О людях и нелюдях

— О чем, Виночка? — спросил он, тряхнув головой, будто отгоняя что-то.

— Как-то неловко, что тебе приходится от меня бегать, — она робко двинулась к нему, но он попятился за порог, и Винка остановилась.

— Что тут поделаешь? Я нелюдь, так уж мы устроены.

— А Вьюша сказал, я для оборотней не так уж заманчиво пахну.

— Виночка, — парень опустил голову, и девушка услышала, что его дыхание стало тяжелым. — Лучше б ты пошла спать и закрыла поплотней дверь.

Но Винка и не подумала послушаться. Ее будто что-то подтолкнуло, она шагнула к Дрозду и оказалась совсем рядом с ним. В ту же секунду он схватил ее, прижал к себе и стал целовать, быстро, жадно, в глаза, в щеки, в губы, в лоб, покрывая поцелуями лицо. Девушка застыла, мысли и чувства будто подхватил внезапный порыв ветра, закружил, разбросал, смял и перепутал. Остались только мужские губы, волосы, щекочущие лицо и шею, да уже ставший привычным, почти не осознаваемый, запах псины. Винка медленно подняла руку и погладила Дрозда по голове, пропуская темные пряди сквозь пальцы. Парень замер, а мгновение спустя выпустил ее, отстранился.

— Прости, — пробормотал он.

— Я не...

— Молчи, — Дрозд сделал шаг назад. — Не сейчас, потом, — повернулся, вышел и осторожно прикрыл за собой дверь. Послышался скрип старых ступеней.

Винка так и осталась стоять у порога, плохо соображая, чувствуя себя заплутавшей в лесу девочкой, которая боится сдвинуться с места, чтобы не попасть в болото или непролазный бурелом.

Дрозд вышел на улицу. Холодный воздух был как ведро воды на хмельную голову. В черном небе мерцали искорки звезд, над крышами занималось мутное зарево поднимающейся луны. Оборотня вдруг с неудержимой силой потянуло на волю, в лес. Когда он в последний раз охотился? Запускал зубы в трепещущую живую плоть? Кажется, это было еще в Ладе. А нелюдская сущность не терпит, когда ею долго пренебрегают.

Он должен радоваться, что звериные позывы не распространяются на Виночку. Да, пахнет от нее одуряюще, но аромат будит не животную похоть, а желание обнять, приголубить, не отпускать от себя, защищать и заботиться. И о ней, и о потомстве. Вполне человеческое желание. А с женщинами оборотней это, скорее, голод плоти, неуемная потребность обладать самкой, и все. Хотя он никогда и не позволял себе быть хоть с какой-нибудь просто зверем. Даже если она сама просила.

Пес обернулся и глянул на окно девушки, в котором все еще горела свеча. Надо уйти подальше, занять себя чем-то, чтобы не думать, не тосковать. Пойти к Пеночке? Кошечка будет рада. Она и сама не скрывает заинтересованности, и Вьюн сколько раз намекал. Намекал, ха! Говорил весьма доходчиво, в своей обычной манере. Побери Клыкастый, кошаку можно только позавидовать. Как у него все просто! Нет, ну их, женщин, только хуже будет. Пора потешить пса-охотника.

Дрозд направился к воротам, вызвал из караулки одного из стражников, тоже оборотня, и попросил выпустить его из города. Брат-нелюдь и вопросов задавать не стал, взглянул понимающе, поднял глаза к показавшейся на небосклоне луне и вздохнул. Он волк, ему еще больше хочется в лес.

— Оставь одежду в караулке, иначе промерзнет к утру, — предложил он.

Дрозд поблагодарил, разделся и перекинулся. Стражник выпустил пса в маленькую калитку неподалеку от ворот, и тот длинными скачками припустил к лесу.

Ночной воздух, пропитанный легким морозцем, окончательно прояснил голову. Какое все-таки наслаждение нестись по твердой, будто каменной, дороге, поблескивающей кое-где ледком умерших луж. В человеческом облике такого не испытать. Похожие ощущения дарит лишь бешеная скачка верхом, да и то общего там — лишь пьянящий ветер в лицо. Нет удовольствия от работающих мышц, нет чувства земли под ногами, от которой отталкиваешься, будто взлетаешь. И, конечно, нет этой лавины запахов, звуков, которые обрушиваются на звериную ипостась подобно летнему ливню.

