Шипы

Что входило во "все остальное", было на отдельной странице, но Галлахер пропустил эту часть. Известие, что он теперь является собственником недвижимости, ввергло его в шок. Видимо, он совсем не знал своих друзей, потому что и предположить не мог подобного.

Когда все разошлись, Тодгард молча достал бутылку виски и разлил по стаканам. Галлахер бросил на него благодарный взгляд и так же молча выпил.

— Ты в порядке?

— Да, сэр.

Полковник достал из кармана брюк связку ключей и положил на стол перед Галлахером.

— Сэр, я... я не хочу.

Но ему снова не дали отказаться.

— Айк так хотел.

Ли так хотел, но Галлахер решился на то, чтобы приехать в его квартиру, не сразу. Он боялся призрака той жизни, которой у него уже не было.

Здесь не было ощущения, что владелец вышел на пару минут, и сейчас вернется. Перед отлетом Ли законсервировал жилище, и теперь здесь чувствовалось его покинутость. Ли никогда не отличался привязанностью к вещам, и квартира выглядела пустой. Всего несколько личных предметов. Как будто Ли хотел, чтобы его другу не нужно было решать, что делать с вещами бывшего... мертвого... владельца.

Галлахер прислонился спиной к входной двери и съехал вниз. Я умер, понял он, все-таки умер.

Я умер вместе с ними, и теперь мне предстоит реинкарнация. Гордон, ты мне поможешь? Будешь рядом?

Глава XII "Дом с голубой дверью"

Все семь лет отсутствия его преследовало одно и то же видение: большой дом с белыми стенами, красной крышей и голубой дверью. Утопает в зелени высоких деревьев. Узкая тропинка ведет к крыльцу.

Это был его дом. Галлахер поднимался по трем скрипучим ступеням, открывал голубую дверь и... просыпался. Мечта была недоступна, как райский сад, который он покинул по своей воле.

Но однажды он все же вернулся.

* * *

Это было утро. Солнце еще только-только лениво выползло из-за горизонта, прикрываясь пушистыми облаками, расцвечивая их алым и золотым.

Галлахер долетел до Далласа, а оттуда почти до самой границы владений Галлахеров. Он проделывал этот свой обратный путь, будучи не в меньшем смятении, чем тогда, семь лет назад. Теперь уже семь с половиной. Из какого-то необъяснимого иррационального страха он не стал предупреждать родных, ведь тогда он тоже ушел, ничего не сказав.

Бескрайняя прерия, раскинувшаяся на многие километры вокруг, вскипала большими зелеными шапками садов. Никто не верил, что Техас выживет под напором урбанизации. Все думали, что каменные джунгли поглотят свободную прерию, но этого не случилось. Техас был таким же, как и сто, и двести, и триста лет назад. Пусть дома были начинены электроникой, пусть лошадей и мулов заменили трифибии и авиетки, пусть выгородки превратились в невидимые силовые барьеры, СУТЬ не изменилась. Галлахер, выросший и проживший здесь большую часть жизни, вдруг обнаружил, что за семь с половиной лет совершенно не утратил умения ориентироваться в прерии. Глаза привычно цеплялись за знакомые символы дороги к дому. На вершине холма он увидел большой щит, на котором ярко светилась надпись:

ВНИМАНИЕ!

ВЫ ВСТУПАЕТЕ В СОБСТВЕННОСТЬ

СЭМА И ДЖУЛИИ ГАЛЛАХЕРОВ!

БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ!

Силовые барьеры легко пропустили его внутрь, признавая за своего. Видимо, родители ждали его все это время, а он... Галлахер подошел к щиту. Несмотря на специальное покрытие, пыль все равно оседала, скрадывая краски. Он смахнул ее рукой, а потом поднес пальцы к лицу и вдохнул знакомый с детства запах. По губам скользнула тень улыбки, и сердце забилось чаще.

