Сияние жизни

— Я? Я получил приказ.

Клуб лейтенантов, веселые подколки, пьянки — память о знакомстве с дезертиром до поры послушно проваливалась куда-то вглубь, образы тонули, не успевая потревожить сознание. "Я, наверное, до последнего дня буду видеть все свои ужасы во снах..."

— Приказ? Приказ без цели?

— Приказ не обсуждается.

— Ха. Ха-ха... Они таки выжгли тебе мозги? Ты что, ничего не понял? Они и Рей твою вернули, чтобы дальше дергать тебя за ниточки!

Синдзи промолчал. То, что раньше разорвало бы его на части, после этой ночи потеряло значение. "Интересно, почему Мисато-сан не вмешивается? — подумал он, наводя пушку на крайний правый танк. — Пора бы уже. Кстати..."

— Аоба, ты напрасно тратишь время, — спокойно сказал он и вдруг поймал взгляд Рей, внимательно смотрящей на него снизу. Он успокаивающе кивнул ей и закончил. — Не мое, Аоба, — свое.

— Ты так и не понял! Это мог быть рай, понимаешь?..

Синдзи очень хотелось сказать, что он не понимает, что нельзя убежать от войны, что война — это прежде всего внутри, что "Окно" — оно потому и "Окно", ведь вокруг, куда не глянь, — стена. Хотелось отхлестать окосевшего придурка по щекам, сбить с ног буйного перепившего товарища, уберечь тем самым от страшной и уже проигранной драки... Но между ними сейчас было несколько слоев композитной брони и четкий приказ.

— Аоба. Время истекло.

Несложно быть мудрым в ЕВЕ, легко не терять самообладание, оседлав такую мощь. Он смотрел сверху вниз на Рей, смотрел сверху вниз на танки ренегатов... "Столько лет ушло, чтобы просто привыкнуть к этой точке зрения, но такой быстрый рывок к тому, чтобы ее принять..."

Две мятежные машины развернулись и двинули к лагерю, за ними — еще одна, потом еще. Аоба что-то кричал, надсаживаясь, о рае, о непонимании, когда зажглась лампочка нового канала связи.

— Синдзи-кун, огонь.

"Я помню Хило, Сигеру. А что вспомнишь ты?"

— Есть.

Он нащупал нужную гашетку и без всякой синхронизации почувствовал, как начали раскручиваться стволы. Взревела рокочущая очередь, взлетели грунт и клубы пыли вокруг двух оставшихся машин, и Рей сделала все, что могла — прижалась лбом к его дрожащему колену.

"Прощай, дружище".

* * *

Синдзи тряхнул головой, разбрызгивая холодную воду, и с наслаждением вдохнул полузабытый запах травы. Уже истоптанный, но все еще свежий зеленый ковер на берегу ручья выглядел необыкновенно живым, настоящим, а его аромат после душной, пропитанной маслом и горячим металлом кабины, дурманил и отключал остальные ощущения. Продлевая пьянящий восторг, он потянул носом и сразу же ощутил резкую нотку гари — кислого и мерзкого последа недавней бойни. Синдзи фыркнул, снова мотая головой, и сказал:

— Еще.

Забивающий дух водопад обрушился на звенящую голову.

— Рей! — недовольно сказал он, отплевавшись. — Не полведра же сразу!

— Извини...

Он выпрямился, и вода щекочущими струйками мгновенно устремилась с головы вниз, холодя тело. Рей внимательно смотрела на него, держа в руках почти опустевшее ведро. На девушке, как и на нем, были закатанные форменные штаны и майка. Синдзи убрал мокрые волосы с лица, отобрал у нее ведро и встряхнул остатками содержимого, делая выразительное лицо. Рей улыбнулась.

— Эй вы, там, прекращайте баловство! — сказала Аска, высовываясь из воды. — Бросьте мыла сюда.

Сорью откисала по уши в омуте: единственная болванка удачно повредила систему кондиционирования, и пилот до конца операции равномерно пропаривался в раскаленной кабине. По ее требованию сотрудники проекта едва ли не ныряли в ручей с дозиметром, но все же заверили врачей, что вода пригодна для купания. Синдзи усмехнулся: "Хорошая у нас работа, правильная..." В центре лагеря шел военно-полевой суд, личный состав экспедиции собирал трупы и раненных, а им плевать — обливаются, моются.