Пес быстро оказался на опушке. Под лапами хрустнули веточки, опавшие листья, смерзшиеся с сухими колтунами травы, припорошенные жиденьким снежком. Дрозд застыл, навострив уши, раздувая ноздри. Кроликов сегодня будет недостаточно, он хочет косулю. Ему здорово надоело давить ушастых, беспорядочно мечущихся меж деревьев и кустов, пытающихся спасти свою маленькую жизнь, пульсирующий красным крохотный комочек. То ли дело изящная лесная козочка, которая понесется на стройных ножках, трепеща, сверкая большими влажными глазами. Красивая. Живая. Горячая. Вкусная.

Мысли, казалось, притянули желанный запах. Пес прянул с места, и через несколько мгновений уже различал впереди светлую изнанку задранного короткого хвостика. Косуля неслась прочь от хищника, молча преследующего ее.

Сначала он думал, что гнаться будет в пол-силы, чтобы продлить удовольствие, но зверушка оказалась молодой и выносливой, и он выкладывался вовсю, радостный, охваченный охотничьим азартом. Хрустел под лапами снег, смерзшаяся трава и листья, мелькали стволы деревьев, моргало меж ними желтое око луны.

Исход охоты был предрешен: ни одно животное не спасется от полного сил оборотня. Пес прыгнул и вцепился зубами в горло косули. Она даже не успела издать предсмертный вскрик: убивал Дрозд быстро. Охота, погоня доставляли удовольствие, также как и вкус теплой крови на языке, а вот мучения жертвы — нет. Наслаждаться мучениями другого — удел людей, по крайней мере, некоторых из них. Он — оборотень, и хищная часть его натуры всего лишь требует удовлетворить ее охотничьи потребности.

Пес наелся еще теплого мяса, уселся на испачканный кровью снег рядом с растерзанным телом косули, задрал острую морду к небу и завыл. И это был победный, радостный вой существа, счастливого тем, что оно живо, молодо и сильно, а значит, ему все по плечу.

Холодной зимней ночью, свежей, будто молодая весенняя трава, что пробивается буйной зеленой гривой на солнцепеке, Дрозд понял, что окончательно перестал стыдиться себя. Да, он оборотень, пес, и, пожалуй, гордится этим. У него есть друг, готовый прийти на помощь в трудную минуту. У него есть Виночка, которой безразлична его природа. И теперь у него появилось вполне достойное занятие, которое не даст ему голодать, а со временем доставит должное положение. Что до прошлого, оно умерло, истлело и развеялось пылью на ветру, чтобы никогда больше не потревожить. Значит, он может с чистой совестью жить так, как хочется. Завести семью, детей. Никто никогда не узнает, чьи они внуки. А уж он постарается, чтобы все помнили — их отец был достойным нелюдем.

Ранним утром Дрозд вернулся в город, успокоенный. Дома он, правда, еще с неделю не ночевал, охотился, но потом пришел как ни в чем не бывало.

Винка поначалу смотрела на него очень настороженно, ждала объяснения, но парень вел себя, будто не было тех сумасшедших ночных поцелуев и объятий. По-прежнему приглашал ее погулять, разговаривал, шутил, чмокал в щечку, и только. Девушка совсем растерялась и стала гадать, уж не приснилось ли ей все. Она и хотела бы спросить его прямо, да стеснялась.

А Дрозд решил не торопиться. Ему казалось, спешка в объяснении будет отдавать нелюдской простотой нравов. Виночка же достойна нормальных человеческих отношений. Вот он и ухаживал за ней, будто познакомился чуть ли не вчера, казалось, позабыв их скитания, пережитые вместе опасности и редкие, но от того еще более щемяще-сладкие моменты робкой близости.

Вьюн, наблюдая за другом, постоянно покусывал губу, но рта не раскрывал. Как ни нравилась ему Винка, жениться он и впрямь не собирался, а потому решил не мешать псу строить отношения человеческим путем, неторным и запутанным, в корне отличным от прямолинейной манеры нелюдей.