Густая зеленая шапка, укрывавшая дом, приближалась. Последнюю милю Галлахер летел, как на крыльях. Дорога кончилась. Он остановился. Дом с белыми стенами, красной крышей и голубой дверью казался погруженным в дымку сна. Это был его дом. Галлахер поднялся на крыльцо и уже поднял руку, чтобы постучать, но остановился. Здесь ждут, когда он вернется. Навсегда вернется домой. Но он знал, что уйдет снова.

Он хотел укрыться за деревьями и просто посмотреть на мать и отца, а потом уйти. Он не имел права причинять им новую боль. Он так хотел убежать, но в глазах потемнело, и рука предала его. Он постучал.

Галлахеру казалось, что стук его сердца заглушает все звуки на свете, но он все же услышал тихие шаги за дверью. И голос:

— Кто там?

— Это я.

— Кто "это я"?

Дверь отворилась, и на пороге возник Сэм Галлахер, постаревший, но такой же родной, как и прежде. От волнения Галлахер лишился дара речи и смог выдавить только одно:

— Я...

Несколько секунд, каждая из которых была длиной в бесконечность, Сэм рассматривал его, а потом как-то недоуменно пробормотал:

— Нет, этого не может быть.

— Это я, отец.

— Джинни... сынок... Неужели? Ты вернулся?

Галлахер ненавидел, когда его называли "Джинни", но сейчас этого даже не услышал.

— Да, отец. Вернулся.

В следующий момент они уже обнимались, и Сэм все повторял:

— Сынок... сынок... вернулся... сынок...

— Отец... отец...

Из дома появилась Джулия Галлахер.

— Сэм, кто там? Что случилось?

Галлахер поднял голову:

— Мама?

Она глухо вскрикнула, выронила чашку, которую держала в руках, и привалилась к косяку. Из ее глаз, таких же голубых, как и у сына, текли слезы.

— Джин, сыночек мой. Живой... живой...

Миссис Галлахер оторвалась от косяка и принялась недоверчиво ощупывать сына, пропуская между пальцев седые пряди в его волосах и словно опасаясь, что бесплотный призрак сейчас рассыплется в прах или все окажется сном. А потом прислонилась к его груди и разрыдалась уже в голос.

Когда первые эмоции прошли, и Галлахера выпустили из двойных объятий и впустили внутрь, тогда он понял, как это здорово — вернуться домой. Он был не в лучшей форме последние... да в общем-то с момента возвращения, но сейчас эмоции и впечатления были настолько сильны, что заглушали и усталость, и раздражение. Он вернулся не просто в отчий дом. Он вернулся к своему прошлому.

Встретиться с ним лицом к лицу.

Он брал каждую вещь в руки и долго рассматривал, словно все они были ему незнакомы. Он вспоминал себя, каким он был, и ему становилось страшно. Его больше не было. Не было того Джина Галлахера, который здесь когда-то жил. Он чувствовал на себе тревожный и вместе с тем такой преданный взгляд матери и пытался представить, что она сейчас переживает. Он уже знал, что вернулся не навсегда.

— Не смотри так, мама, — тихо, не оборачиваясь.

— Ты так внезапно ушел тогда...

— Это все из-за... — Джин вспомнил, КАК звали его последнюю подружку здесь, дома, и подавился ее именем.

— ...Рози, — закончила Джулия.

— Розы, — повторил ее сын и грубо выругался сквозь зубы.

К полудню Джулия успела обзвонить всех знакомых и родных с радостной новостью, и теперь Галлахеры готовились к самому торжественному и широкому приему за последние семь с половиной лет. Джин, совершенно отвыкший от подобных мероприятий и от больших скоплений людей, не знал, куда себя деть. Почти каждый из визитеров жаждал обнять его или расцеловать, и Галлахер шарахался от них, с трудом вспоминая их лица. В итоге он забился в свою бывшую комнату, как в убежище. Облегченно вздохнув, повалился на кровать, свернувшись в комок, и закрыл глаза. Из глубин памяти проявились воспоминания, разбуженные обилием впечатлений. Они вторглись в его сознание обрывками снов и реальности.

Вот мама, молодая и красивая, стоит в золотом сиянии заходящего Солнца и зовет его домой. Но он не хочет возвращаться к серой обыденности. Семеро мальчишек вообразили себя первопроходцами и сейчас отважно покоряли новую планету.

