— Если вы думаете, что я позволю вам улизнуть отсюда, миледи, вы глубоко ошибаетесь, — едко ответила мэр Кэйлаты, и Керита усмехнулась.
Это был не совсем веселый звук, потому что она действительно не с нетерпением ждала того, что, как она ожидала, будет болезненной конфронтацией. С другой стороны, как только Ялит приняла свое решение и первоначальное напряжение между ними немного ослабло, она обнаружила, что мэр нравится ей гораздо больше, чем она изначально предполагала. И все же в этом все еще было неоспоримое преимущество, скорее похожее на изогнутые шипы двух странных кошек, подкрадывающихся друг к другу и все еще не уверенных, стоит ли им все-таки обнажать когти. Она не была уверена, откуда это взялось, и ее это не очень заботило, каким бы ни был его источник. Но у нее должно быть достаточно времени, чтобы пригладить любой взъерошенный мех, напомнила она себе. Предполагая, что она и Ялит обе переживут свою беседу с Теллианом.
— Полагаю, тогда тебе лучше впустить его, Шаррал, — сказала Ялит через мгновение.
— Да, мэр, — подтвердила Шаррал и вышла, закрыв за собой дверь.
Менее чем через две минуты она снова открылась, и в нее вошел барон Теллиан. Было бы слишком называть выражение его лица и язык тела "ощетинившимся", но именно это слово сразу пришло на ум Керите. Он был обильно забрызган грязью, и — как и у самой Кериты — его потрепанный вид показывал, как тяжело и долго он ехал, чтобы добраться до офиса Ялит. И в своем стремлении преодолеть ее собственное преимущество перед ним. Даже его конюший, должно быть, нашел темп утомительным, и она подозревала, что большинство его оруженосцев — те, кто не был верхом на скакунах — должно быть, либо привели с собой по две-три лошади для пересменок, либо меняли их на свежих в конюшнях по пути.
— Барон, — сказала Ялит, вставая из-за своего стола, чтобы поприветствовать его. Ее голос был уважительным и даже немного сочувственным, но в то же время твердым. Это признавало как его ранг, так и его законную тревогу как родителя, но также напоминало ему, что это был ее офис... и что девы войны видели много встревоженных родителей на протяжении веков.
— Мэр Ялит, — сказал Теллиан. Его взгляд на мгновение переместился мимо нее на Кериту, но он не поприветствовал рыцаря, и Керита задалась вопросом, насколько плохим знаком это может быть.
— Полагаю, вы знаете, почему я здесь, — продолжил он, возвращая свой пристальный взгляд к мэру. — Я бы хотел увидеть свою дочь. Немедленно.
Его тенор был ровным и четким — почти, но не совсем, резким, — а глаза были жесткими.
— Боюсь, это невозможно, барон, — ответила Ялит. Брови Теллиана грозно нахмурились, и он начал резко отвечать. Но Ялит продолжила прежде, чем он смог.
— Законы и обычаи дев войны, к сожалению, ясны в этом вопросе, милорд, — сказала она голосом, который Керита сочла удивительно спокойным. — Лиана подала прошение о статусе девы войны. Поскольку ей всего четырнадцать, она должна будет пройти шестимесячный испытательный срок, прежде чем мы примем ее окончательную, обязательную к исполнению клятву. В течение этого времени члены ее семьи могут общаться с ней письмами или через сторонних посланников, но не лично. Я должна указать вам, что по прибытии она не знала, что от нее потребуется отбыть испытательный срок или что ей не будет разрешено разговаривать с вами во время него. Когда я сообщила ей об этих фактах, она попросила даму Кериту поговорить с вами от ее имени.
Челюсть Теллиана сжалась, когда мэр заговорила. Если раньше и был какой-то вопрос о том, сердит он или нет, то теперь его не было, и его правая рука зловеще сжала рукоять кинжала. Но разъяренный отец или нет, он также был могущественным дворянином, который на горьком опыте научился контролировать как свое выражение лица, так и свой язык. И поэтому он проглотил быстрый, яростный ответ, который вертелся у него на языке, и заставил себя глубоко вдохнуть, прежде чем заговорить еще раз.
