Сгоревшие сказки

И Аврор, и Вера знали историю о мальчике, который кричал о волках. Такому нельзя было верить, по крайней мере, в первый раз.

Но с этим мальчиком Шапочкова виделась в Сети. Почему бы ему и не поверить?

— Здравствуй, Джек, — произнесла капитан Песочного отряда. — Меня зовут Вера.

Он отвёл её в лес, по зелёной дорожке, устланной мхом. Джек рассказал, что эта самая дорожка — хвост Хвостика, единственный пусть, способный вывести из леса, а, значит, он всё-таки умеет давать прозвища. Вера ничего не поняла, но всё равно улыбнулась. Она вдруг изо всех сил поверила, что всё будет хорошо.

И верила до тех пор, пока не забралась на колени к великану, не подтянулась на его алмазных зубах и не оказалась в пещере, такой холодной, что изо рта у неё пошёл пар.

Криокамера с Волком лежала посреди макового поля, которого, конечно, не должно было быть в пещере.

Волк видел сон.

В нём было столько красного, что он начинал в нём тонуть, но никогда не задыхался до конца.

В нём было столько пустоты, что он начинал в неё падать, но всегда зависал на середине.

И в нём не было Веры. Не было Гэйслин. Не было этих идиотов из Песочного отряда. Не было Сторожевой Башни. Не было никого, даже Безымянного бога.

Волк был в Сети. Один. И одиночество его не желало кончаться.

Иногда ему было жарко: так жарко, что он начинал гореть изнутри.

Иногда ему было холодно: так холодно, что он чувствовал, как его сердце превращалось в кусок льда.

Иногда ему казалось, что он слышит чей-то голос. Но голос этот был незнакомым.

Иногда Волк не мог вспомнить, как выглядят его друзья, и тогда он выл на красную луну и рвался из красной паутины на волю. Она не желала его отпускать.

Но однажды Волк, который не должен был просыпаться, проснулся.

Вера опустилась на колени. Её била дрожь. Комок в её груди, тот, что был Безымянным богом, запульсировал. Он любил хорошие концы, если они были действительно необходимыми. Только вот, конечно, до конца было ещё далеко.

Алая обхватила голову Волка руками, осторожно, чтобы он ненароком не исчез, и запечатлела на мохнатом холодном лбу поцелуй. Лёгкое касание губами, еле заметное.

И его было достаточно.

Где-то в глубинах Сторожевой Башни, посреди пробирок и осколков хрустального гроба, открылась Дверь.

Она сделала это очень шумно, словно хотела глотнуть свежего воздуха, а перед тем тонула где-то там, куда раньше не заплывала ни одна Дверь. Пробирки разбились о стену и о локоть спящего на полу Гусеницы. Свёрнутый под медицинским столом кальян, почти незаметный посреди лабораторного хаоса, вдруг начал дымить. Дым был разноцветным, с примесью мыльных пузырей и того оттенка, каким обычно обрамляется луна в последний день месяца. Он прополз по вьющимся тут и там терновым веткам, немного задержался, чтобы запомнить на будущее запах роз, а потом добрался до гроба.

Дверь проглотила Грея де Вульфа и напоследок приоткрыла на пару секунд одну из створок, чтобы выпустить лишний разноцветный пар.

* * *

Они вышли в лес, который тут же окутал их прохладой и тенью. Рой светлячков повис в воздухе, перемигиваясь со звёздами, проглядывающими сквозь грандиозные ветви деревьев. Совсем немного звёзд и совсем немного светлячков.

Здесь, под сенью волшебного леса, царила тишина. Здесь воздух был пропитан спокойствием и тьмой, той самой, которая уравновешивала свет.

Феникс покосился на Кая, который с наслаждением сделал глубокий вдох.

— Пахнет розами, — вдруг удивлённо констатировал Ключник. Теперь ему казалось, что стоит найти лесную тропинку, как она тут же приведёт его к домику женщины, у которой был волшебный цветник и вечная весна. Эта женщина умела колдовать, но делала это не со зла, а из-за одиночества. Много ужасных вещей люди творили лишь потому, что некому было их остановить.