Кусты зашуршали, и на берег ручья, к огромному изумлению Синдзи, выбралась мрачная, как дождливая полночь, Мисато-сан. Женщина рухнула в траву и зажмурилась.

— Кто скажет хоть слово об этих идиотах — убью на месте, — не открывая глаз, предупредила она. — Я дезертировала, и вечером сама себя расстреляю.

— Есть, — ответил за всех Синдзи.

— "Есть", — передразнила полковник. — Много ты понимаешь. "Есть"...

Солнце уже спряталось за рваный край колодца из мглы, и в долине медленно темнело. Женщина слепо подставила лицо бездонному чистому небу, забросила руки за голову:

— Хорошо мне с вами, подопытные.

"Новое дело..."

— ...Синдзи-кун, вот ты мне скажи, что ты чувствуешь, когда от тебя ничего не зависит?

Он хмыкнул: Кацураги, говорящая о странном, — это нечто новое.

— Я именно это и чувствую, Мисато-сан.

— Обреченность?

Синдзи нахмурился и бросил на голову полотенце:

— Нет. Обреченность — это когда ты не можешь ничего сделать.

Женщина открыла глаз и посмотрела на него.

— Ага, значит. То есть, ты можешь что-то сделать со своим статусом подопытного?

— Да. Я могу умереть.

Кацураги открыла второй глаз, и Синдзи с изумлением задумался: "А что я такого сказал?"

— Синдзи-кун, тебя держит только желание жить?

Синдзи сел в траву.

— Нет, Мисато-сан. И не мне вам говорить, что есть долг.

— А, ну да.

Она вновь закрыла глаза, и тон ее ответа Синдзи совсем не понравился. К тому же, Кацураги упорно делала вид, что ни Рей, ни Аски тут нет.

— Знаешь, Синдзи-кун, я вот думала, что решения принимаю я. Потом, получив опечатанные конверты с приказами, — что я даже вне базы получаю определяющие команды от твоего отца, а по ситуации решаю сама. Но вот выясняется, что "потери после пребывания в объекте "Окно" могут превышать тридцать процентов личного состава"...

Женщина выдернула травинку, повертела ее и не глядя сунула себе в рот.

— Так что, хоть расстреляй я этих мудаков, хоть отпусти во мглу — один хрен, все предусмотрено и предопределено.

Синдзи оглянулся. Рей со странным выражением лица — пониманием, что ли, — смотрела на лежащую Мисато-сан, а Аска медленно переводила взгляд с него на полковника, и ее ошарашенная гримаса была замечательнейшей иллюстрацией к этому диалогу. Он вновь посмотрел на Кацураги.

— Знаешь, Синдзи-кун, я раньше дружила с одним... Приютским. Ну, выросли, закрутилось, потом оба поняли, что судьбы нас уводят по разные стороны войны, а назад дороги нет. Оба уже людьми войны стали. Его в сливки унесло, меня — в задницу какую-то. И как я не старайся — все равно задница. Как он не пыжься — один черт сливки...

Она помолчала немного, гоняя стебелек полными пересохшими губами.

— Ах, как я за вас, ребятки, ухватилась — вот оно, нет судьбы на войне!.. Ангелы, "Прорыв" этот, и — я, я все решу! Устрою, как надо, в лучшем виде!

Мисато-сан оперлась на локти и поднялась, открыв, наконец, глаза, вытащила изо рта травинку, нахмурилась, выкинула ее.

— А ты говоришь — долг, Синдзи-кун.

Зашуршали кусты, и Кацураги пропала, словно и не было. Икари смотрел на еще дрожащие ослепительно зеленые ветки и не знал, что ему чувствовать. Пока вроде как выходила грусть и отрешенное понимание.

— Эй, Синдзи, — тихо позвала рыжая. — Ты это, облей меня, водой-то. А то что-то мерещится всякое...

— Ты или ныряй, Аска, или прикройся, — не оборачиваясь, ответил он.

Девушка выругалась, и послышался плеск.

