— Да. — Его голос немного дрожал. Мерлин никогда раньше не слышал в нем этой особой ноты, но в сложившихся обстоятельствах он разумно предположил, что даже монументальное спокойствие Мейкела Стейнейра должно быть немного потрепано. Архиепископ прочистил горло и кивнул.
— Да, — сказал он более твердо. — Я в порядке, Мерлин. Благодаря тебе.
— Тогда, если вы не хотите бунта, думаю, вам лучше встать и показаться прихожанам, прежде чем они решат, что вы тоже мертвы, — предложил Мерлин так мягко, как только мог, сквозь неуклонно нарастающий рев сердитых, испуганных, сбитых с толку голосов.
— Что? — Стейнейр мгновение пристально смотрел на него, очевидно, все еще пребывая в замешательстве, затем его глаза прояснились пониманием, и он снова кивнул, более решительно.
— Ты прав, — сказал он и встал.
— Мы должны доставить вас в безопасное место, ваше преосвященство! — настойчиво сказал один из младших священников. Мерлин обнаружил, что полностью согласен с ним, но Стейнейр покачал головой. Жест был энергичным, целеустремленным.
— Нет, — твердо сказал он.
— Но, ваше преосвященство!..
— Нет, — повторил он еще более твердо. — Я ценю вашу мысль, отец, но это, — одна рука махнула в сторону собора, и волны ярости неуклонно распространялись наружу, когда те, кто был ближе всего к покушению, выкрикивали объяснения тем, кто был дальше, — это то, где я должен быть.
— Но...
— Нет, — сказал Стейнейр в третий раз, с ноткой решительности. Затем он повернулся, протолкался сквозь скипетроносцев и послушников с подсвечниками, все еще стоявших в шокированной неподвижности, и направился обратно в неф.
Остальные участники процессии уставились друг на друга, все еще слишком потрясенные и сбитые с толку, чтобы точно знать, что делать, но Мерлин расправил плечи и направился вслед за архиепископом. Его собственные мысли все еще только начинали догонять мысли Стейнейра, но когда они это сделали, он понял, что архиепископ был прав. Это было то место, где он должен был быть... более чем в одном смысле.
Мерлин осторожно закрыл запальную полку пистолета и опустил курок единственного заряженного ствола своего второго пистолета. Он убрал оружие в кобуру, не сбавляя шага, и продолжил идти по нефу вслед за Стейнейром, пристально наблюдая за молящимися по обе стороны. Шансы на существование второй группы убийц, несомненно, были невелики, но Мерлин не собирался принимать что-либо — по крайней мере, что-либо другое, — мрачно сказал он себе, — как должное, когда речь шла о безопасности Мейкела Стейнейра.
Те, кто был ближе всего к нефу, увидели архиепископа, проходящего мимо них в одиночестве, сопровождаемого только одним голубоглазым стражником с мрачным лицом, и волны облегчения прокатились от них, следуя по пятам за потрясенным замешательством и гневом, которые уже охватили собор. Лицо Стейнейра было менее мрачным, чем у Мерлина, и ему, казалось, было гораздо легче, чем Мерлину, сдерживаться, чтобы не вздрогнуть, когда к нему потянулось больше рук, чем когда-либо, прикасаясь к нему, поскольку их владельцы искали физической уверенности в том, что он невредим.
Позволить этим людям дотянуться до архиепископа, фактически прикоснуться к нему, было одной из самых трудных вещей, которые Мерлин когда-либо делал, но он заставил себя не вмешиваться. И не только потому, что он знал, что Стейнейр не поблагодарил бы его за вмешательство. Мерлину было бы удивительно легко смириться с последующим гневом архиепископа, если бы только он не понял, что Стейнейр был прав и в этом.
Даже не похоже, что он все продумал, — подумал Мерлин. — Это то, кто он есть — то, что он есть. Чистый инстинкт. Ну, инстинкт и вера.