Время шло, приближалась Долгая ночь, рубеж года, поворот зимы к весне. В Яре, как и в соседнем Ладе, это был большой праздник. Самый короткий день в году назывался Кануном, и гулять народ начинал с обеда, а особо прыткие не слишком твердо держались на ногах уже накануне.

Праздненства по традиции не обходились без подарков. Вьюн вручил Винке целый туес сладостей: леденцовых петушков, пряников, орехов в меду. Девушка сняла крышку и поставила лакомство на стол: пусть все угощаются. Рыжий тут же запустил туда лапу.

— Ты кому подарил? — съязвил Дрозд. — Себе, ненаглядному?

— Подарил Ромашечке, — невозмутимо ответил кошак. — Но я ж знаю, что она девушка добрая, со всеми поделиться захочет. Вот и выбирал с расчетом, чтоб и мне приятно было. Ты тоже бери, не стесняйся.

— Я сладости не люблю.

— Тогда терпи. К вечеру у Мяты косточек для тебя выпрошу, она как раз холодец ставит.

На самом деле Вьюн ссудил друга златиками на покупку хорошего меча. Кошак очень неплохо зарабатывал в лавке торговца одеждой, а пес спустил изрядную часть сбережений на подарок Винке. Впрочем, увидев восхищение, появившееся на ее лице при взгляде на ожерелье нелюдской работы, он и думать забыл о потраченных деньгах.

— Так это ты увел вещицу из-под носа у дочки Грабинника? — поинтересовался кошак, заглядывая девушке через плечо и не забывая при этом прикоснуться губами к ее ушку. — Болтали, девица отступилась, лишь когда решила, что красавчик-нелюдь для нее же старается. А я все думал, кто у меня женское внимание перехватывает?

— Больно надо, — отмахнулся Дрозд. — Я не на себя ей намекал, а на командира, Сыча. Волк давно по этой язве сохнет, а она измывается над ним, как хочет. Может, увидев это ожерелье на шейке красивой девушки, задумается, что не она одна — свет в окошке.

Винка, в пол-уха слушая разговор парней, с восхищением перебирала в руках изящную гирлянду из листьев, цветов и ягод, вырезанных с великим искусством из серовато-зеленых, лиловых и молочно-розовых камней. Девушка еще в Землях Клыкастого влюбилась в изделия нелюдских мастеров-камнерезов. Оборотням на удивление удавалось ухватить не только суть изображаемого предмета, но и душу камня. Их поделки играли, дышали, жили, в отличие от большинства вещиц мастеров-людей, во множестве продававшихся в Плесе. Поэтому и ценились нелюдские работы намного дороже, хотя использовались для них лишь дешевые камни.

Оборотни тоже получили от Винки подарки. Вьюн — рубаху, изукрашенную игривыми красными сердечками, а Дрозд — пояс, расшитый летящими соколами.

Рыжий, налюбовавшись на нарядную одежку, выжидательно глянул на друга. Пес пошел к себе в комнату и вернулся с небольшой плоской бутылью темно-коричневого стекла.

— Вот, держи, — протянул Вьюну. — Только не хвастайся в городе, а то я нагоняй получу.

— Это че та... — кошак пренебрежительно завертел подарок в руке, вдруг глаза его вспыхнули. — Неужто катаринка?! — принялся сколупывать сургуч с пробки, откупорил, нюхнул, потом благоговейно приложился. — Она! Ну, Дроздок, удружил! — физиономия котяры расплылась в блаженной улыбке. — Я ее не помню когда в последний раз пробовал. Откуда?

— Из Кветня, вестимо, — улыбнулся Дрозд. — Контрабандистов не так давно поймали, у одного из кармана выпала, я подобрал. Хотел к остальному добру положить, да вовремя сообразил, что это. Короче, Клыкастый попутал.