* * *

На столе стояли бутылки, в воздухе — плотный сигаретный дым, разрезаемый под потолком вентилятором. Дым клубился вокруг тусклой лампы, ускорялся лопастями и уходил в затемненные углы. Синдзи валялся в плетеном кресле, вывалив ноги на стол, а напротив в той же позе сидел Сигеру Аоба.

— Ты же больше, чем я проводишь времени в аду...

Сигеру для убедительности покачал стаканом, и желтоватая жидкость тяжело плеснула, пустив слабый блик. Пальцами той же руки он держал зажженную сигарету.

— Мы все в аду, Аоба, он внутри нас. И вопрос лишь в том, сколько этого ада мы притаскиваем с собой в мир.

Собеседник глотнул из стакана и поморщился — то ли от спиртного, то ли от слов Синдзи.

— Ты философ, "пилот Микадо".

Синдзи выпрямился, сбрасывая ноги со стола, и грохнул кулаком по крышке:

— А ты — нет?! Ты из-за дебильной идеи угробил столько людей! Нравится чувствовать себя убийцей?

— Ну да, — хмыкнул Сигеру. — Тебе-то ведь не привыкать к таким ощущениям. Пак-Хао, Харбин, какая-то срань в Корее... Да, и ты забыл, кто подбил машины дезертиров? "Бог войны", мать твою...

Синдзи почувствовал, что ему нехорошо. Слова кружились в голове и вызывали тошноту.

— Слушай, почему тебе не сдохнуть, а?

— Так я уже, — сказал Сигеру и с наглой ухмылкой затянулся сигаретой. — За что тебе очень благодарен.

Щелкнул предохранитель пистолета, и над стволом замерла переносица мертвого пьянчужки.

— Давай-давай, — подбодрил его Аоба. — Самый надежный способ дезертировать. Или в ЕВЕ оно полегче стрелять в товарищей?

Мушка заплясала, и целик никак не мог поймать ее в объятия.

— Хотя... — задумался Сигеру. — Ты же кого-то шлепнул там, возле твоего "Типа"... Да. Кто это был? Ах, прости, что спрашиваю — тебе-то плевать на людишек...

Синдзи ощутил леденящую кровь ярость. Пляшущая рука обросла сталью, на ней защелкнулись замки, пальцы окаменели, ложась не на собачку — на гашетку.

— Сдохни, сука, — прошипел он.

Пуля снесла дезертиру пол головы, и Аоба завалился назад вместе с креслом. Золотистые плетеные ножки, нелепо выброшенная нога в ботинке... Синдзи, тяжело дыша, опускал руку и вдруг услышал тихий хрип.

— Херово... Не разучись убивать... Без ЕВЫ-то... Кххха...

* * *

Он вскочил, сел и уже привычно успел увидеть остатки видения, словно нарисованные на сплошном пологе мрака.

— Икари...

Синдзи ничего не ответил. Разрывающие сердце эмоции таяли, растекались дымом, пережженные сном. Холод ночного пробуждения, бисеринки пота и грубые, как наждак, простыни.

— Сны?

— Да, Рей.

— Тебе плохо?

— Было. Там.

Девушка помолчала и обняла его покрепче:

— Ты выбрасываешь все пережитое там?

Синдзи подумал и кивнул — и невидимой девушке ("Все равно почувствует") и себе.

— Наверное, Рей.

— Но тебе придется встретиться с кошмарами наяву, рано или поздно. Что будет тогда? — сказала она, и Синдзи почувствовал ее тревогу. Ее — не свою.

— Надеюсь, в этот день я уже никому не буду нужен. Я... Я выйду, Рей.

— Мне выйти с тобой?

Теплый шепот...

— Нет, Рей, я скоро.

— Мы уже не в "Окне"...

Синдзи улыбнулся.

— Я помню, Рей. Спасибо.

Он осторожно перебрался через поджавшую ноги девушку, наспех оделся и вышел в коридор. Осмотревшись, Синдзи сел на ближайшую лесенку, устроился так, чтобы острое ребро ступеньки больно врезалось в спину, и воткнул невидящий взгляд в переборку. "Поспал. Пережевал эмоции. Отдохнул, можно дальше убивать. Блин".

