Рейтар

Мы сели.

— Преосвященный Берг, — тихо сказал Злой. — Я его раньше видел, еще в Альмаре.

Вот с кем судьба свела, получается. Священнослужитель корыстолюбивый, но один из тех, что возглавили церковный раскол. Для обновленцев почти святой теперь, его речи, обличающие корыстолюбие и подлость монофизитствующей церкви, расходятся в списках по всем землям. И влияние его сейчас как бы не больше княжеского было.

Дверь отворилась, вернулся Арио. Уселся за стол, плеснул вина, щедро долил водой, затем залпом выпил.

— Все видели?

— Видеть-то видели, мастер Арио, — кивнул я, — только для чего?

— Для того, что здесь выборы на носу, — Арио оставил стакан, взял из вазы апельсин и начал его чистить, снимая кожуру спиралью. — Городской совет здесь из двадцати человек состоит, все главы разных торговых домов и ремесленных гильдий. И у всех свои интересы, кто с Риссом больше торгует, а кто и с Валашем, — последний кусок кожуры упал на стол и Арио разломил плод пополам. — А есть и такие, кому все равно, в общем, их дело сторона. И вот такие могут что наших сторонников поддержать, что валашских. А дело к выборам городского правителя, и кого выберут, тот дальше Улле в плавание и поведет, как капитан.

— А преосвященный?

— Преосвященный в голосовании не участвует, и больше того — на улицах кричать стали про его корыстолюбие, про то, что он уже давно не духовное лицо, а купец, — Арио оторвал дольку и закинул в рот. — Понятно, кто таким разговорам автор и податчик, но дело они делают. В Улле далеко не все еще к обновленцам перешли, а городскому совету до вероисповедания дела нет, это не Валаш и не наш Рисс, тут только дело во главе всего.

Я между тем покончил с едой, отодвинул тарелку и налил себе просто воды. Арио же, быстро жуя, между тем продолжал:

— Тут еще кто-то раскопал, что двоюродный брат преосвященного, который числится главой селитряной монополии, поднялся на работорговле. Это потом они концессию на острове Плоском выкупили, а сперва кузен возил туда и продавал рабов, которых скупал у горцев и в Северных княжествах, все больше из пленных. Это законно, но..., — Арио поморщился, а мы все кивнули.

Все верно, работорговля вроде и законна, да вот руки работорговцам не подают и в приличные места их не пускают. Если о ком-то подобное говорить начинают, то жизнь его куда как труднее становится. И если подобное к преосвященному Бергу привязать получится, слава его в городе Улле может и вовсе ниже всякого дна упасть, тут сомнений нет.

— Сам же преосвященный сказал, что в городе сейчас где-то обретается Гербер Броккский, — Арио посмотрел на нас по всех по очереди, выдерживая паузу, вроде как для того, чтобы мы поняли серьезность сказанного. — А это младший брат потомственного владетеля всех земель вокруг, понятное дело, Брокка, что на севере валашского княжества, и он у Орбеля Второго служит тем, кем я служу у князя Вайма. И вот это важней всего. Его с картины стереть — это как лучшего полка Орбеля лишить. А если..., — он замолчал, как бы ожидая, что я продолжу мысль.

— Если его живым поймать?

— Именно так. Это как меня живым. Но речь пока не об этом, а о том, что Гербер здесь сорит деньгами и дает невероятные взятки. Похоже, что Орбель Второй всерьез испугался того, что Улле с ним окончательно в делах разойдется, и тогда... тогда много что он теряет, очень много. И бросил он на стол сейчас все, что у него есть, раз сам Гербер приехал.

— Так что сделать мы должны? — спросил Голодный.

— Пока получается так, что должны мы дождаться десяток из взвода Дария, который скоро прибудет, — Арио загнул палец. — Хорошо, что я их тоже сюда вызвал, как чувствовал, что понадобятся.

Ну вот, теперь сразу можно сказать, что опять мы какую-то великую подлость учиним, иначе зачем здесь взвод валашских перебежчиков, таких, которым терять нечего и на которых пробы ставить негде?