Стейнейр добрался до ограждения святилища, отстегнул в нем ворота — вероятно, впервые по крайней мере за десять лет, когда один из его помощников не выполнил эту задачу за него — и шагнул через них в сам алтарь. Мерлин остановился у перил, повернувшись лицом к остальной части собора, но он также наблюдал через пульты, которые его снарки разместили по всему огромному сооружению, как Стейнейр преклонил колени перед огромными мозаиками Лэнгхорна и Бедар, а затем сам встал лицом к собравшимся прихожанам.
Бедлам медленно и неохотно угасал, когда верующие видели его стоящим там. Брызги крови от его потенциальных убийц темнели на его облачении, и на его лице все еще была кровь, но было очевидно, что это не его кровь, и несколько человек закричали с облегчением, когда поняли это.
Облегчение, однако, не смогло заглушить гнев, и Мерлин мог чувствовать ярость, затаившуюся в сердцах и умах этих сотен людей, когда они поняли, насколько близко к гибели действительно подошел их архиепископ. Теперь криков было больше — криков более четко сформулированного, более резко направленного гнева.
— Дети мои! — сказал Стейнейр, повысив свой собственный мощный голос, чтобы пробиться сквозь надвигающуюся бурю мстительного гнева. — Дети мои!
Его слова прозвучали громко, прорвавшись сквозь фоновые шумы, и в соборе снова воцарилась тишина. Это не была тишина — для этого все еще было слишком много гнева, слишком много шока, — но, по крайней мере, уровень шума снизился, и Стейнейр поднял руки.
— Дети мои, — сказал он чуть более тихим голосом, — это дом Божий. В этом месте, в это время, конечно, месть должна быть Его, а не нашей.
По собору пробежала новая рябь, как будто люди, слушавшие его, не могли до конца поверить в то, что они только что услышали, и он печально покачал головой.
— Во что бы ни верили другие, дети мои, Бог — это бог любви, — сказал он им. — Если правосудие должно свершиться, то пусть оно свершится, но не отравляйте себя жаждой мести. Конечно, это достаточно трагично, что трое детей Божьих уже должны были умереть здесь, в Его доме, без того, чтобы остальные запятнали себя ненавистью!
— Но они пытались убить тебя! — крикнул в ответ кто-то, затерявшийся в необъятных глубинах собора, и Стейнейр кивнул.
— Они сделали это, — признал он, — и они уже заплатили за это цену. — Сожаление, печаль в его голосе были совершенно искренними, понял Мерлин. — Люди, которые предприняли эту попытку, уже мертвы, сын мой. Так кому же, по-вашему, мы должны отомстить за их преступление?
— Сторонникам Храма! — горячо ответил кто-то еще, но Стейнейр снова покачал головой.
— Нет, — твердо сказал он. — Мы знаем только, что эту попытку предприняли трое мужчин. Мы пока ничего не знаем о том, кем они были, почему они предприняли такую попытку, или о том, действовали ли они самостоятельно. Мы ничего не знаем о них, дети мои, даже — что бы некоторые из вас ни думали, — что они имели какую-либо связь с приверженцами Храма здесь, в Теллесберге. В отсутствие этого знания не может быть никакого оправдания для нанесения удара по кому бы то ни было, и даже если бы это было возможно, месть не является надлежащей прерогативой любого дитя Божьего, ни при каких обстоятельствах. Правосудие может быть, но правосудие — это прерогатива короны. Мы оставим правосудие нашему королю, уверенные в его способности знать и делать то, что правильно. Мы не будем мстить. Мы не превратим себя в то, чем никогда не хотели бы быть.
Послышался ропот, в некоторых голосах все еще слышался намек на бунт, но никто не осмеливался не согласиться со своим архиепископом.