Синдзи прислушался: сердце знай постукивало себе, гоняя кровь, избыточная влага не рвалась выступить потом по всему телу, только мышцы ноют после двенадцатичасового вымахивания рычагами. "Аоба? А, да, был такой. Пили вместе".

— Синдзи? Что ты тут делаешь?

Икари поднял глаза и обнаружил Ставнийчука, держащего в руке сигарету. На лице доктора было написано недоумение, сна — ни в одном глазу. Идет себе человек по делам...

— Здравствуйте, доктор. Не спится вот.

— А.

Ставнийчук поднял глаза, подошел под вытяжной вентилятор и зажег сигарету. Сделав мощную — чуть не в треть сигареты — затяжку, он посмотрел на Синдзи и зачем-то объяснил:

— Бросил после войны, усы запустил, чтоб соблазна не было, а по ночам тянет иногда... Да.

Синдзи кивнул: ну, не спится человеку, ну, расскажет сейчас пару историй, и разойдутся спать. Все равно делать нечего.

— Переживаешь?

"А, нет. Не историю. По ночам модно еще и о жизни спрашивать..."

— Да как сказать. Наверное.

— Наверное. Ты прямо как Аска, — сказал Ставнийчук. — У той тоже, как гадостно на душе — все "наверное" да "полагаю"...

Синдзи подумал, что недурно было бы разузнать что-нибудь о рыжей: спросить, какая она была, как такая выросла, но вдруг понял, что кроме деталей и сам все знает — слишком уж близкой и родной, слишком уж понятной была Сорью. "А детали... Да кого они интересует. ЕВА под себя все одинаково кромсает".

— Вы, пилоты, вообще до жути похожи. Вас ЕВА словно близнецами рожала, — сказал Ставнийчук. — Не внешне, само собой, но ты понял.

Синдзи вздрогнул, а потом сообразил, что их мысли просто пошли похожими путями.

— Алексей-сан...

Ставнийчук подавился дымом, закашлялся и засмеялся:

— Ох... Извини, у тебя ужасное произношение, никак к своему имени по-вашему не привыкну...

Синдзи улыбнулся: смеющийся доктор разительно отличался от Акаги, хотя занимался, вроде, похожими вещами.

— Извините, пожалуйста, доктор. Я хотел спросить вас как раз о ЕВЕ.

Ставнийчук докурил сигарету, затушил об стену и спрятал в карман халата:

— О, интересуешься? И что я тебе нового могу рассказать?

Синдзи пожал плечами:

— Я и сам не знаю, доктор. Просто расскажите что-нибудь странное об этих машинах.

Ставнийчук вдруг внимательно посмотрел на него:

— Гм... Странное? Интересно, что именно ты об этом спрашиваешь.

— А что тут такого? — удивился Синдзи.

Доктор уселся на пол и запустил пятерню в свои седины:

— Твоя ЕВА уникальна. Помнишь, я рассказывал о передаче технологий?

Синдзи кивнул: это был день гибели Аянами. Он помнил этот день по секундам.

— Институт доктора Акаги передал все технологии союзникам, кроме одной — строения реактора "Типа-01". Теории компакции, интенсивного теплообмена уже и так были известны, ее идеи витали в воздухе, так что поначалу никто не придал этому значения... Кроме меня.

Синдзи с интересом посмотрел на Ставнийчука. Он слышал, что такие рождаются раз в сто лет — мастера на все руки, умеющие ладить с людьми, чинить насосы и изобретать порох из тряпок. Загадка собственной машины ушла куда-то на второй план. "Интересно, насколько он в действительности похож на Акаги..."

— Да... Так вот, — продолжил после паузы доктор. — Понимаешь, конструкция твоего "Типа" не предусматривает перезарядки реактора. Вообще.

Синдзи задумался: да, за две недели до отправки "Тип-00" отгоняли в горы для каких-то работ с реактором, а его машину если и клали под краны, то только чтобы изменить конструкцию или починить после сражений.

— В техдокументации указан реактор, как на "Типе-00" — мощный, компактный, агрессивный, с двумя критическими массами почти чистого урана... Мощный — и очень нестабильный.

Кивок: да, было такое. Ставнийчук посмотрел на него и продолжил: