Крымов вяло пожал плечами.
— Всё равно, нельзя так поступать с человеком! Какова бы ни была его вина, — запальчиво выкрикнул писатель. — Вам должно быть стыдно, что вы занимаетесь таким гнусным делом! Чем вы тогда лучше него?
— Мы — часть большого плана! — обидчиво ударил себя кулаком в грудь Марчелло. — Лекари мы. Человеку может быть больно, очень больно, но таково лекарство.
— Так ты готов стать его защитником? — поразился Баринов. — Он же тебя отравить приказал!
— Да готов. Я против расправ, я за суд. Нужен честный суд.
— Ты кого пожалел? — лицо кинорежиссёра вытягивалось во всё более изумлённый овал. — Этого? — он указал на болтающегося по соседству Дмитрия Мишкина, ближайшего друга юности Крымова, который даже одно время замещал его на посту президента. — А может тебе стало жалко его подельников-чекистов?
— Они тоже люди.
— Ты что, ещё не понял? — словно на недоумка вглядывался в него Баринов и указывал пальцем на качающиеся на ветру трупы, некоторые из которых успели почти разложиться. — Честных людей тут не-ет! Понимаешь ты это? Они все ещё при жизни сгнили.
— Я по-другому себе представлял Высшую Справедливость.
Антону всегда было стыдно быть частью толпы, поэтому он искренне пытался критиковать диктатора, когда стадное большинство славило его, как бога, а теперь, когда лишь слепой не швырнёт в него камнем, он не хотел участвовать в травле и добивать поверженного с пьедестала кумира.
— Ну... я тогда не знаю... Ну ты и гуманист, — развёл руками Баринов. И задумался. Он стал расхаживать большими шагами вокруг дерева, обхватив подбородок рукой и глядя себе под ноги, потом сказал: — А знаешь, если хорошенько подумать, может ты и прав, я тоже против расправы. — И крикнул главному палачу: — Эй, дружок, погодь этого фрукта подвешивать. Лучше отпусти его с нами, если у вас так можно. Пусть с ним там — дальше по инстанции решают. — Потом Барин снова повернулся к писателю:
— Слышь, ты прямо святой.
— Нет святых среди людей, — заверил их сверху палач. — Есть лишь те, кто вовремя разглядел в себе зверя и успел накинуть на него намордник... Я вот грешник, — спокойно признался он и кивнул куда-то, — и они все тоже.
Антон оглянулся и обомлел, вокруг появились сотни мрачных фигур измождённых вечными посмертными мытарствам. Многих он узнал. Был тут и кафкианский охотник Гракх, обречённый вечно странствовать между жизнью и смертью. Всё выглядело прямо как у Адама Мицкевича. Был явлен им сущий парад этих сущностей, оторванных смертью от земли и не взятых на небо. Тут и отшельник, которого оставила жестокая девушка, прельстившаяся богатым женихом. И "золотые" мальчики-мажоры, которые прожигали жизнь эгоизмом и потому не узрели на небесах радости. И красавица-модель, никогда никого не полюбившая. И злобный богач, хозяин крупной корпорации, который сроду никого не пожалел, драл со своих работников три шкуры и обкрадывал на каждом шагу. И "Мистер нейтронная бомба", уволивший за свою жизнь сотни тысяч сотрудников ради бесконечных оптимизаций доходов своего бизнеса. Все они обладали до того ничтожными душами, что оказались не достойны даже ада, так и бродят в некоем промежуточном пространстве, где никому не нужны, — томимые вечным голодом, жаждой, похотью и прочими неутолимыми желаниями, никогда не зная покоя. Обречённые на вечную пытку неприкаянностью.
Окружившие Крымова мытари протягивали к нему свои скрюченные пальцы, стараясь ухватить за обрывки дорогого похоронного костюма, волосы, даже лицо. Рабы. Они мечтали хотя бы после смерти отомстить тому, перед кем раболепствовали и кому страшно завидовали.
