Боги Яви часть 1,2

— Сгинь, нечисть, отседова! Больше не налью...

Фёдор обиженно заморгал осоловелыми глазами. Но не ушёл. Разве от початой фляжки теперь отгонишь кого. Ага! Щас-с-с... разогнались. Только подальше от лешего пересел. На всякий непредвиденный случай. Рука у него больно тяжёлая.

— Ну так вот... — Градомир поёрзал и продолжил свой рассказ. — Снежок в пространстве ориентировался словно демон. Серёга, а ты знал, что каждый темный чувствует своим телом магнитное поле земли и всегда может определить, где север, где юг?

Я отрицательно мотнул головой и потянулся к уже налитому до половины стаканчику.

— Слышал, так птицы дорогу домой находят. К своим гнёздам...

— Верно. Запомни. Может, в жизни пригодится... — леший опрокинул очередную дозу спирта себе в пасть. — Вышли мы часам к десяти к деревне. Как я уже говорил, деревни самой не было, а вот коровники и свинарники там остались от колхоза. Тёплые, добротные, да и дом для скотников и доярок целый стоял, "отделение" называется, да войной не тронутый. Там и находился поводырь. А демоны все по стойлам на ферме стояли. Вот в этом хозяйственном доме и расположилась рота хунов, охраняя этого поводыря окаянного. У нас тоже в отряде волоты присутствовали. Четыре волота, три перевёртыша и шесть лешаков. Чего глазками захлопал?! Не встречал таких?

— Нет... — уже пьяненьким голосом ответил лешему, — и не имею ни малейшего желания.

— Вот и правильно... целей будешь. — Градомир хохотнул.

— Волот — это великан. Только человек. Как ты, например. Германцы — это племя людское, хунами называют, ну а мы волоты. Трёхметрового росту ребята. Сильные, крепкие, отличные бойцы. Народ на Руси испокон веку считал волотов славянскими богатырями и заступниками земли. Много про них былин сложено да песен народом спето. Да куда нам теперь, позабыто всё, да травой степной поросло. Всё стараемся похожими быть на ящериц. Хорошие ребята были, душевные. А песни как горланили, аж на слезу пробивало. Но, правда, когда бухинькие. Как накатят... песня, словно ручей весенний, льётся. Сибиряки они, из-под Омска откуда-то.

Значит, стоит этот дом. Мы метрах в ста залегли. Позёмка в глаза метёт, ни черта не видно. Только прожекторы с часовых вышек ночь чёрную лучом режут. Перевёртыши уже в огромных волчар перекинулись и тенью в пургу метнулись, по сторонам осмотреться. А мы лежим, ждём, значит, разведку свою. Тут меня и подзывает капитан Снежок. "Рядовой Громов... — шепчет мне, — видишь берёзу большую? — Я киваю. — А ну, сопля замороженная, полезай на её..." Я еле сдержался от злости и в ночь не завыл. "Я сказал, говно беличье, бегом... — цедит сквозь белые зубы, — это приказ... И чтобы, как сыч, глаз с дома не сводил. Как понял меня, рядовой?.." — "Понял..." — бурчу обиженно в шапку, чтобы не заматериться вслух. "Смотри у меня... Твоя задача, щенок, — потвердить уничтожение врага и дойти живым до высоты. И никакой самодеятельности... Ты должен выжить, рядовой Громов, слышишь меня, любой ценой. И что бы ни произошло... в бой не ввязываться..."

Мне показалось, что у него даже глаза синим туманом пошли от злости. Делать нечего... зубами заскрипел и пополз по сугробам к берёзе. Залез на неё кое-как, метров на пять. Взгромоздился. Сижу, как кукушка, смотрю. А через бинокль ни черта не видно.

Ветер снег в морду мёл так, что оптику забивало. Минут двадцать ничего не происходило. А потом взрыв страшенный, да не один, тут же другой. Я чуть с дерева не свалился, от неожиданности. Да и взрывной волной хорошо обдало жаром. Сразу MG-15 немецкий застрекотал с вышки, потом второй, третий. Смотрю, дом этот в щепки раскидало по округе. Только брёвна огнём полыхают. Ор поднялся, крик, сирена воет, Фашисты по двору мечутся. Где-то ППШ застрочил. Ещё один взрыв. Наш отряд как на ладони оказался у немцев.