— Надо же, из Кветня теперь через Лад товар тащат, — удивленно покачал головой Вьюн и, встретившись с вопросительным взглядом Винки, пояснил: — Ромашечка, это катаринка, настойка на кошачьей мяте. Травка эта растет только в Кветне, и то, говорят, не слишком хорошо. Да и рецепт тамошние оборотни хранят в глубочайшей тайне. А напиток получается... м-ммрр-р, — кошак не сдержал восторженного мурлыканья. — Особливо на наш, кошачий, вкус. Так уж и быть, попробуй в честь праздника, — протянул ей бутылку. — Только не усердствуй. Катаринка бешено дорогая и для девушек крепковата.

— Да я не стану пить, просто понюхаю, — сказала Винка, принимая кошачью драгоценность.

Вьюн не стал возражать и настаивать на непременной дегустации. Девушка поднесла горлышко к носу и почувствовала сильный приятный аромат, не похожий на известные ей запахи настоек. Те обычно благоухали сушеными травами, а катаринка пахла, как только что растертые в ладонях свежие листья.

— Ну, все, давай, — рыжий заметил, что на лице подружки вместо недоверия проступило удовольствие, и поспешил забрать бутылку. — Тебе, пожалуй, такое крепкое и пробовать не стоит.

Винка без сожаления вернула Вьюну настойку, взглянула на Дрозда, и оба расхохотались.

— Ну и что смешного? — нахмурил брови кошак. — Вы и половины моего удовольствия не получите. Травка ж не зря кошачьей мятой зовется. А напиваться можно пивом, вином или, на худой конец, сивухой.

— Да никто на твою бутыль не покушается, — сквозь смех проговорил Дрозд. — Дай лучше рубаху с сердечками поносить, жадоба.

— Она тебе мала будет! — возмутился кошак, а через мгновение смеялся вместе с друзьями.

Когда начало смеркаться, троица отправилась на площадь перед ратушей, где и происходили гулянья. Там посередине горел огромный высокий костер, по сторонам от него — несколько поменьше, служивших для приготовления пищи. Свиные туши еще не насадили на вертела, а вот вино с травами в котлах уже подогревали. Выпить за рассвет после Долгой ночи — давняя традиция, да и отогнать прочь легкий морозец, пытающийся пробраться под одежду, тоже неплохо.

Высокие двустворчатые двери ратуши, украшенные сверху и по бокам гирляндами из еловых веток и остролиста, стояли открытыми. На каменные ступени лился свет факелов и множества свечей. Внутри веселились отцы города, богатые торговцы, да гарнизонные командиры, кто постарше — с семействами, помоложе — с подружками. Народ попроще гулял на площади. Горожан такое разделение не обижало, да и было оно весьма формальным. Молодежь сновала туда-сюда, и замечаний им никто не делал. Винка, слишком хорошо помнившая суровые ладские обычаи, поначалу опасалась за друзей-оборотней, но в праздничном мельтешении не было ни намека на разность присутствующих. Крепкие здоровьем нелюди, пожалуй, были одеты полегче человеческого племени, хотя Вьюн, к примеру, вырядился в отороченную лисьим мехом щегольскую куртку, которую не так давно выклянчил у Стрижа за бесценок, как сам хвастался.

— Зайдем ненадолго внутрь? — спросил Дрозд, кивнув на распахнутые двери ратуши. — Хочу выпить с Тисом и Сычом, а они наверняка там.

— Идите вдвоем с Ромашечкой, — предложил Вьюн. — Мне среди сливок общества показываться не с руки. Слишком много хороших знакомых, а сейчас они все при мужьях. К чему ставить дам в неловкое положение?

— В праздничную ночь капелька рыжего счастья перепадет и женщинам попроще? — поддел друга Дрозд.

— Им и по будням перепадает, и вовсе не капелька, — Вьюн начал надуваться в своей обычной кошачьей манере. — Давайте, топайте скорей, я вас жду.

Винка с оборотнем вошли в ярко освещенный просторный зал. Там пахло свечным воском, хвоей, потом, вином и кушаньями. Несмотря на распахнутые двери было тепло из-за натопленных печей, сотен горящих свечей и множества тел, разгоряченных выпивкой и танцами. Девушка расстегнула полушубок, распахнула пошире, благо одета была ничуть не хуже большинства присутствующих дам и девиц, спасибо Вьюше. А уж подарок Дрозда и вовсе вызывал завистливые взгляды.