В Средиземном море пароход под панамским флагом, забравший в порту Генуи эту партию зениток, под покровом ночи перегружает ящики на другое судно... И вскоре швейцарские изделия уже выгружаются в Одессе.

Пусть наши конструкторы покопаются в устройстве этих автоматических пушек. Воспроизводить их ни к чему, тактико-технические данные у них пока не ахти, но вот разобраться, как вообще можно делать автоматические пушки калибра 20 мм, а то и побольше, необходимо. Может быть, сумеют и сами сваять что-то подобное, не дожидаясь конца тридцатых, как это было в моем времени.

Моя роль в этих операциях была невелика: потихоньку встретиться с нашими товарищами, прибывшими в Швейцарию, и малость поднатаскать их в реалиях этой страны, чтобы на переговорах они не смотрелись белыми воронами. Напрямую я на швейцарские фирмы и не пытался выходить: Швейцария и ее деловые круги традиционно были весьма настороженно настроены по отношению к СССР.

Глава 15. Хлебный кризис надвигается

15.1.

Провернув эту операцию, я с некоторым беспокойством ожидаю вызова в Москву (позднее будет ясно, почему...). И вызов пришел, но не от Центрального военно-промышленного управления Совнаркома СССР, как я полагал, а от Военно-технического бюро Комиссии обороны при СНК СССР. Это заставило меня насторожиться, ведь это бюро, созданное для координации работы всех ведомств (в том числе и спецслужб) в военно-технической области, несмотря на свое "техническое" название и функции, по составу почти совпадало с Политбюро ЦК ВКП(б)! Поэтому, по приезде в Москву я первым делом старательно собираю в папочку все необходимые документы, относящиеся к делу, прежде, чем являться под светлые очи партийного ареопага.

Войдя в здание ЦК на Старой площади, предъявляю на входе свой партбилет и иду искать нужный кабинет. Прихожу немного заранее, и наблюдаю, как собираются члены комиссии. Молотов, Сталин, Куйбышев, Оржоникидзе (от него я удостоился приветственного кивка), Трилиссер (с ним мы лишь переглянулись), Андреев, Рудзутак, Каганович... А это кто?! Неужто Николай Иванович? Ежов? Но ведь он, насколько мне известно, не член комиссии...

Я человек невеликой личной храбрости, и появление этого персонажа вызвало внутри противный холодок страха. Мысленно — только мысленно! я не удержался от нецензурного восклицания.

После некоторого ожидания, в ходе которого я весь извелся, изо всех стараясь не ерзать без нужды на кожаном диване в приемной, секретарь, зашедший на минуту в кабинет, а затем выглянувший из дверей, приглашает меня зайти.

Вхожу. Сесть мне не предлагают. Лазарь Моисеевич — видимо, он и председательствует на этом собрании — объявляет:

Следующим пунктом повестки дня — вопрос о постановке личного дела товарища Осецкого. — Произнеся эти слова, Каганович отрывает взгляд от листков, которые держит в руках, и поднимает глаза на меня. Однако сесть так и не предлагает. Пожимаю плечами, подхожу к ближайшему свободному стулу у стены, и сажусь. За стол вместе с членами комиссии пристроиться все же не решаюсь. Среди присутствующих проносится легкий шепоток, некоторые переглядываются, но никаких возражений против моего поступка не последовало. Между тем Каганович продолжает:

Слово предоставляется заведующему Орграспредотделом ЦК товарищу Ежову.

Низенький щуплый человечек, одетый, по чиновничьей моде тогдашнего времени в полувоенный френч, встал со своего места, стер с лица постоянно блуждавшую на нем улыбку, и начал читать по бумажке:

Осецкий, Виктор Валентинович, ввел в заблуждение руководящие органы партии и правительства, и, организовав не вызванные необходимостью закупки военной техники за рубежом, нанес государству значительный ущерб, измеряемый суммой примерно в 30 тысяч американских долларов. Осецкому было известно, поскольку он сам принимал участие в утверждении соответствующих решений, что мы приобретаем у германской фирмы Бютаст образцы и техническую документацию для производства автоматической зенитной пушки калибра 20-мм. Несмотря на это, он организует приобретение аналогичного зенитного орудия у швейцарской фирмы. Чтобы скрыть наличие этой совершенно излишней закупки, Осецкий проводит ее не по линии Спотэкзака Наркомата внешней торговли, а по линии спецзакупок через ОГПУ. Тем самым товарищ Осецкий виновен не только в нанесении прямого денежного ущерба Советскому государству, но и в действиях, которые могут быть расценены, как направленные на обман партийно-государственного руководства. У меня все, с этими словами Ежов поднял голову и посмотрел на сидящих во главе стола. Дождавшись кивка — от Сталина, а не от председательствующего Кагановича, он садится на место.

Какие будут предложения? — берет бразды правления в свои руки Лазарь Моисеевич.

Заслушать объяснения товарища Осецкого, бурчит Орджоникидзе, не глядя на меня.