У ворот школы отец выпихивает его из красного наземного "Траккера" и наказывает вести себя хорошо, чтобы Сэм мог гордиться сыном. Джин смущенно улыбается и отводит взгляд в сторону. Он задумал новую шалость.

Вот мама уже приподнимается на цыпочки, чтобы поцеловать его, отправляя в школу. Отец пытался поговорить насчет девушек, но Джин снова улыбается и сводит все к шутке. Он потерял свою девственность еще два года назад.

Рози... Невидимые швы на лице пульсируют болью, и Галлахер пытается спрятаться в своих руках. Крик Лиланда Ричардсона звенит в ушах.

У капитана на вербовочном пункте пристальный взгляд, вынимающий душу. Уверен ли мистер Галлахер, что хочет связать свою жизнь с армией? Мистер Галлахер совсем в этом не уверен, но не видит другого выхода.

Не дрожи, детка! Давай же! Давай! Взлетаем! Убираемся отсюда к чертовой матери! Ну, давай, детка! Война собирает свои жертвоприношения. Я не хочу умирать, мама...

Гордон... Безумный взгляд, разбавленный тоской. Слезу текут сами по себе и их ничем не остановить. Тонкое тело в руках, выгибающееся от ожогов, агонизирующее, но такое желанное. Вернись ко мне, Гордон. Я не могу без тебя. Я не хочу без тебя.

Внезапно грохот стартующего корабля разорвал его голову и превратился в монотонный стук. Галлахер подскочил, мгновенно возвращаясь к реальности. Он дома. Это не корабль, это кто-то стучит в дверь его комнаты.

— Джин! Вставай, сыночек!

Джулия. Галлахер сполз с кровати и доковылял до двери.

— Ты еще не одет? — в голосе матери слышалось недоумение, — Переодевайся и спускайся в столовую. Все уже собрались.

— Мама...

— Что?

— Я не могу.

— Что ты не можешь?

— Не могу идти туда. Там столько людей.

— Вот именно! И все они ждут тебя.

Галлахер стиснул зубы. Сопротивляться стремлению Джулии вывести его в свет было бесполезно. Проще было подчиниться, а потом исчезнуть в какой-нибудь подходящий момент.

— Хорошо, мама...

Миссис Галлахер проигнорировала обреченность в его голосе. Пришлось переодеваться, идти в столовую и весь вечер делать вид, что он безумно рад видеть всех этих людей, половину из которых уже не помнил. Иногда он выходил на улицу под предлогом того, что хочет курить, прятался где-нибудь в кустах и тогда получал несколько минут передышки. Он не жалел о своем решении приехать к родителям, но сейчас ему хотелось только одного — чтобы все гости убрались по домам.

Это случилось уже после заката. Огромный солнечный диск почти полностью скрылся за горизонтом, растекся угасающим золотым и розовым сиянием. Теплый воздух весеннего вечера звенел от пения цикад. На стремительно темнеющем небе начали зажигаться первые звезды. Упала вечерняя роса. Галлахер лежал на мокрой траве и улыбался в сгущающуюся тьму невидимой улыбкой. Легкое опьянение примирило его с усталостью от большого количества людей и быстро сменяющихся впечатлений. Голова немного кружилась, и поэтому сам себе он казался некой точкой равновесия, вокруг которой вращается весь мир. Он лежал так до тех пор, пока не пришел Сэм и не сказал с усмешкой, что гости разошлись и путь свободен.

В своей комнате под самой крышей Галлахер содрал с себя одежду и рухнул на постель. Ему казалось, что он отключится сразу же, как только примет горизонтальное положение, но, когда это произошло, сон мгновенно отлетел. Вместо сна он провалился в черное полубредовое забытье и только изредка не просыпался, но приходил в себя, чтобы понять, что снова спутал реальность с возвращающимся безумием. Гордон приходила серебристым туманом и молчала. Галлахер не знал, вернулась ли она к нему хотя бы на какое-то время, чтобы он мог ее увидеть, или он все придумал себе сам. Галлахер пытался ее коснуться, но рука проходила СКВОЗЬ.