— Дети мои, — сказал Стейнейр более мягко, — я знаю, что вы сердитесь. Я понимаю почему. Но сейчас время для печали, а не для гнева. Что бы вы ни думали о людях, которые сегодня предприняли эту попытку, они все равно были вашими собратьями — детьми Божьими. Не сомневаюсь, что они поступили так из-за своей собственной веры в Бога. Я не говорю, что верю, что это действительно было то, чего Бог желал от них, но это было то, чего, как им сказали, хочет Бог. Должны ли мы осуждать их за то, что они действовали так, как того требовала их вера, когда наша собственная вера потребовала, чтобы мы отвернулись от совета викариев и Храма? Мы можем счесть необходимым выступить против людей, которые верят так, как они верили. В войне, которую храмовая четверка объявила против нас, возможно, нам даже придется убивать людей, которые верят так, как они верили. Но, несмотря на эту мрачную необходимость, никогда не позволяйте себе забывать, что те, кто противостоит вам, такие же люди, такие же дети Божьи, как и вы сами. То, что они делают, может быть злом в наших глазах и неправильным в глазах Бога, но если вы позволите себе наполниться ненавистью, если вы превратите их во что-то нечеловеческое, чтобы облегчить их убийство, тогда вы откроете себя тому самому злу, которое вы в них осудили...
Бормочущие голоса стихли, пока он говорил, и он печально смотрел на них.
— Мы живем в то время, когда благочестивые мужчины и женщины должны делать выбор, дети мои. Я умоляю вас, поскольку вы любите меня — как вы любите себя, любите своих жен, мужей и детей, как вы любите Самого Бога — сделайте правильный выбор. Выбирайте делать то, что должно быть сделано, но делайте это, не отравляя себя, свои души или свою способность любить друг друга.
Тишина теперь была почти абсолютной, и Стейнейр посмотрел туда, где остановившаяся процессия все еще толпилась вокруг тел. Полдюжины соратников Мерлина присоединились к процессии. Теперь, когда они наклонились, чтобы поднять и убрать тела, Стейнейр подозвал послушников и младших священников.
— Идемте, — сказал он им, стоя перед прихожанами, забрызганный засыхающей кровью людей, которые пытались убить его. — Пойдемте, братья, нам нужно отслужить мессу.
* * *
— Мейкел, — очень, очень серьезно сказал король Кэйлеб, — ты понимаешь, чем они воспользовались, когда планировали это, не так ли?
— Конечно, знаю, ваше величество, — безмятежно ответил архиепископ. Они сидели на балконе личных апартаментов Кэйлеба во дворце, глядя на город в золотом свете раннего вечера, а Мерлин стоял за королевским креслом. — Но, предвосхищая ваши доводы, скажу, что я слишком стар и укоренился в своих привычках, чтобы пытаться изменить их сейчас.
— Мейкел, они пытались убить тебя, — сказал Кэйлеб, произнося слова так, как будто кто-то очень старался не казаться раздраженным... и потерпел неудачу.
— Я знаю, — сказал Стейнейр тем же безмятежным тоном.
— Хорошо, как ты думаешь, что именно произойдет с Церковью Чариса — и этим королевством — если в следующий раз, когда они попытаются, у них получится? — потребовал Кэйлеб.
— Если это произойдет, вам просто придется выбрать моего преемника, ваше величество. Полный список номинантов вы найдете у меня на столе. Отец Брайан знает, где его найти.
— Мейкел!
— Спокойно, ваше величество, — сказал Стейнейр с легкой улыбкой. — Я действительно понимаю, о чем вы говорите. И не пытаюсь преуменьшить влияние, которое моя смерть окажет на наши усилия бросить вызов великому викарию и храмовой четверке. И, если уж на то пошло, я не в курсе того, каким образом моя смерть от рук реальных или предполагаемых сторонников Храма воспламенит общественное мнение. Тем не менее, я стал священником, прежде чем стать политиком. Еще до того, как я стал архиепископом. Я служу Богу; я не прошу Его служить мне, и я отказываюсь жить в страхе перед моими врагами. Более того, отказываюсь позволять своим врагам — или моим друзьям — думать, что я живу в страхе перед ними. Сейчас время для смелости, Кэйлеб, а не для робости. Вы достаточно хорошо поняли это в своем собственном случае. Теперь вы должны понять, что это относится и к моему делу.
— Все это очень хорошо, ваше преосвященство, — почтительно вставил Мерлин. — Если уж на то пошло, я не могу с вами не согласиться. Но есть одно различие между вами и королем.
