🌿 Второе дыхание. Часть 3. Серафимов подарок

Сейчас принцессин рассказ был короче и суше, и сумбурности в нём не было вовсе, но суть его не поменялась. Эрика лишь умолчала о жалком обличье, в котором пребывал тогда Феликс, за что он был безмерно ей благодарен. Объяснила просто: позвала на помощь. Принц слушал, не перебивая, его внимательные светлые глаза в рыжих ресницах от изумления стали круглыми.

— Хвала Серафимам, всё обошлось! — прошептал он, когда она закончила. — Но как же так вышло, что вы оказались совсем одна, в лесу и... Что за судьба была вам уготована, принцесса?!

— Лучше вам этого не знать, Аксель, — отмахнулась она. — Но если бы не Крейцель, в тот день в ней была бы поставлена чудовищная точка. И никакой другой судьбы у меня бы уже не было.

— М-да... — только и смог ответить принц.

Откинулся на спинку дивана, слишком низкую для его могучей спины, скрестил на груди руки и замер, осмысливая услышанное. Эрика отвернулась к окну, за которым чернела пасмурная зимняя ночь, и снова заплакала. 'Она не простит себе, если Крейцеля повесят! — с абсолютной ясностью понял Феликс. — Она никогда себе этого не простит!' Размеренно грохотал поезд, по коридору протопали, переговариваясь, стражники. Позолоченные настольные часы показывали половину пятого.

— Не знаю, как я буду жить, если его казнят, — подтверждая догадку Многоликого, почти беззвучно произнесла Эрика. — И не знаю, что предпринять, чтобы не казнили. Отец не станет меня слушать. Он и раньше-то никогда меня не слушал, а уж в этом случае... Скажет: это тебя не касается, девочка! — и подпишет смертный приговор.

— Ко мне он пока больше прислушивается, — с сомнением начал Аксель, — я мог бы похлопотать перед ним за барона, но боюсь, что...

— Да, принц, — посмотрев ему в глаза, вздохнула она. — Хлопотать за человека, который чуть не совратил вашу невесту — это будет очень странно выглядеть. Сначала вы просите не сообщать Императору, что на вас напали в Белларии. Потом предлагаете смягчить наказание тому, кто покушался на меня. В промежутке пытаетесь увести меня из-под защиты Короны... На месте отца и Олафа, я бы насторожилась. Решила бы, что вы ведёте двойную игру.

— И как же быть? — хмуро пробормотал принц.

Он, очевидно, тоже понял, что смерть Крейцеля ляжет на сердце Принцессы неустранимым грузом. 'Интересно, — подумал Многоликий, — кто из них первым придёт к тому, к чему я пришёл минуту назад? Кто первым осмелится произнести это вслух?'

— Нужно позволить ему сбежать! — первой оказалась Эрика. — Пусть он дурак и развратник, но...

— Позволить сбежать? — перебил Аксель. — То есть оставить его безнаказанным?

— Он уже наказан, как вы не понимаете?! — решительно возразила она. — Вернуться в своё поместье он не сможет. Всё, что давали ему богатство и титул, он потерял. Но хотя бы жизнь у него останется! Может, теперь он распорядится ею как-нибудь иначе? — переведя дыхание, она повторила: — Нужно позволить ему сбежать. Мне кажется, сделать это сейчас, в поезде, будет проще, чем потом, когда его запрут в подземелье. Любимый, я права? Ты поможешь мне?

'Да... да!'

— А вы, Аксель? Вы нам поможете?

— С вами не соскучишься, принцесса, — хмыкнул он. — Куда я денусь? Помогу.

Его суровый вид никого не обманул. Феликс и Эрика достаточно хорошо изучили принца и знали, что он не упустит возможности ввязаться в очередную авантюру.