— Эй вы, неблагодарный народ! — насмешливо кричал им Баринов. — Царь из-за вас сердце себе надорвал, ночами не спал, икра ему в брюхо не лезла из-за тяжких дум о вас, а вы, сволочи такие, его почему-то не любите. Отчего же, поганцы вы этакие, не любите вы своего отца и благодетеля?! Обязаны любить! На то он и власть, — чтобы его обожать и умиляться. Не он для вас, — а вы для него существуете, рабы вы жалкие.
*
В 1130 году королём Норвегии стал Магнус IⅤ. Монарх вёл себя по отношению к подданным не слишком хорошо. В конце концов он надоел своему народу хуже пареной редьки, и норвежцы решили избрать монархом Харольда Гилли. Но Магнус посчитал иначе. В своих собственных глазах, как это часто водится у тиранов, он видел себя величайшим правителем, оказывающим народу неоценимую услугу своим никак не ограниченным во времени пребыванием на троне.
В ходе вооружённого противостояния с распоясавшейся оппозицией Магнус IⅤ показал себя скверным полководцем и умудрился попасть в руки к вовремя не задавленным "иностранным агентам" и местному средневековому "Алексею Навальному". Победители повели себя странно: не желая самим марать руки об узурпатора и тирана они отдали его на суд его же собственным рабам. Те же "в благодарность" выкололи хозяину глаза и кастрировали его...
Не жизнь, и не богатство, и не власть делают из человека раба, но лишь его болезненная привязанность к жизни, богатству и власти.
Философия буддизма
Глава 539 "Больше никогда...".
Между тем палачи согласились не вешать Крымова, помогло заступничество литератора. Блэк Джек ловко спрыгнул с ветки, хрустнув в суставах, потянулся всей своей кряжистой кривоногой фигурой, потом небрежно снял с шеи приговорённого верёвку, свернул ею и зашагал с напарником прочь.
— Я — травленный волк, — многозначительно ткнул Лирина в бок Барин, — я видел в своей жизни всё. Ты хочешь, чтобы я поверил, что твоё прощение совершенно бескорыстно, хе-хе-хе, — понимающе захихикал матёрый царедворец и якобы в шутку погрозил писателю пальцем. — Ты ведь просто не исключаешь, что вы оба ещё можете вернуться обратно! И тогда за проявленный высокий гуманизм в отношении монаршей персоны быть тебе первым министром при его особе и миллиардером.
Антон не пытался что-то доказывать. А Никита Баринов уже подошёл к счастливчику, продолжающему стоять, словно кол, с выпрямленной спиной и вытянутой шеей, похлопал его по плечу:
— Ну-ну...всё хорошо, помилование вам вышло...Повезло. Выпить хочешь, ваш-величество? — Барин уже где-то разжился бутылкой мутной сивухи и заляпанным гранёным стаканом. — Эх ты, Коля-Николай, сиди дома не гуляй! — передразнил киношник того, перед кем недавно заискивал. — С вашими грехами помирать нельзя, — опасно: сразу в кипящий котёл черти сунут — искуплять... Так что желательно в вашей ситуации жить вечно.
— Да пошёл ты! — огрызнулся недоповешанный правитель, расстёгивая штаны, чтобы отлить, ибо прежде ему как-то не до этого было.
— Мы то пойдём, точнее поедем, а вот ты останешься между небом и землёй болтаться, если эти ребятки всё же передумают и вернуться довести свою работу до конца. Ты, дядя, как не крути, заслуживаешь крепкой удавки. Я про твои дела и делишки ещё кино сниму — "Утомлённые светилом-5". И мне за него в раю второго Оскара дадут.
— Ага, помечтай! — окрысился Крымов. — Ты как режиссёр давно кончился и никому лет тридцать уже не интересен. Только благодаря мне и моему предшественнику ты на свои "шедевры" дорогую импортную плёнку изводил.
— Что ты сказал? — сузил сверкнувшие белой яростью глаза старый аристократ от искусства. — Повтори! Я...бездарность? А ты...ты, сука, знаешь кто...
— Я всенародно избранный президент. Причём неоднократно. Народ уважает меня за то, что я для него и для России сделал.