Смотрю, по снегу волоты заметались. Перед домом пустырь голый был. Не укрыться нигде. Тут же прожекторы их стараются высветить из темноты. Недалеко вой жуткий. Стон. Хрип. Стрельба. Кому-то, слышу, глотку порвали. Кровью захаркал. Снова стрельба. Перевёртыши наши против оборотней немецких в шкуры вцепились друг другу. Уже кровью харкают. Охрипли... Где-то мечи лязгнули. Один прожектор погас. Из парней кто-то выбил. А потом, Серёжа, я поседел... Звери на ферме от морока поводыря отходить стали. Просыпаться... Такой вой затрубили! У меня сердце в пятки ушло, ноги ватные стали, и душа от тела отделилась.

Пятьсот голов индиго разом проснулись. Они в стойлах на цепях стояли. Да чего там эти висюльки, разве демона удержишь ими? Понимаю головой, бежать надо, а руки берёзу проклятую намертво держат, ноги дрожат. Не разжать их никак с мороза. Не могу спрыгнуть в сугроб, хоть ты тресни. Зуб на зуб не попадает. Совсем околел на этом ветру. Слышу, треск в округе пошёл. Первый демон ворота выломал. Панцирный носорог. Охотники его Чёрным Принцем прозвали, за окрас литой. Рог шипами железными обшит. На груди пластины стальные. Такого в лоб только из противотанкового орудия брать надо. И то сомнительно, рикошетит обычно. Его в глаз бьют, а они маленькие, зыркают. Обычно связку гранат под брюхо кидают, глушат. Потом в глаз добивают. Охотников десять надо, чтоб с Принцем справиться.

Под прожектор попал, стоит, паром пышет да оглядывается, в себя приходит. Головой машет, значит, от ментальной хватки Пастуха отходит. Ухом повел, затрубил. Тут и фашисты сообразили, что поводыря убило. Одно стадо неуправляемое осталось без демона своего. Даже грызня прекратилась. Ну и врассыпную разом, да все вперемешку. Жить всем охота, Серёга, и людям, и хунам, и оборотням. В общем, все против всех. Каму карта как ляжет. Морем чёрным твари полезли из четырёх ворот. Через минуту белый снег в алое пятно превратился, в красную кашу от крови пролитой. Половина тварей меж собой загрызлись, остальные на живых кинулись.

Уж и не знаю, как отлип от берёзы. Но пришёл в себя, когда по сугробам полз на четвереньках в сторону сопки берёзовой. Где-то, слышу, недалеко стрельба. Рык жуткий. Крик человеческий. А я ползу, зуб на зуб не попадает, то ли от страха, то ли от мороза. Даже сопли замёрзли. Только слова капитана Снежка шепчу в темноте: "Выжить любой ценой... выжить любой ценой..." Словно в страшном сне оказался. Слышу сзади шорох. Уже ППШ вскинул на тень промелькнувшую, а на курок надавить не могу. Руки окоченели от мороза! Кажется, даже сердце остановилось. Всё, думаю... пусть жрут! Сил больше никаких нет. "Громов, живой!"

Это Мишка наш, оборотень, догнал меня. Весь в крови. Шкура с серых боков подранными лентами висит. Дыхание тяжёлое. "Не ссы, сопля, прорвемся, — рычит он и зубами своими от боли адской скрипит: — Мешок с сигнальными ракетами у тебя?" Киваю. Уже говорить не могу. Язык к зубам стал примерзать. Сам бы точно не дополз до высоты. Мишка помог. Схватил меня за холку зубами, как мамка своего зверёнка, и тащит. Подвывает от боли и всё одно не отпускает меня. Только следы по белому снегу кровавые пускает. Льёт с него. Не знаю, сколько он меня тянул по сугробам, как щенка слюнявого. Я счёт времени потерял. Чую, в спину кто-то тяжело задышал. Мишка бросил меня, обернулся.

Позади нас стоял, расставив широко в стороны четыре лапы, тяжело дыша, такой же, как и Мишка, немецкий окровавленный оборотень. Оскалился. Я так понял, Мишка с ним на ферме и сцепился. Он и выследил Мишку по ране его. Здоровый немец. Рыжий... Откормленный. Не то что наши... суп да щи... хоть палец полощи! "Рядовой Громов... — донеслось до меня, — ты своё дело знаешь, парень, немного осталось. Поживи за нас... Иди!" — и он бросился на немца, вцепившись ему в глотку.