— Арвин, ты ведь подрывника своего взял?

— Взял, здесь он.

— Очень хорошо, — удовлетворенно кивнул Арио, снова оторвав дольку от апельсина. — И с Дарием еще один будет... Так..., — он постучал ладонью по столу.

Похоже было, что Арио составляет план на ходу, импровизирует. Думаю, что нечто изменилось с появлением преосвященного Берга, что-то пошло совсем не так, как Круглый планировал.

— В общем, на подготовку у нас неделя, Дарий со своими появится дня через четыре, а то и пять, — Круглый откинулся на стену, посмотрел в потолок, проглотил еще дольку апельсина. — Придется самим начинать, а потом уже они... так... значит, у нас пока две группы... Все, слушаем все меня, — он даже вперед подался. Похоже, что новый план у него есть. — Нам надо сделать две вещи: не дать валашцам деньгами сорить и дать людям новую тему для разговоров вместо обсуждения преосвященного.

— Сами сорить будем? — хмыкнул Голодный.

— Нам сорить без надобности, до нас близко, и до Дикого барона тоже, так что если неразумные увидят, что валашцам в городе хозяйничать не дали — они сами нужные выводы сделают, — ответил Круглый. — И нам надо показать, что все разговоры про преосвященного Берга — происки врагов, коварная ложь и все такое прочее. И что враги готовы на все, чтобы не дать честному священнослужителю вознести свой голос. С этим, надеюсь, все понятно?

— Куда уж понятый, — усмехнулся Злой. — Тем и живем.

Глава

Тихо на постоялом дворе, даже кони в конюшне спят. Кто-то в комнате похрапывает, Барат во сне говорить пытается, но тихо, не мешает никому. У окошка, пристроившись чуть сбоку, сидит Риф Белый, держа на коленях карабин — часовой. Пусть мы здесь как купеческая охрана, но это не значит, что все в это поверят. Или не окажется так, что кому-то правда известна. Поэтому пост у нас до утра, по два часа смены.

А мне никак не спится, мысли одолели.

Вроде и война уже идет, а я от нее далеко. Понимаю, что так надо, что прав Круглый в главном — удастся нам до главного шпиона Орбеля добраться, получится не дать ему голоса в совете покупать, получится отмыть от слухов пусть продажного, но нужного священника — это Орбелю Второму куда больше ущерба нанесет, чем если бы мы всем взводом в атаку неслись, стреляя и шашками размахивая. Но все равно — не нет для моей мести здесь крови врага. Тогда, в Речном форте, я чувствовал себя так, как и должен — передо мной валашские мундиры, я вижу врага, я именно за этим шел наниматься в армию Дикого Барона, а не вот так, как сейчас.

Я вот Нигана укоряю, а сам ведь в глубине души с ним согласен, пожалуй. Где та грань, за которую ради даже мести заходить нельзя? Можно ли кровь родную разменивать на кровь невинную, пусть даже во имя большего блага? И насколько Вайм Рисский все же благо для этих земель и этих народов?

Да, прав был Злой, говоря о том, что не должны здешние земли быть разрозненными, не должны воевать друг с другом люди, на одном языке говорящие. Который век уже здесь режутся с остервенением, и гибель мира, случившаяся в Темные Времена, так ничему и не обучила. Но под чьей рукой эти земли должны объединиться? И сколько сам новый князь еще перережет?

Я в Вайме чую душу упырью, злобную, жадную до крови и страданий людских. Прав ли я, воюя на его стороне и выкладывая ему тропу к власти? Бесконечной власти, если получится столкнуть Орбеля и все земли под его руку подвести. И ведь на самом деле не ради Большого Блага я стараюсь, а все же для себя, для семьи своей убитой.

И нужно ли это моим, ждущим меня на берегу Реки Времен? Клятву кровной мести я сам принял, а может им нужен просто я? Вот если я сейчас бы взял, да и прыгнул с этой колокольни — встретились бы мы там, у реки среди полей?