— Ну хорошо, назови хоть что-то, за что Россия будет тебя поминать добрым словом, — злобно предложил Баринов. — При Сталине мы победили фашизм и восстановили страну после войны. При Хрущёве решили проблему с жильём, миллионы зеков из ГУЛАГа вернули. При Брежневе подняли культуру. А что сделал ты, сука, для людей?
Вместо ответа Крымов полез в драку и Антону Лирину пришлось их разнимать. При этом у писателя имелся ответ на заданный президенту вопрос. У почившего тирана тоже была своя великая историческая заслуга. Как метко заметил его коллега-писатель Дмитрий Быков, заслуга нынешнего президента столь значительная, что у него есть все шансы на память более благодарную, чем у Сталина, Брежнева или кого-то ещё. Президент Крымов, его режим в своём трагически-карикатурном изводе больше всех скомпрометировали авторитаризм, несменяемость, поощрение лояльных и отсев талантливых. Он и его люди продемонстрировали всю духовную нищету казенного патриотизма, мерзость спецслужбисткого рвения. А ещё Крымов добил всё светлое, что оставалось после Оттепели и Перестройки. Он и его бездарный, глупый режим стали самыми наглядными свидетельствами тупиковости этого пути.
— Да ладно вам, — примирительно сказал Антон. — Нашли тоже время. Очнитесь же! Оглянитесь вокруг. Мы же в одной лодке. Давайте лучше выпьем и погребём дальше.
Первому, как пережившему сильный стресс, налили недоповешенному президенту. Но едва он поднёс стакан к трясущимся губам, как неподалёку загремела барабанная дробь. В поле словно из-под земли возникли две строгие серые шеренги солдат, между которыми волокли что-то ярко-красное, похожее на кусок мяса.
— А, это тёзку моего, императора Николая Первого персонально парят. Те, кого в его правление запороли таким же образом, — едва взглянув, равнодушно пояснил Крымов, который попал в эти края раньше и даже успел немного обжиться, и кое-что узнать. Слегка улыбнувшись чему-то политик добавил: — "Благородный рыцарь на троне" при жизни так много рассуждал о милосердии и справедливости к подданным, "улучшении участи крепостных крестьян", смягчении рекрутчины, о сострадании к самым притесняемым и бесправным, что теперь на собственной шкуре испытывает "милосердие" так любимых им шпицрутенов.
Лирин напрягал глаза, старясь разглядеть лицо несчастного венценосного страдальца, которого двое служивых тащили, словно бычка на привязи, сквозь строй стегающих его нещадно солдат. Как и все он знал императора Николая I по парадным портретам и по знаменитой конной скульптуре, как "всадника в высокой каске", то есть, как статного мужчину с царственной выправкой. А там в поле какой-то сгорбленный старик, которого волокли двое гренадёр. И всё же Лирин признал в жалком горемыке царственного правителя — по выпуклому голому лбу с большими залысинами и характерным кавалергардским усам.
Неужели такое возможно? Чтобы возмездие творилось столь буквально и жестоко. Ведь император кажется не был таким уж злодеем. Согласно довольно правдоподобной легенде, при учреждении тайной полиции, — знаменитого Третьего отделения, — её глава Александр Бенкендорф попросил у государя конкретных инструкций, и тот якобы протянул ему белый платок: "Вот твоя инструкция; чем больше утрёшь им слёз несчастных, тем лучше исполнишь своё назначение".
Конечно, можно было бы поиронизировать над популярной историей создания зловещей Тайной канцелярии, уничтожающей любые ростки свободомыслия, но Лирину вспомнилось другое: "Прошу всех, кого мог умышленно огорчить, меня простить. Я был человек со всеми слабостями, коим люди подвержены; старался исправиться в том, что за собой худого знал. В ином успевал, в другом нет; прошу искренне меня простить..." — эти стоки государь надиктовал уже на смертном одре... Видать не помогло. Не простили. Собирался же и мог освободить народ от векового рабства, от пожизненной рекрутчины, однако не освободил, не спас от мук. Не защитил поданных от издевательств самодуров-помещиков, всесильных бюрократов-столоначальников, которые в его правление получили невиданную власть... За то его и тащат видать сквозь строй.