Драка, вой, шерсть дыбом, клочья в стороны летят. Ползу... Мне осталось немного. Совсем чуть-чуть... Последний ледяной рывок. Сигнальную ракету раньше запускать нельзя. В такой пурге её не заметят. Не знаю, сколько времени прошло, но я дополз до сопки. Осталось только вещмешок развязать. А как?! Пальцы совсем окоченели. Зубами пришлось рвать его. Пол-языка онемевшего отгрыз! — Градомир высунул свой розовый язык, показывая его мне. И действительно, я никогда не замечал этого. Сбоку от левой щеки у него был вырван кусок плоти, примерно с пятирублёвую монету. Такой вот полумесяц от войны остался.

— Перевернулся на спину, поднял ракетницу в небо, а выстрелить не могу. Палец курок не жмёт. Досада до слёз душит, они на ресницах сразу в стеклянные льдинки замерзают. Ведь дошёл! Сопли локтем от обиды утираю, и никак мне не осилить курок. И тут вспомнил капитана Снежка и братьев своих погибших. И такая меня злость лютая, Серёга, взяла, такая обида скрутила, за кровь пролитую, невинную! Думаю, за что всё это нам? И нажал на курок. За всех! За живых! За Мишку... Держите, суки! Я выстрелил. В небо взмыла ракета, зелёного цвета. Я чувствовал, что её видят за линией фронта. Знал... что наша смерть была не напрасна... А это для меня самое главное.

Лежу на спине, смерти жду. Мороз совсем перестал чувствовать. Тепло... Тварь какая-то здоровая совсем близко пробежала, вроде крокодила, хвостом махнула, снегом припорошила. Помню только одно, ночь, тела совсем не ощущаю, снег кружится, мать Марёну жду. Только пушистые снежинки летят из темноты и на носу моём тают. Если б демоны нашли меня, не шелохнулся бы. Не смог.

Спросишь, как выжил? А так... Утром наступление началось, меня и нашла разведка, под снегом белым. Метрах в ста лежал немецкий оборотень с разорванным горлом, а мертвый Мишка, видно, из последних сил прикрыл меня своим телом и тёплым мехом, спасая от ночного мороза. Так и согрел рядового Громова своей смертью и горячей кровью оборотня. — Град замолчал. Задумался...

Плеснул спирту до краёв в маленький стакан, отставил его в сторону и аккуратно его поджог, макнув сухую веточку в пылающие живые языки костра. Спирт тут же вспыхнул голубым пламенем, превращаясь в миниатюрный вечный огонь.

— Это тебе, брат... — леший ударил себя кулаком в сердце и поставил полыхающий рукотворный мемориал рядом. Градомир разлил еще в три стакана спирта и протянул нам с Федькой. Потом поднялся во весь свой немаленький рост и прошептал в чёрное небо, глядя на огромную жёлтую луну:

— Чтим память вашу, братья мои! — и он одним махом опрокинул обжигающую жидкость себе в горло.

— Чтим... — шёпотом повторил я и тоже махнул.

— Чтим... — Фёдор повторил за нами, сразу окосел и через минуту уже мирно спал. Леший аккуратно накрыл его тёплой курткой. — Хиленький он у нас. Вот так в жизни, Серёга, бывает... — и он оскалился.

— Серёга... ты чего такой хмурый?

— Грустно... — ответил. — Капитана Снежка жалко...

— Грустно — это когда ты от глупости своей кончился. А это за родину! Дело святое... Самопожертвование... Прямая дорога в светлый мир Прави. — Леший вскинул голову на одинокую луну в ночном небе и почесался. — А что Снежка жалко? Погостим у волхва и к нему в гости на плато Путорано отправимся. На север. За полярный. Не век же нам у Гарауна под юбкой прятаться! Давно я у старого в гостях не был. Лет двадцать. Вредный, зараза, стал. Чем старее, тем, говорят, дурнее. Да и с настоящими жителями Сибири тебе, Серёга, пора уже знакомиться...

— Так он жив?! — я даже встрепенулся.

— А что с ним станется... живее всех живых! Мы с ним до самого сердца тёмной Лапландии дошли. Охотились. Или ты думаешь, война в Берлине закончилась? — и он загадочно оскалился.

— Но это уже другая история. В следующий раз расскажу. У нас времени много...