— И в чем именно заключается это "различие", сейджин Мерлин? — спросил Стейнейр.
— Его величество постоянно и открыто окружен телохранителями, — ответил Мерлин. — Возможно, для него настало время пойти на риск, даже смелый, но добраться до него с помощью попытки убийства было бы чрезвычайно сложно. Я оставляю на ваше усмотрение... оценить, насколько трудно было бы повторить это с вами. Снова.
— Как всегда, вы высказываете обоснованную точку зрения, — признал Стейнейр. — Однако это не меняет моих собственных рассуждений. И я мог бы также отметить, что за пределами собора во время богослужений я сам постоянно нахожусь под охраной архиепископа.
— Что совсем не соответствует точке зрения Мерлина, — строго сказал Кэйлеб. Он откинулся на спинку стула, сердито глядя на своего архиепископа. — Я сильно склонен приказать вам изменить ваши процедуры.
— Я искренне надеюсь, что вы сможете устоять перед этим искушением, ваше величество. Я был бы глубоко огорчен, если бы ослушался королевского приказа.
— И ты бы тоже, — прорычал Кэйлеб. — Это единственная причина, по которой я все еще "склонен" отдать вам приказ вместо того, чтобы просто продолжить и осуществить нужные меры!
— В мои намерения не входит создавать вам проблемы, ваше величество. Я намерен исполнять свои пастырские обязанности так, как, я верю, Бог ожидает от меня их исполнения. Я осознаю связанный с этим риск. Я просто отказываюсь позволять им искушать меня быть меньшим Божьим священником, чем Он требует.
Выражение лица Кэйлеба стало еще более кислым, и его ноздри раздулись. Но потом он покачал головой.
— Хорошо. Хорошо! — Он вскинул руки. — Ты знаешь, что ведешь себя как идиот. Я знаю, что ты ведешь себя как идиот. Но если я не могу остановить тебя, значит, я не могу. Однако единственное, что я собираюсь сделать, — это принять несколько собственных мер предосторожности.
— Например, ваше величество? — немного настороженно спросил Стейнейр.
— Во-первых, я выставляю постоянную охрану вокруг собора, — мрачно сказал Кэйлеб. — Может, я и не в состоянии помешать людям пронести с собой на мессу кинжалы, но я, черт возьми, вполне могу помешать кому-нибудь пронести контрабандой бочонок или два пороха, когда никто не видит!
Стейнейр выглядел немного несчастным, но кивнул в знак согласия.
— И, во-вторых, Мейкел — и предупреждаю тебя сейчас, я не потерплю никаких возражений с твоей стороны по этому вопросу — я размещаю пару разведчиков-снайперов генерала Чермина внутри самого собора.
Архиепископ, казалось, напрягся, но Кэйлеб сунул палец под нос пожилому человеку и потряс им.
— Я сказал тебе, что не слушаю никаких аргументов, — строго сказал он, — и я не слушаю. Я буду держать их как можно дальше от посторонних глаз, возможно, на одном из верхних балконов. Но они будут там, Майкел. Конечно, они не будут сейджинами, так что не жди, что они повторят маленький подвиг Мерлина, не убив ни в чем не повинных прихожан, но, по крайней мере, они будут там на всякий случай.
Долгое, напряженное мгновение казалось, что Стейнейр все равно собирается спорить. Затем его плечи слегка опустились, и он вздохнул.
— Очень хорошо, Кэйлеб, — сказал он. — Если ты действительно настаиваешь.
— Настаиваю.
Голос Кэйлеба, как и выражение его лица, был непреклонным, и Мерлин согласился с ним. Конечно, было, мягко говоря, маловероятно, что два или три стрелка — или даже дюжина таких могли предотвратить успех утренней попытки убийства. Только повышенная скорость реакции Мерлина и тот факт, что он засеял собор дистанционными датчиками, позволили ему вовремя понять, что происходит, и что-то предпринять. Стрелки, ограниченные своими естественными чувствами и рефлексами, вряд ли, мягко говоря, смогли бы повторить его достижение.