— Моя дочь, — сказал он тогда, все еще глядя прямо на Ялит, как будто Кериты даже не было рядом, — молода и, как я слишком хорошо знаю, упряма. Однако она также умна, что бы я ни думал об этой ее нынешней выходке. Она знает, как сильно ее действия причинили боль ее матери и мне. Я не могу поверить, что она не захотела бы поговорить со мной в это время. Я не говорю, что она с нетерпением ждала бы этого или была бы счастлива этому, но она не настолько бессердечна и не настолько не осознает, как сильно мы ее любим, чтобы отказываться видеть меня.
— Я не говорила, что она отказалась, милорд. На самом деле, она была крайне огорчена, когда обнаружила, что для нее будет невозможно поговорить с вами лично. К сожалению, наши законы не дают мне никакой свободы действий. Не из высокомерия или жестокости, а для того, чтобы защитить заявителей от запугивания или манипуляций с целью заставить их изменить свое мнение вопреки их свободному выбору. Но я скажу, если вы мне позволите, что я редко видела заявительницу, которая бы так сильно желала поговорить со своими родителями. Обычно, к тому времени, когда молодая женщина обращается к "девам войны", последнее, чего она хочет, — это связаться с семьей, из которой она сбежала. Лиана чувствует себя совсем не так, и она была бы здесь в этот момент, если бы это было ее решение. Но это не так. И, боюсь, решение также не мое.
Костяшки пальцев Теллиана, сжимавшего кинжал, побелели, а ноздри раздулись. Он на мгновение закрыл глаза, затем снова открыл их.
— Понимаю. — Его тон был очень, очень холодным, но для человека, которому только что сказали, что его любимой дочери не разрешат даже разговаривать с ним, он был удивительно сдержан, подумала Керита. Затем его глаза повернулись к ней, и она узнала бушующую ярость и отчаянную любовь — и потерю — пылающие в них.
— В таком случае, — продолжил он тем же ледяным голосом, — полагаю, я должен услышать то сообщение, которое моей дочери было разрешено оставить мне.
Ялит слегка вздрогнула от боли в его голосе, но не остановилась, и Керита задалась вопросом, сколько бесед, подобных этой, она пережила за эти годы.
— Думаю, вы должны, милорд, — спокойно согласилась мэр. — Вы бы предпочли, чтобы я ушла, чтобы вы могли откровенно поговорить с дамой Керитой, чтобы убедиться в том, что я сказала, и что Лиана пришла к нам добровольно и по собственному желанию?
— Я был бы признателен за уединение при разговоре с дамой Керитой, — сказал Теллиан. — Но нет, — продолжил он, — потому что я ни на мгновение не сомневаюсь, что это была полностью идея Лианы. В чем бы другие ни обвиняли "дев войны", я полностью осознаю, что она пришла к вам и что вы не сделали ничего, чтобы "соблазнить" ее на это. Я не буду притворяться, что я не сержусь — очень сержусь — или что я не глубоко возмущен вашим отказом позволить мне хотя бы поговорить с ней. Но я слишком хорошо знаю свою дочь, чтобы поверить, что кто-то другой мог убедить или принудить ее приехать сюда против ее воли.
— Спасибо вам за это, милорд. — Ялит склонила голову в легком поклоне в знак признательности. — Я сама мать, и я разговаривала с Лианой. Я знаю, почему она пришла к нам, и что это было не потому, что она не любила вас и свою мать, или потому, что она на мгновение усомнилась в том, что вы любите ее. Во многих отношениях это сделало ее случай одним из самых печальных заявлений, когда-либо проходивших через мой офис. Я благодарна за то, что, несмотря на гнев и горе, которые, я знаю, вы должны чувствовать, вы понимаете, что это было ее решение. А теперь я оставлю вас и даму Кериту. Если вы захотите поговорить со мной еще раз после этого, я, конечно, буду к вашим услугам.