Мне иногда Града очень тяжело понять. Но я как мог старался.

Мы ещё долго тем вечером с ним сидели и многое обсуждали. Я уже собрался уходить и оглянулся на лешего.

— Град... я всё хотел тебя спросить. Да как-то никак... А меня в детстве мама-папа окрестили в церкви православной, когда мне месяц отроду был. Это ничего... Как теперь быть?

Леший повернул в мою сторону свою пьяную морду.

— Запомни, Серёга... и запомни крепко... на всю свою оставшуюся короткую жизнь, — он сверкнул волчьими глазами, — неважно, в кого мы верим... кем мы являемся... и кому молимся... А важно... чью ты сторону принял! Усёк? — Я кивнул, потом икнул.

— Ну, почти понял... — откликнулся я.

И, слегка покачиваясь на ветру, пошёл к маленькой палатке, произведённой китайской народной республикой, где-то там, на востоке, за большим и далёким горизонтом, где я никогда не был.

— Гуд-бай китайцы о-о-о-о, где я не был никогда... о-о-о-о... ла-ла-ла...

Глава 5. Птенец

Неожиданно настало утро. Лучи золотого солнца, весело выглянув из-за горизонта, понемногу стали обласкивать матушку-природу, рассеивая ночной сумрак, стремительно погнав его в сторону запада. От речки потянуло свежестью. Я поёжился. Уже светает. Приподнялся, размял затёкшие ноги, направился к речке. Быстро умылся, стряхивая остатки дремоты, вдохнул полной грудью летний воздух и, стараясь не шуметь, пошёл в сторону спящих друзей. Аккуратно, чтобы никого не разбудить, взял свой, а если быть точнее, Олега, вещмешок, отошёл метров на пятьдесят от дрыхнущих ребят и удобно расположился на небольшом пригорке, предвкушая новые вкусные цацки.

Самоё любимое моё занятия в компьютерных играх было — это мародёрство. Да я и воспринимал окружение пока так, словно попал в чью-то чужую, кем-то созданную реальность. Головой понимаю, что провалился в прошлое, а сердцем пока не могу. Ну не верится мне! Видно, потому и кинулся бездумно на жабу рогатую да на болотного демона. Нет у меня в этом мире инстинкта самосохранения. Всё игрушечки мне. Я положил перед собой копьё.

— Что же ты такое?.. — стал разглядывать чёрный молчаливый наконечник и задумчиво почёсывать лоб.

Млять... от лешего нахватался. Тоже в привычку перенял. Лешие между собой и общались иногда так, вроде тайного языка у них. Человеческая речь не их родной язык. Вот и придумали тёмные, которым людская речь тяжело даётся, между собой знаками информацию передавать, для удобства. Вроде типа международного языка. Особенно молчаливые оборотни бывают. Так сказать, тёмный язык жестов. Почесал шею — жрать охота. У людей тоже такое практикуется, только позабыто давно. Когда другану своему, собутыльнику, показываешь, что пора бы и бухнуть уже, но так, чтобы жена не заметила. И шейку нежно почёсываешь, пора бы и нажраться... Это всё от них пошло, всё тёмные виноваты...

Ну, например. Утёр рукавом нос — не хочу. Левым ухом пошевелил — да. Правым — нет. Грудь свою ладонью почесал, для всех тёмных тайный сигнал — свой. Я как-то, помню, спросил у лешего:

— Град! А если я сначала грудь почешу, а потом случайно жопу? — и почесал, показывая на себе. — Это что означает?.. Свой в жопу... выходит, или...

— Вот я тебе дам или... или!..

За вами когда-нибудь гнался по лесу пришедший в ярость леший-ветеран? А вот за мной гнался. Веселого в этом мало, понимаешь. Представьте на минуту, что из голливудского кинофильма за тобой хищник гонится по густым джунглям, которого вы случайно обозвали или... или... А ты совсем не Шварценеггер... Так этот блохастый мне чуть голову не откусил. Варвар! Еле убёг... Мне её что, теперь об дерево чесать? А если чешется! Какой месяц в лесу. Никак не могу к шишкам привыкнуть. Ну да ладно, думаю. Леший с ним! Я так и не понял до конца, что это означает. Вроде того, что в адрес самого его рода оскорбления. Ну, вы поняли... Итак, вернёмся к нашим баранам.