Феникс украдкой втянул носом воздух и почувствовал только запах свежих листьев и вечерней росы. Никаких цветов. Но зато — море спокойствия.

Закрывающий Закон глубоко вдохнул пьянящий волшебный воздух и прикрыл глаза.

Открыв их, он увидел сердитого мальчишку, который хмуро на него смотрел. И откуда появился? Словно бы прямиком из темноты.

Шевельнулась где-то слева белая тень Кая — он тоже заметил пацана и тут же забыл о поиске тропинки. Но не успел он и рта раскрыть, как заговорил его рыжий спутник.

— Здравствуй, — сказал Бен. В лесной тьме его жёлтые глаза почти светились.

Пацан молчал.

Ключник намеренно наступил на сухую ветку, чтобы его появление не стало для мальчишки неожиданностью. Он толком и не знал, кого боялся спугнуть больше — аборигена или так внезапно появившегося Фэнхуана.

— Нечего ветки ломать, я тебя давно заметил, — сердито проговорил мальчик, скрестив руки на груди. — Вы кто такие? Не герои, случаем?

— А похожи? — Бен удивился, искренне и немного шутя, как умел только он один.

Мальчишка внимательно оглядел их: невысокого рыжего пришельца с вьющимися рыжими патлами и его спутника с такими длинными волосами, что они невольно напомнили о зелёной тропе Хвостика.

— Нет, — признался он и вдруг улыбнулся. — Меня Джек звать. Я рассказываю истории. Хотите послушать?

Фэнхуан бросил на Кая быстрый взгляд — мол, послушаем? Ключник так отвык смотреть в эти золотые глаза, что у него не сразу получилось кивнуть в ответ.

Когда они расположились у костра, у подножия каменистого холма, Ключник понял, что больше не чует запаха роз.

Глаза Феникса снова были стальными, но в них отражалось пламя костра, и создавалось впечатление, что в них плещется золото. Джек рассказал им о Волке, которого держали в Сетях. О героях, которые были на них похожи внешне, но на деле были куда лучше, чем можно было представить. Он рассказал о девочке, которая искала беду, и о любви, какой Джек не видел ни разу в своей жизни, а ведь он побывал на стольких свадьбах и на ещё большем количестве танцевальных вечеринках.

А под конец, когда Джек уснул у костра, между ногами великана Хвостика, Феникс распахнул крылья, выдернул похожее на язычок свечи перо и положил его в тлеющие угли.

— Чтобы сказочник не замёрз до утра, — ответил он на вопросительный взгляд своего Ключника.

Искры от пера таяли в ночном небе — может быть, превращались в звёзды. Или в светлячков. Тишина волшебного леса вновь окутала их, словно одеялом.

— Это хорошая Дверь. Мне здесь делать нечего, — Феникс поднялся и подал руку Каю.

Они ушли, притворив за собой Дверь, тёмную, пахнущую хвоей, усыпанную ворохом звёзд и следами от сажи в форме детских ладошек.

А Джек видел сон, в котором двое его новых слушателей делают страшный выбор, каждый свой собственный, и думал, что они его обманули.

Героев иногда очень сложно узнать.

Интерлюдия IX

Чтобы быть человеком, нужно уметь мириться с болью. Чтобы быть Законом, нужно уметь вытаскивать боль наружу, лелеять её и не бояться её ни при каких обстоятельствах.

Законам неведом страх. Законы делают то, что должны. То, что они считают нужным.

Сезам всё ещё немного был Иваном, поэтому ему был нужен кто-нибудь, идущий рядом. Кто-нибудь близкий, кто-нибудь, кто мог бы бояться его, но всё равно оставаться рядом. Кто-нибудь очень сильный.

Открывающий Закон торопился. Врывался в Двери, вихрем мчался сквозь их истории, сквозь их время, сквозь целые жизни... Вырывал занозы, вырывал болезни, вырывал то, чего не должно было быть — и мчался дальше.