— Гордон!

Сердце сжималось от боли. Дыхание сбивалось. Галлахер надеялся, что родные стены укроют его от призраков прошлого, но этого не произошло. И он вдруг понял, что никогда уже не обретет покоя, никогда не избавится от шипов. Призрак Розы будет преследовать его и однажды убьет, свершив свою извращенную месть.

По телу леденящей волной прошла судорога. Гениталии поджались, как будто холод был не только изнутри, но и снаружи. Пытаясь защититься от него, Галлахер перевернулся на бок и сжался в комок. Слезы потекли сами собой. Потом, когда он попытается вернуться к юношеской привычке лежать, заломив руки за голову и раздвинув ноги, чтобы касаться уголков постели, тело будет придавать его снова и снова. Он будет чувствовать боль и холод, и разум будет агонизировать в безумии.

Больше никогда...

* * *

Почему ты покинула меня, девочка моя?

* * *

Техас был одним из немногих мест, в котором стремительное развитие науки и техники почти не изменило уклад жизни, бывший так до смутных лет, и которому почти не понадобилось восстановление. За сохранением популяций животных и природных ландшафтов следили ничуть не хуже, чем за Форт-Ноксом. Служба в Охране прерий была престижной и почетной, о ней мечтали, ей бредили, ей гордились. Охранники ездили на лошадях, а вместо ласганов многие использовались огнестрельное оружие своих дедов и прадедов. Сохранившиеся в боевой готовности ружья, карабины и пистолеты считались предметами культа и были очень престижны.

До своего поспешного бегства Галлахер был уверен, что будет служить только в Охране прерий и больше нигде. Четыре поколения мужчин и женщин из Галлахеров не знали ничего другого. Маленький Джин мечтал об этом с раннего детства, но... этой мечте не было суждено сбыться. Он не знал, что кое-кто из школьных друзей, кто остался дома и никогда не видел ничего, кроме Техаса, завидовал его судьбе.

Джо Скотт служил в Охране прерий вот уже четверть века, а Сэма Галлахера знал в два дольше. Джин вырос у него на глазах, и Джо был уверен, что он однажды займет место отца. Когда же этого не произошло, Скотт подумал, что Иезис снова решила посмеяться над смертными, а Джин уже взрослый мальчик и может сам для себя решить, что лучше. И вот почему Джо не стал упираться, когда его старинный друг изъявил желание взять сына в патруль.

Трое охранников подъехали к дому Галлахеров на рассвете, когда до восхода Солнца оставались считанные минуты. Оказавшись в седле, Джин обнаружил, что за долгим отсутствием практики не утратил былых навыков. Забытые ощущения и мышечные реакции возвращались легко и естественно.

Скотт бросил на него косой быстрый взгляд, ухмыльнулся и спросил:

— Порядок?

— Да, отлично.

Пятеро всадников выехали со двора. Утро было росным, и в воздухе явно чувствовалась чуть повышенная влажность. Росинки блестели в траве, как маленькие бриллиантики. Сэм посмотрел на небо и сказал:

— К вечеру пойдет дождь.

— Да-а, — протянул Джо и уточнил, — Славная будет гроза, если какой-нибудь придурок ее не остановит.

Они ехали неспешно, и все же Галлахер немного отстал. Все это: прерия, трава с росой, свежий воздух, рассветное пение птиц, медленная езда — возвращали его назад, к тому времени, когда он еще не знал о страдании, которое выпадет ему пережить. В голубых глаза снова появился призрак счастья, которое они излучали когда-то, до того, как...

Он оборвал свои мысли усилием воли и заставил себя погрузиться в безмолвие, внутренне и внешнее. Он вдруг почувствовал, как не потревоженная прерия вытягивает из его души горечь и боль и вместо этого вливает что-то светлое и чистое. Как будто раны начали, наконец, успокаиваться и могли бы совсем затянуться. Как будто ЭТО стало для него возможно.