземцев, та же самая проблема стояла по другому: было очевидно, что французы не смогут отвоевать нагорье силой; так что деревни туземцев постепенно занимались коммунистами, которые вскоре создали в каждой из них свою собственную сеть шпионов и агентов. Вскоре они узнали, чей муж, отец или брат сражался за 'французских реакционеров и их феодальных прихлебателей'. Целые деревни стирались с лица земли в отместку за помощь, которую они оказывали G.C.M.A., не имевших возможность предоставить им никакой защиты, и вскоре большинство деревень 'держали нейтралитет', то есть беспристрастно информировали обе стороны о том, что делает другая сторона. Туземцы покидали свои отряды коммандос, когда их собственные семьи оказывались в опасности (и кто бы их осудил?); другие отказывались воевать в районах, которые были слишком далеко от их родных мест обитания; а некоторые отказывались прийти на помощь отряду, набранному из племени, с которым у них обычно были плохие отношения.

В некоторых районах командиру C.G.M.A. приходилось жениться на дочери местного вождя, чтобы заручиться его лояльностью, и ему приходилось соблюдать десятки табу, любое нарушение которых стоило бы ему жизни и поставило бы под угрозу его миссию, но которые не нашли бы понимания в Ханое или Сайгоне в качестве причины для отсрочки операции. Все это требовало практических знаний этнологии и антропологии, которые не могли быть приобретены в колледжах, учебных лагерях или прочитаны в учебных пособиях, тем более что многие племена никогда не изучались, а некоторые даже не были известны, пока на них не наткнулась группа коммандос.

Трудно представить себе жизнь в такой диверсионной группе; сохранилось лишь несколько дневников, а многие подразделения пропали, и о них больше никто никогда не слышал. Но я помню один инцидент, связанный с группой примерно в 60 милях к югу от Лайтяу. Однажды в Лайтяу, шатаясь, вошел человек; бородатый и оборванный, он был похож на пресловутого 'Христа с креста'. Единственное, что выдавало в нем солдата — это три крошечных потускневших шеврона старшего сержанта и его карабин. Его глаза мерцали на бледном лице жутким блеском.

— Mon Commandant, je viens pour être passé au 'falot', — заявил он майору Леосту, начальнику штаба округа (Сэр, я пришел чтобы сдаться военному трибуналу, фр.). И тут все самообладание покинуло его. Он упал на колени, рыдая и повторяя раз за разом "J'ai tué mon copain!" (Я убил своего товарища! — фр.)

Как позже выяснилось, сержант был командиром группы коммандос; во время предыдущей заброски G.C.M.A. он подхватил тяжелый случай малярии, но был признан 'незаменимым' и был отправлен обратно в джунгли. Во время приступа малярии, он, очнувшись, увидел как его французский товарищ чистит у огня карабин, и вообразив в лихорадке, что он вьетминец, убил его, прежде чем его успели усмирить перепуганные туземцы. И вот теперь он был свидетелем против самого себя, умоляя о суде, чтобы наказать его за вину, которая в основном была не его, а системы, которая делала таких людей как он 'незаменимыми'. Он был отправлен в Ханой для лечения и покинул G.C.M.A.

Были также солдаты G.C.M.A., которые вместе с 6-м парашютно-десантным батальоном принесены в жертву, чтобы прикрыть отступление 1952 года.

— Если бы вы нас видели. По пути отступления десантников вьеты насаживали на бамбуковые колья головы убитых солдат, как множество шестов, отмечающих мили. Кто-то из людей впал в бешенство, другие истерически вскрикивали, узнав голову знакомого, кто-то просто тихо клялся, что убьет каждого вьетнамца, которого найдет, как только доберется до вьетнамской деревни. По всей вероятности, вьеты даже не убивали пленных, чтобы использовать их головы, а просто отрезали головы тем, кто уже был мертв. Это было ничто иное, как эффективное средство психологической войны.