За ним скользила тенью мёртвая женщина, прекрасная и холодная.

Их видели за окнами, пролетающими верхом на огромных орлах из эбенового дерева. Из их карманов сыпался песок, который подбирали дети — и каждая песчинка могла превратиться в дерево, монету или самое тайное твоё желание. Ни одна из них не попала в руки к взрослому, как случилось с коробкой, набитой волшебством, которая когда-то принадлежала могущественному магу. Маленькие чудеса принесли гораздо больше радости, чем большие, которые загадывали, опираясь на алчность, на страх и на тоску.

Они ходили по дворцу морского царя, укрощая драконов и отбиваясь от жаждущих крови черепах. Море снова наполнилось водой, все бессмертные дети царя снова задышали не отравляющим воздухом пустыни, а тем, чем привыкли дышать. Сезам проглотил чёрную жемчужину, которая обожгла ему горло и чуть не превратила его лёгкие в пепел. Закон Жажды был жгучим и жадным, и походил на Ивана, попавшего в пещеру сорока разбойников.

В стране облаков, где некуда было ступить, они искали Невидимый Закон и нашли его на вершине хрустальной горы, одинокого и безразличного ко всему. В подземной стране, мрачной, безнебесной, они искали Нерушимый Закон и нашли его в самом глубоком колодце, прикованного к цепи, которая смогла бы сдержать великого волка, чья судьба была в том, чтобы проглотить солнце. В стране на самом краю света они искали Закон Поиска и нашли его только тогда, когда он сам того захотел.

Законов было так много. Но с каждым пойманным, пригретым, запуганным или принятым с распростёртыми объятиям, Дверей оставалось всё меньше и меньше, а Сезам всё прибавлял ходу.

Маленький Иван любил сказки так же сильно, как любила их его прабабка, женщина с глазами, наполненными светом. Каждый вечер он бежал домой со всех ног, забывая о бросании рябиной, о песочных замках, о догонялках и девчачьих косичках, которые только и хотели, чтобы кто-нибудь на них дёрнул. Каждый вечер он ел всё, что выставляла перед ним бабушка, и устраивался в кресле напротив старой голландки, которую уже не использовали, но всё никак не могли снести, и слушал.

Иван представлял себя рядом с царевичами, на лихом коне, в глубоких шахтах, на востоке, на западе и на севере, в самом центре Земли, под нею, на дне морском... Ему казалось, что прабабкины истории были бесконечными: они сливались в один прекрасный и непостижимый мир, который, конечно, можно было найти за любым углом, если очень постараться.

Иван искал. Искал упорно, пока не решил, что дорога к приключениям всегда открывается случайно. Пока однажды не забыл, что именно там долго искал.

Приключения всё равно нашли его: не в том месте, не в то время и уж совсем точно не при тех обстоятельствах. И как он отплатил своему чуду? Разрушил его.

Это он умел лучше всего. Это было его тайным умением, на которое он с тем же ребячливым упорством закрывал глаза.

Иван Сезамов всегда всё портил, спроси любого, кто с ним знаком. Неодобрительно качала головой бабушка, вздыхали учителя, крутили у виска бывшие друзья, хмыкали девушки.

Он хотел, как лучше. Он всего лишь хотел жить и никого никогда не обижать. Может быть, именно поэтому он обижал всех.

И продолжал это делать с тем же наработанным когда-то упорством.

Пока не пришло время остановиться и попытаться всё исправить.

Было ли поздно? Совсем поздно?

Любая сказка расскажет вам, что время слишком важно, чтобы им пренебрегать. Любой Закон скажет вам, что никогда не поздно сделать что-нибудь по-настоящему правильное.

Шехеразада, хоть и была мёртвой уже какое-то время, продолжала видеть сны. Поначалу размытые, совсем тёмные, полные мантий, песочных часов и масок, роя белых мошек, звона монет для перевозчика и музыки ветра. Она знала, что должна быть мертва, и не понимала, зачем ей вернули дыхание, умение двигаться, умение мыслить, умение любить... и не вернули того, что она умела лучше всего — рассказывать истории.