Нет, не думаю я так. Клятвы, данные на крови, должны исполняться. Не будет мне пути в свет, не будет мне желанной встречи если я о клятве забуду, вольно ли принятой, или невольно. Не может быть света для клятвопреступника. Как решил, так и должен идти. Только... только не должен переступить тот рубеж, который отделяет человека мстящего от бешеного пса, готового рвать каждого, кто встал на пути.

Кто страшный идет к моей семье? Кто к ним идет? Как его встретить, как остановить? Не я ли сам в зверя лютого превращаюсь?

Нет, не спится. Встал с койки, оделся, подпоясался ремнем с револьвером.

— Пойду подышу, — сказал Рифу.

Тот только кивнул, понял, мол.

Сначала думал просто во дворе постоять, да обнаружил, что там и места нет толком, все возами заставлено и люди везде спят. Будешь тут топтаться, так кто-то нехорошее подумает, решит, что возле чужого добра отираешься. Не надо мне такого.

Через сторожку пропустили меня без вопросов. Сторож сидел тот же, что и днем был, и, похоже, что он просто меня запомнил. Кивнул и отпер засов, не сходя со своего места.

На улице было совсем темно, даже фонари, в этом месте редкие, ничего почти и не освещали. А вот в трактире напротив свет был и даже голоса оттуда доносились. Ну да, те, кто на базарах торгует, встает рано. И базар чуть не с рассветом открывается, и еще товар надо привезти да разложить, так что хочешь или не хочешь, а просыпайся. Для таких, скорее всего, трактир и открыт, сидят там, кофе или чай пьют. И свежей сдобой пахнет — пекари так и вовсе раньше всех встают, а многие вовсе в ночь на работу выходят. Свежий хлеб с утра лучше всего продается.

Зашел, толкнув дверь — точно, угадал. Столы примерно на половине зала накрыты, сонный буфетчик — не тот, что меня вчера провожал, а другой, молодой совсем, — и сонный же подавальщик по залу сновали, расставляя чайники, кофейники и корзинки с булками. И народ все больше в зале солидный и степенный, те, что похмельем маются, еще не просыпались, не их сейчас время. Разговор везде негромкий слышен, в дальнем углу посмеиваются над какой-то историей.

Я за ближний столик присел, попросил чаю и рогалики с маком, какие больно уж хорошо выглядели. Ждать совсем недолго пришлось, подавальщик, лет пятнадцати, белобрысый и конопатый, подлетел чертом, расставил все в момент, взяв плату и медную денежку чаевых, который с довольным видом закинул в отдельный карман своего белого передника.

Чай был хороший, душистый, с травками полевыми, запах которых о степи напомнил. О степи, о семье, о жизни той, что уже никогда не вернется. От воспоминаний этих сперва слезы подперли, да так, что если сдержал, а потом злобы волна накатила. Дыхание сперло, с минуту сидел глаза зажмурив, даже не дышал почти, боялся, что со злости сорвусь сейчас, глупостей наделаю. Нет, рано мне пока думать про то, где та самая черта дозволенного проведена, далеко мне до нее. Ведь не только семья моя, ведь весь народ почти что извели под корень. Не надо мне таких мыслей ночных про то, что можно, а чего нельзя. Не ко мне эти вопросы, а сперва к тем, кто задумал нас всех истребить под корень, с женщинами, стариками да детишками. К тем, кто по семьям нашим, в форте оставшимся, из пушек стрелял. К тем, кто ребенка моего штыком к двери кузни приколол. За все хочу спросить, за все.

Оставив и чай, и рогалики почти что нетронутыми, снова на улицу вышел. Встал у крыльца, вдохнул несколько раз так глубоко, что голова закружилась — вроде бы отпустило немного, руки дрожать перестали.

— Пройдусь, — сказал сам себе.

Может быть до реки дойду, на воду сверху посмотрю, успокоюсь.

Из ворот постоялого двора уже какая-то телега с товаром выезжала, возница лошадь в поводу вел, а рядом с ним, похоже, купец мелкий и ли приказчик шагал — присадистый, широкозадый, лицо как блин, а на нем маленькие глазки у самого носа. Видать хорошо зарабатывает и живет сытно, с голодухи такую морду не получишь.