Она снова поклонилась, более низко, и оставила Теллиана и Кериту одних в своем кабинете.
Несколько секунд барон стоял безмолвно, его рука попеременно сжимала и ослабляла хватку на кинжале, в то время как он свирепо смотрел на Кериту.
— Некоторые назвали бы это плохой расплатой за мое гостеприимство, дама Керита, — сказал он наконец, его голос был резким.
— Без сомнения, некоторые бы так и сделали, милорд, — ответила она, стараясь говорить ровно и как можно более неконфронтационно. — Если вам так кажется, я глубоко сожалею об этом.
— Я уверен, что вы это делаете. — Каждое слово было произнесено тщательно, точно, как будто было вырезано из листа бронзы. Затем он закрыл глаза и слегка покачал головой.
— Я мог бы пожелать, — сказал он тогда, его голос был намного мягче, его сердитые нотки были размыты горем, — чтобы вы вернули ее мне. Что, когда моя дочь — мое единственное дитя, Керита — пришла к вам в темноте, на обочине пустынной дороги, убегая от единственного дома, который она когда-либо знала, и от Хэйнаты и моей любви, вы, возможно, осознали безумие того, что она делала, и остановили ее. — Он открыл глаза и посмотрел ей в лицо, его собственные глаза были искажены болью и блестели от непролитых слез. — Не говорите мне, что вы не смогли бы остановить ее от того, чтобы бросить свою жизнь — бросить все и вся, кого она когда-либо знала. Нет, если бы вы действительно попытались.
— Я могла бы, — сказала она ему непоколебимо, отказываясь отводить взгляд от его боли и горя. — Несмотря на всю ее решимость и мужество, я могла бы остановить ее, милорд. И я почти сделала это.
— Тогда почему, Керита? — умолял он, уже не барон, не лорд-надзиратель Уэст-Райдинга, а всего лишь страдающий отец. — Почему вы этого не сделали? Это разобьет сердце Хэйнаты, как оно уже разбило мое.
— Потому что это было ее решение, — мягко сказала Керита. — Я не сотойи, Теллиан. Я не претендую на то, что понимаю ваш народ или все ваши обычаи. Но когда ваша дочь подъехала к моему костру под дождем и ночью, совсем одна, она не убегала от вашего сердца, или от вашей любви, или от любви Хэйнаты. Она бежала к ним.
Непролитые слезы вырвались на свободу, стекая по морщинистым от усталости щекам Теллиана в его бороду, и ее собственные глаза защипало.
— Это ее послание вам, — тихо продолжила Керита. — Что она никогда не сможет сказать тебе, как она сожалеет о боли, которую, как она знает, ее действия причинят вам и ее матери. Но она также знает, что это было только первое предложение о ее руке. Было бы больше, если бы в этом было отказано, Теллиан, и вы это знаете. Точно так же, как вы знаете, что то, кто она такая и что она предлагает, означает, что почти все эти предложения были бы сделаны по совершенно неправильным причинам. Но вы также знаете, что не смогли бы отказаться от них всех — не заплатив катастрофической политической цены. Может быть, ей всего четырнадцать лет, но она это видит и понимает. Поэтому она приняла единственное решение, которое, по ее мнению, она может принять. Не только для нее, но и для всех, кого она любит.
— Но как она могла оставить нас в таком состоянии? — потребовал Теллиан, его голос был полон муки. — Закон заберет нас у нее так же верно, как забирает ее у нас, Керита! Все, кого она когда-либо знала, все, что у нее когда-либо было, будет отнято у нее. Как вы могли позволить ей заплатить такую цену, чего бы она ни хотела?