Глава двадцать седьмая,

в которой Многоликий и принц Аксель осуществляют задуманное,

Принцесса чувствует себя на своём месте

и знакомится с возлюбленной жениха,

и все четверо участвуют в тяжёлом разговоре

с очень неоднозначным результатом

Наступившее утро для Феликса и Эрики было счастливым — настолько, насколько оно вообще могло быть счастливым, учитывая, что ненавистный браслет по-прежнему обхватывал хрупкое девичье запястье, а впереди по-прежнему колыхался густой туман неопределённости. Но все опасности долгой дороги остались позади. Влюблённые не сомневались, что здесь, на имперской земле, никто не решится причинить вред будущей невестке Императора. Другим поводом для радости было то, что секрет Счастливчика до сих пор не раскрыли — а значит, скорее всего, не раскроют и впредь: к ручному горностаю её высочества члены королевской миссии уже успели привыкнуть. И, наконец, оба остались вполне довольны тем, как завершился ночной инцидент. У Эрики полегчало на душе после того, как Крейцель исчез из поезда; она была совершенно уверена, что поступила правильно, уговорив своих спутников устроить ему побег. Феликс же, хоть и считал, что барон недостаточно наказан за своё паскудство, был от кончика носа до кончика хвоста полон удовлетворения: маленькое ночное предприятие увенчалось успехом, и безмятежная улыбка спящей любимой была для Многоликого лучшей наградой.

Эрика, сумевшая уснуть лишь после того, как он вернулся, то есть в седьмом часу утра, проспала до полудня. Горностай прикорнул на обычном месте у неё под боком, но пробудился гораздо раньше, от топота промчавшихся по коридору стражников. Переполох, подумал Феликс, означает, что Крейцеля хватились. Судя по тому, что уже совсем рассвело, с момента побега прошло несколько часов — а значит, шансов поймать беглеца прямо сейчас у Охранной службы нет. Отыщут ли его и поймают ли позже, зависит исключительно от самого барона. Ужасно хочется рассказать Эрике, когда она проснётся, как всё прошло, чтобы её улыбка стала ещё шире, а в синих глазах заиграли солнечные зайчики. Но об этом — ничего не поделаешь! — сейчас можно только мечтать.

Непосредственного участия в побеге Крейцеля от неё не потребовалось. Вернее, её участию горячо воспротивился Аксель.

— Незачем вам туда ходить, принцесса! — сказал он. — Ложитесь спать и ни о чём не думайте, мы с Феликсом отлично справимся вдвоём.

Многоликий поддержал его с такой же горячностью, правда, ему гораздо сложнее было её выразить, чем принцу. Затем жених Эрики изложил план действий, и у него получилось так складно, будто он полжизни только тем и занимался, что устраивал побеги заключённым. Всё, что потребовалось от Феликса — согласиться с этим планом. Аксель ушёл в своё купе и вернулся в наброшенной на плечи шубе. Многоликий, обернувшись мышью, забрался по подставленной ему руке и юркнул в карман шубы.

Принцесса проводила любимого напряжённым взглядом.

— Всё будет в порядке, — прошептал принц. И добавил, прибавив громкости, — Доброй ночи, дорогая Эрика!

— Доброй ночи, дорогой Аксель, — откликнулась девушка ломким от волнения голосом.

И Феликс, как несколько дней назад, дал себе слово вернуться к ней поскорее.

Принц решительным шагом двинулся в последний вагон. Насколько Многоликий успел понять, единственным пассажиром оного был Крейцель. У входа в вагон, в тамбуре, дежурили двое стражников. Дверь здесь плотно прилегала к полу, не оставляя оборотню шансов проскочить внутрь, и Акселю предстояло её для него открыть.

— Караулите? — мрачно спросил он у стражников.

— Караулим, ваше высочество! — наперебой ответили они.

Из кармана их видно не было, но Феликс догадывался, что они вытянулись по струнке.

— Хорошо. Караульте негодяя как следует! Неровен час, сбежит...

— Не сбежит, ваше высочество!

— Заперт надёжно, ваше высочество!

— Как тут купе запираются, я видел, — сердито проговорил принц. — Издевательство, а не замки!

— Не извольте беспокоиться, ваше высочество, — сдавленным от усердия и подобострастия голосом отозвался один из молодчиков.

— Там другие запоры, ваше высочество, — в тон первому подхватил второй.

— А ну, покажите! — буркнул Аксель. — Уснуть не могу, всё думаю, как бы этот гад не ушёл от наказания. Здесь всё-таки поезд, а не тюрьма.

Раздался металлический щелчок, дверь в вагон открылась — полдела было сделано.

В сопровождении одного из стражников принц приблизился к запертой каморке. Подёргал перекладину:

— Крепкая...

— Крепкая, ваше высочество, крепкая! Да если бы он отсюда и выбрался, дальше-то никуда бы не делся. Гляньте: здесь тоже заперто.

Феликс высунул нос из своего убежища и увидел 'серо-красного', показывающего на заднюю дверь вагона, обитую железом и украшенную массивным замком.

— А там — мы! Мимо нас он, засранец, никак не проскочит! — махнув рукой в сторону тамбура, заключил 'серо-красный'.

— Один раз уже проскочил, — с очень натуральным негодованием бросил принц — он явно упивался своею ролью разгневанного жениха.

— Так то же... магия была... — пролепетал стражник, разом утрачивая остатки уверенности в себе. — Ведь вы же сами, ваше высочество...

Аксель развернулся и зашагал обратно по коридору.

— Магия. Ну да, магия! И где гарантия, что у него нет других волшебных штучек? — кипятился он.

— Нет у него больше волшебных штучек, — уверял стражник, — его проверили и отобрали всё, что было.

— Смотрите у меня! — на прощание веско произнёс принц. — Крейцелю место на виселице. Сами в тюрьму пойдёте, ребятки, если он сбежит.

— Не извольте беспокоиться, ваше высочество!.. Не сбежит!..

Как только взбудораженный 'серо-красный' отвернулся, чтобы придержать дверь перед принцем, Многоликий выбрался из кармана шубы, кубарем скатился вниз и что есть духу припустил в дальний конец вагона.

Через несколько секунд полутёмный коридор опустел, дверь в тамбур со стуком захлопнулась. На всякий случай Феликс обследовал весь вагон: мало ли, вдруг здесь устроился на ночлег кто-нибудь из прислуги или стражи? Но опасения не оправдались. Кроме каморки, куда посадили барона, помещений тут было всего два. В одном, багажном, занимавшем больше половины вагона, громоздились чемоданы. Другое, поменьше, было заставлено мешками и ящиками, и пахло в нём крупой и сушёными фруктами. Многоликий прислушался, убедился, что к стуку колёс не примешиваются другие звуки, и обернулся человеком.

Перво-наперво требовалось открыть замок на задней двери, причём таким образом, чтобы потом запереть его обратно. В куртке у Феликса, разумеется, был припрятан набор отмычек. Подходящая нашлась не сразу, вдобавок последний вагон трясло и раскачивало сильнее, чем другие, так что возиться пришлось долго — но, в конце концов, задачку удалось решить. Многоликий медленно потянул на себя узкую створку, опасаясь, что она заскрипит. В лицо плеснуло морозным воздухом. Снаружи была чернильная темень, и лишь знание географии подсказывало оборотню, что к железной дороге здесь подступают голые лиственничные леса, сплошняком покрывающие крайний запад Империи.

Дверь в камеру, с её незакреплённой перекладиной, никаких затруднений не вызвала — Феликс просто вынул из петель тяжёлый деревянный брус и отставил его в сторону. Действуя абсолютно бесшумно, он самую малость приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Барон сидел на том же ящике, что и раньше, нахохлившись и скрестив руки на груди. На полу перед ним горела керосиновая лампа. Наручники с него сняли — поза Крейцеля и весь его облик ясно говорили о том, что он покорился судьбе и больше не будет сопротивляться. В чёрной шубе и низко надвинутой шапке, из-под которой виднелся только нос, он походил на ворона или грача. Хорошо, что тут почти не топят, подумал Феликс. Иначе пленнику не оставили бы верхней одежды, и пришлось бы что-то изобретать — не выпихивать же его раздетым на мороз! А так, единственное, что оставалось сделать — это, собственно, выпихнуть. С голоду не помрёт — вон какой здоровый бриллиантище на безымянном пальце! А уж на что в дальнейшем употребит свою жизнь, целиком и полностью останется на совести барона.

Многоликий открыл дверь пошире, а сам нырнул в соседнее помещение, где хранилась провизия, готовый в любую секунду спрятаться в мышином теле. И стал ждать.

Перемену в окружающей обстановке пленник, погружённый в свои безнадёжные мысли, заметил далеко не сразу.

— Что за чертовщина? — вяло удивился он десять минут спустя. Поднялся, нерешительно высунулся из камеры и негромко позвал: — Эй! Кто здесь?