Пропустил их, свернувших в сторону базара, а сам в противоположную побрел, не торопясь. У угла стены, что постоялый двор огораживала, стоит кто-то, стараясь в тени держаться. Ждет кого-то? Может быть. А что с этой стороны, когда на базар сейчас в другую? Что там, на той улице? Насколько я запомнил, там проезд грязный, да дальше лабазные дворы и спуски к реке. Тупик даже, вроде бы.

А не воровать ли ты сюда пришел, братец? Честный человек точно стоять так не будет.

Не ускоряя шага и даже в сторону его не глядя, пальцы правой руки чуть размял. Рукоятка револьвера под рукой, мне теперь выстрелить времени надо как иному человеку моргнуть, не больше.

Человек в темноте тоже насторожился, чуть назад подался, явно желая укрыться за углом. А что ты меня боишься, а? Опять вперед шагнул, неуверенно. Такое впечатление, что не знает что делать. Что стоит он здесь для того, чтобы вовремя шум поднять, в то время, когда его друзья...

А ведь по-другому и не подумаешь.

Я резко шаг ускорил и пошел прямо к нему. Пусть так. Если есть тебе чего бояться — ты сам себя проявишь.

И угадал, тот дернулся, полу куртки откинул, а под ней револьвер висит. Схватился он за него, почти успел выдернуть, но "почти" в бою не считается. Я свой уже выдернуть успел из кобуры на бедре, выхватывая, взвел большим пальцем, да так, от живота, в него и пальнул. И тут же левой рукой, ударом, курок взвел — да еще раз.

В тишине предутренней выстрелы как из пушки грохнули. Сверкнуло, запахло порохом. Первая пуля караульному, или кто он там был, в живот попала, а вторая уже в середину груди, я еще и поправку взять успел. Дернулся он, да и завалился мешком набок, проскользив по стене и завалившись в росший под ней бурьян.

До угла несколько шагов, я их одним рывком проскочил, упал на колено, высунувшись из-за угла как можно ниже, чтобы кто-то всполошившийся первым же выстрелом мне в лоб не попал. Но в эту сторону и не целился никто, хотя люди там были. У задней стены гостиницы лестница стояла, приставленная к окну второго этажа. Вообще в окнах ставни тяжелые, и наверняка с замками солидными, потому как люди ночуют здесь денежные, и ценное при себе хранят, но в этом окне ставни были настежь распахнуты. И по лестнице карабкались вверх двое. Верхнего я уже плохо видел, его ставня от меня прикрывала выше пояса, а нижний замер, обернувшись, и в руке у него было что-то длинное.

Выстрелил я в верхнего, дважды, норовя попасть в задницу, потому что в этом месте легких ран не бывает, и угадал — заорал тот, начал заваливаться вниз, не дав второму злодею правильно среагировать, а я и для него двух пуль не пожалел. Схватил револьвер двумя руками, вскинул, одновременно взводя курок большим пальцем левой руки, да и стрельнул в грудь.

Перезаряжать некогда, сейчас каждая секунда на счету, потому что нет у меня никаких сомнений — это за Круглым пришли, туда лезут. Не просто грабители это, не может такого быть. Поэтому я револьвер в кобуру обратно закинул, а из-под жилета второй, какой покороче, выхватил, и наведя его на открытое окно, сам к лестнице побежал. И еле успел отскочить обратно — сверкнуло из окна вспышкой, выбило облачко дыма и облако пыли из дороги — кто-то в ответ палить начал.

А дальше началось. Пошла стрельба по второму этажу, да так, словно целая рота там развоевалась. Крики, ругань, выстрелы, кто-то воет дурным голосом от боли, досталось, видать. Я в окно сам трижды выстрелил и, похоже, противник мой успел сбежать, меня отпугнув. Я к лестнице подбежал, возле которой раненый корчился, выстрелил ему в голову, добив. Пленный бы не помешал, да не получится с ним ничего, бежать придется, не потащишь раненого, да еще и врага.