Шехеразада пыталась, но у неё выходило только молчать. Её язык остался у Смерти, за ним ни за что не вернуться.

Однажды она уснула и услышала гул голосов в окружавшей её пустоте. Они раздавались внутри её головы и просили идти дальше, просили напомнить Сатоену, что он ещё жив.

Законы не могут собраться сами, как и любая разбитая вещь. Сломанным часам нужен часовщик, разбитому зеркалу — искусный мастер, а глиняному горшку — хороший клей.

Открывающему Закону, тому, который собирал под сенью своего страха остальные, сломанные и злые, нужен был человек.

А потом Шехеразада вдруг открыла рот, и слова её были такими же, как прежде, и голос был тот, который рассказывал душегубу-султану тысячу и одну историю о волшебстве, предательстве и благородстве.

Она рассказала Ивану историю — его собственную, с самого начала. С того момента, как где-то далеко-далеко, в стародавние времена, один человек, любивший сказки, сделал первую Дверь. Он не знал, что это за дверь такая и в чём её предназначение — ведь он был просто скучающим волшебником, который пытался разобраться в устройстве мира. Он сделал сотни Дверей, а его ученики — сотни ключей. Когда волшебник вытесал последнюю Дверь, каменную арку с затейливой резьбой, Закон, единый и непобедимый, тот, который управлял родным миром волшебника и был хозяином самому себе, избавился от опасных волшебных вещичек, выбросив их так далеко, как только смог. Туда, где никто не должен был их найти.

Иван не мог не слушать, хотя вокруг него гудели Законы, самые разные, испуганные и немного растерянные. Он уже знал, что их суждено было найти. Он уже знал, что Закон раскололся на кусочки, сошёл с ума и объявил войну тем, кто ходил за Двери.

Его жена умерла, и он сам тоже почти уже мёртв, потому что не спит под слоем Сломанных законов, его глаза постоянно открыты, он всё видит и всё запоминает, и всё пропускает через то, что от него осталось.

Всю чужую боль, всю смерть, все войны, все раны, все ошибки — всю чужую радость, всю жажду жить, всю доброту, всю любовь... Всё, до чего может дотянуться. И он хочет исчезнуть, раствориться в Законах, умереть по-настоящему, навсегда-навсегда, чтобы больше никогда ничего не портить.

Но Шехеразада рассказывает ему о детях. О Сторожевой Башне. О пути домой, пусть даже он означает смерть для них обоих.

До тех пор они должны оставаться живыми. Должны сопровождать Открывающего в его безумной гонке, в прогулке по сказочным дебрям, быть тем, что удерживает вместе все Сломанные законы под сезамовым крылом.

И они идут, в шаге от смерти, ради тех, кто им дорог, потому что знают — в конце всё обязательно будет хорошо.

Пусть и не для всех.

* * *

Экскалибур открывает Дверь, и они все оказываются в Кладовке с Конфискатом, рядом с камнем, из которого Артур когда-то вытащил свой билет на королевский трон.

Повсюду вьются ветви терновника. Аврор не успевает предупредить — он видел такие когда-то давным-давно, за своей собственной Дверью — проклятие сна добирается до них первым.

Безымянный бог туманом расстилается в коридорах, накрывает собой всю Сторожевую Башню, как чёрным пушистым одеялом.

Почти все в сборе. Остаётся только ждать.

Следуй за нарисованной кошкой и не оглядывайся

...а он всё за своё. Нарисует одну кошку и начнёт рисовать другую.

1.

Знаешь, сколько существует на свете разных видов кошек? Сто пятьдесят три тысячи и ещё семь. И это только тех, что видны глазу. Можешь представить себе такую кучу когтей, клыков и хвостов? С какой силой бы они вгрызались во что-то ненавистное, с какой яростью рвали что-то раздражающее, с каким громоподобным стуком били бы об пол хвостами! Земля бы дрожала, принимая шаги, небеса бы грозились упасть, а боги бы принялись бросать свои временные жилища.