'Молчи, придурок! — мысленно взмолился Феликс. — Стража услышит!'

Крейцель что-то неразборчиво пробормотал и снова позвал:

— Кто здесь?

Заметил распахнутую заднюю дверь, коротко, смачно выругался и затих — очевидно, замер перед нею, не понимая, что происходит, и не решаясь спрыгнуть на ходу.

Феликсу захотелось устроить что-нибудь хулиганское. Превратиться в медведя — или лучше в тигра! — предстать перед бароном и рявкнуть на него так, чтобы он пулей вылетел наружу. Но если его светлость снова схватят, он, конечно, не станет скрывать, что встретил в вагоне дикого зверя — и тогда лишь непроходимый тупица не догадается, откуда взялся этот зверь. Ни Король, ни Олаф непроходимыми тупицами, определённо, не были — так что Многоликий подавил соблазн и остался человеком.

Он осторожно выглянул в коридор. Крейцель стоял, вцепившись обеими руками в края дверного проёма, и что-то высматривал снаружи — или просто не мог набраться мужества, чтобы совершить прыжок. Ждать, пока он созреет, не стоило — того и гляди, совсем передумает прыгать, опять начнёт спрашивать, кто здесь, и заставит-таки встревожиться стражу!

Многоликий в два неслышных шага приблизился к барону — и со всего маху пнул его меховым сапогом под зад, все свои эмоции вложив в это простое экспрессивное движение.

И досаду на то, что Крейцель не будет наказан за покушение на принцессину честь.

И ярость из-за того, что он вообще осмелился приблизиться к Эрике.

И презрение к его глупости и слабости.

И сожаление о том, что имперский маг уже не сможет допросить барона и выведать, кто его подослал.

Неудавшийся соблазнитель охнул, разжал руки и вывалился в непроглядный зимний мрак, так и не узнав, от кого и по какой причине получил свободу.

Феликс закрыл и запер заднюю дверь, затем заложил перекладиной дверь в узилище — и с облегчением превратился в мышь. Теперь нужно дождаться, пока кто-нибудь из стражников не заглянет сюда проверить, всё ли в порядке, и выскользнуть в тамбур, а оттуда перебраться в головной вагон. Если повезёт и поезд сделает остановку, то через весь состав можно будет пройти без посторонней помощи. У Крейцеля же есть уйма времени, чтобы сделать ноги: его исчезновение заметят не раньше, чем войдут в камеру, а стало быть — только утром.

Именно так всё и случилось. Проснувшись от шума в коридоре, Многоликий подумал, что неплохо бы посмотреть и послушать, как Король и его Охранная служба реагируют на исчезновение барона — но желание побыть рядом с Эрикой оказалось сильней. Кто знает, когда им в следующий раз выпадут такие спокойные и светлые минуты? Принцесса, открыв глаза, рассудила точно так же и не стала звонить горничной. Она бы, впрочем, и вовсе предпочла не видеть Валькирию, пока среди пассажиров поезда не вычислят человека, причастного к ночной провокации — но задумываться об этом сейчас означало разрушить волшебство момента.

Проникни кто-нибудь невидимкой в принцессино купе, ему открылась бы картина, достойная кисти художника. Тут было много белого: зимний свет, пробивающийся сквозь ледяную корку на стекле, льняная скатерть, буруны пухового одеяла, гладкая шёрстка горностая, батистовая сорочка Эрики. И немного контрастного тёмного: рассыпанные по спине и плечам волосы Принцессы, которая сидела, подобрав ноги, на постели, блестящие живые глаза, и нос, и кончик хвоста играющего с девушкой маленького зверя. Горностай вился вокруг неё — то взбирался к ней на плечо и щекотал вибриссами щёку, то соскальзывал на колени и прижимался тёплым боком к её бесценному животу, то столбиком вставал напротив и встречался с нею взглядом. Эрика гладила его, трепала шелковистые круглые ушки, шептала слова, расслышать и понять которые мог только он, и столько обожания и нежности было в её лице, что даже самый чёрствый случайный наблюдатель заподозрил бы, что это — неспроста! Но Небеса и теперь берегли влюблённых от чужого любопытства — ни оценить красоту картины, ни терзаться подозрениями было некому.