Тем не менее тяжело было смотреть на жестокое воздаяние человеку за грехи его. Скорбное, отталкивающее зрелище, не вызывающее ни капли злорадства или чего-то близкого к этому, лишь жалость и сочувствие. Даже сквозь барабанную дробь были слышны вскрики несчастного: "Ради Христа! — умолял Николай хотя бы смочить ему потрескавшиеся губы и раны, и его мучители были столь же милостивы, что и мучители того, чьим именем он взывал к ним, только вместо губки, смоченной в уксусе, один из них протянул бывшему императору пропитанный кровью и слезами имперский платок.
Лирин отвернулся не в силах больше смотреть на мытарства человека, и вздохнул:
— Тяжела десница Бога тому, кто неправильно и неумело распорядился данной ему свыше властью.
И тут на Крымова нахлынуло:
— Я вот власть употребил на дело! Скоро по всей России мне поставят памятники, — ещё даже не опрокинув в себя стопку, он загорячился: — На моих похоронах будет пролито столько слёз, что Москва-река выйдет из берегов! Потому что люди не дураки и понимают, как была бы ужасна их жизнь, если бы Провидение не послало России Меня.
*
В центре столицы Парагвая городе Асунсьон стоит необычный монумент. Он представляет собой придавленную бетонным блоком бронзовую фигуру, точнее из основания памятника торчит только часть лица и скрюченный руки, будто некто пытается зацепиться хоть за что-то на поверхности под тяжестью вбивающей его в землю бетонной плиты. Так выглядит монумент, призванный напоминать парагвайцам о тёмных временах правлений "долгоиграющего" президента Альфредо Стресснера, который с 1954 по 1989 год вопреки конституции (которую он, как у них — у тиранов принято, изменил под себя "всенародно одобренными" поправками) восемь раз (!) переизбирался главой государства.
Памятник 35 годам диктатуры состоит из придавленной блоком статуи Стресснера, — одной из тысяч, ибо в годы его правление в стране был создан культ этого человека, повсюду были установлены ему памятники и везде висели его портреты. Но в итоге все они были отправлены в качестве металлолома на переплавку, а из одной был сотворён монумент в память о тёмных годах дектатуры. Для верности конструкция стянута ржавыми скрепами, на ней надпись: "Больше никогда!".
Стресснер начинал как вполне законный народный избранник, но со временем превратил страну в один большой концлагерь. Каждый четвёртый парагваец побывал за эти годы за решёткой или колючей проволокой. В 1992 году в пригороде Асунсьона, столице страны, были обнаружены так называемые архивы террора, хранящие обширную информацию, связанную с ликвидацией оппозиционеров. Из документов следует, что политических заключённых подвергали страшным пыткам, после чего отправляли членам их семей окровавленную одежду и аудиозаписи издевательств. Противники режима исчезали средь бела дня, запросы родственников об их судьбах оставались без ответа. Гражданские права и свободы парагвайцев были жёстко ограничены. Политическая оппозиция фактически поставлена вне закона. Над прессой была установлена жёсткая цензура. Стресснер уничтожал своих оппонентов и внутри страну и за рубежом. Выборы бессовестно фальсифицировались: диктатор и его пропрезидентская партия всегда получали от 70 до 90% голосов.
Криминальные группировки в Парагвае возглавлялись государственными чиновниками, офицерами армии и тайной полиции. Организованная преступность была фактически легализована и срослась с государством. Парагвай при Стресснере был одной из самых коррумпированных стран мира. Фактически хорошо жила только "семья" приближённых к нему олигархов и назначаемые из президентского дворца высшие чиновники. Верхушка. А ещё разной масти пропагандисты и звёзды, усердно вылизывающие власть (многие впоследствии оправдывались, будто искренне верили, что "Большой Папа" спасает страну от развала).