— Из-за того, кто она есть, — тихо сказала Керита. — Не "что" — не потому, что она дочь барона — а из-за того, кто она есть... и кем вы ее вырастили. Вы сделали ее слишком сильной, если хотели кого-то, кто безропотно согласился бы на пожизненное заключение не более чем высокородной племенной кобылы для кого-то вроде этого Блэкхилла. И вы сделали ее слишком любящей, чтобы позволить кому-то вроде него или барона Кассана использовать ее как оружие против вас. Вместе с Хэйнатой вырастили молодую женщину, достаточно сильную и любящую, чтобы отказаться от всех званий и всех привилегий своего рождения, страдать от боли "бегства" от вас и еще худшей боли от осознания того, сколько горя причинит вам ее решение. Не потому, что она была глупой, или раздражительной, или избалованной — и уж точно не потому, что она была глупой. Она сделала это из-за того, как сильно любит вас обоих.
Слезы отца теперь лились рекой, и она шагнула ближе, протянув руки, чтобы положить их ему на плечи.
— Что еще я могла сделать перед лицом такой большой любви, Теллиан? — спросила она очень тихо.
— Ничего, — прошептал он и склонил голову, а его собственная правая рука оставила рукоять кинжала и поднялась, чтобы прикрыть руку на левом плече.
Он стоял так долгие, бесконечные мгновения. Затем он глубоко вздохнул, слегка сжал ее руку, поднял голову и смахнул слезы с глаз.
— Я бы от всего сердца хотел, чтобы она этого не делала, — сказал он, его голос был менее хриплым, но все еще мягким. — Я бы никогда не согласился на ее брак с тем, за кого она не хотела выходить замуж, какой бы политической ценой это ни было. Но полагаю, она знала это, не так ли?
— Да, думаю, что знала, — согласилась Керита с легкой, грустной улыбкой.
— И все же, как бы сильно я ни хотел, чтобы она этого не делала, я знаю, почему она это сделала. И вы правы — что бы еще это ни было, это не было решением слабака или труса. И поэтому, несмотря на все горе и душевную боль, которые это причинит мне и Хэйнате — и Лиане — я горжусь ею.
Он покачал головой, как будто не мог до конца поверить собственным словам. Но потом он перестал трясти ее и вместо этого медленно кивнул.
— Я горжусь ею, — сказал он.
— И вы должны быть таким, — просто ответила Керита.
Они смотрели друг на друга еще несколько секунд молчания, а затем он снова кивнул, на этот раз решительно, с видом завершенности... и принятия.
— Скажите ей... — Он сделал паузу, как будто подыскивая правильные слова. Затем он пожал плечами, как будто внезапно понял, что поиски на самом деле совсем не сложны. — Скажите ей, что мы любим ее. Скажите ей, что мы понимаем, почему она это сделала. Что, если она передумает в течение этого "испытательного срока", мы будем приветствовать ее дома и радоваться. Но также скажите ей, что это ее решение, и что мы примем его — и продолжим любить ее — каким бы оно ни было в конце.
— Я так и сделаю, — пообещала она, склонив голову в полупоклоне.
— Спасибо, — сказал он, а затем удивил ее кривым, но искренним смешком. Одна из ее бровей изогнулась, и он фыркнул.
— Чего я не ожидал от себя за последние три дня, когда, наконец, догоню вас, что поблагодарю вас, дама Керита. Защитница вы Томанака или нет, но у меня на уме было кое-что более радикальное!
— Если бы я была на вашем месте, милорд, — сказала она ему с кривой улыбкой, — я бы подумала о чем-нибудь, связанном с палачами и плахами.
— Не скажу, что эта мысль не приходила мне в голову, — признал он, — хотя мне, вероятно, было бы немного трудно объяснить это Базелу и Брандарку. С другой стороны, я почти уверен, что все, что я собирался сделать с вами, меркнет по сравнению с тем, что, по мнению моих оруженосцев, я должен сделать. Все они глубоко преданы Лиане, и некоторые из них никогда не поверят, что она когда-либо додумалась бы до чего-то подобного без чьей-либо поддержки. Подозреваю, что тем, кого они собираются обвинить в этом, будете вы. И некоторые другие мои слуги — и вассалы — воспримут ее решение как позор и оскорбление моего дома. Когда они это сделают, они тоже будут искать кого-то, кого можно обвинить в этом.