Каганович задумывается на несколько секунд, мимолетно переглядывается со Сталиным и важно произносит:

Слово для объяснения предоставляется товарищу Осецкому.

Резко (наверное, даже излишне резко) встаю с места, и, стараясь сдержать волнение и не запинаться, начинаю:

В первую очередь должен категорически отвергнуть обвинения в обмане руководства партии и правительства. Заказ на автоматические зенитные пушки 1S фирмы Werkzeugmaschinenfabrik Oerlikon был одобрен в установленном порядке Центральным Военно-промышленным управлением, а затем и Комиссией обороны при СНК СССР. Или же товарищ Ежов полагает, что в этих органах заседают не ответственные руководители, а дети малые, которым можно подсунуть на подпись что угодно? Кроме того, я вовсе не скрывал, что считаю недостаточной закупку через фирму Bütast автоматической зенитной пушки разработки заводов Rheinmetall в Германии, а решение о развертывании ее серийного производства — неправильным. Завод Љ8 имени Калинина, которому поручено это дело, не справился даже с производством автоматической зенитной пушки собственной разработки. А копирование немецкого образца требует еще более высокой культуры производства, что подразумевает наличие более высокоточных станков, более квалифицированных рабочих и более качественных сталей, по сравнению с тем, как обеспечен ими завод Љ8 сегодня. Если была надежда на тех специалистов, которые делали во время империалистической войны автоматические пушки Максим и Виккерс, то если из них кто сейчас и остался на работе, так на заводе "Большевик" в Ленинграде, бывшем Обуховском. А поставка стволов для этих зениток с Ново-Сормовского завода Љ92 не обеспечивает необходимой живучести, что уже доказали испытания.

Это мое мнение отражено в протоколах заседаний Центрального Военно-промышленного управления, копии которых я готов предоставить Николаю Ивановичу, поскольку он не удосужился разыскать их сам. Там же я настаивал на закупке и других образцов автоматических пушек, как у швейцарцев, так и у шведской фирмы Bofors. Объяснил я и необходимость такой закупки — нашим конструкторам нужно изучить различные технические решения, заложенные в эти автоматические артиллерийские системы, и на их основе разработать собственные образцы. Такие, которые давали бы приемлемые тактико-технические характеристики, и при этом отвечали технологическим возможностям производства на наших заводах. И это не просто мое мнение. Заказ для включения в список спецзакупок вовсе не был высосан мною из пальца, а сделан на основе заявки конструкторского бюро автоматического оружия Ковровского инструментального завода Љ2. Копию заявки я тоже готов предоставить Николаю Ивановичу, и с этими словами я беру папку с документами, которую держал в руках, делаю несколько шагов вперед и кладу ее на стол. Нет, не перед Ежовым, а перед Кагановичем. Или, если угодно, перед Сталиным — сидят-то они бок о бок.

Товарищи, поворачиваюсь на голос и вижу жесткое, суровое лицо секретаря ЦК Андреева. — Вопрос явно не подготовлен.

Что ви предлагаете, товарищ Андреев? — негромко спрашивает его Иосиф Виссарионович.

Передать вопрос в ЦВПУ, пусть создают комиссию и разбираются в своих внутренних дрязгах сами, прежде чем вываливать все в сыром виде на нас, отвечает Андрей Андреевич. В отличие от известной мне по прошлой жизни истории, он сейчас занимает пост заместителя председателя ЦКК и секретаря ЦК, курируя развитие тяжелой промышленности.

Есть другие предложения? — вклинивается в диалог Каганович. — Нет? Ставлю на голосование. Кто за? Против? Воздержавшиеся? Принято единогласно...

15.2.

По возвращении в Женеву снова с головой окунаюсь в дипломатическую работу. Тем временем вести с Родины долетают нерадостные. Троцкий совсем закусил удила, и вопреки решению Пленума ЦК не открывать общепартийную дискуссию, его сторонники широко распространяли свою платформу в партийных организациях, поднимали шум на партсобраниях. На заводах и в учреждениях появились листовки с обвинениями в адрес ЦК. Стандартный набор, известный еще по дискуссии 1923 года: бюрократизм растет по всем линиям, внутри партии изгоняются остатки демократии, партийное руководство пренебрегает творческими силами рабочего класса и т.д. Все это ведет к кризису, к ухудшению экономического положения трудящихся, к падению авторитета СССР в мировом рабочем движении и отдаляет перспективы мировой революции. Договорились уже и до призывов "свергнуть нетерпимый внутрипартийный режим".

Не то, чтобы эти обвинения не имели под собой почвы. Наоборот, диагноз довольно точный. Но с 1923 года прошло уже немало времени, а оппозиция и ее вождь так и не смогли предложить никаких конструктивных решений для лечения болезней. Внутрипартийная демократия? Очень хорошая и полезная штука, но кто в партии сейчас станет бороться за этот лозунг? Явное меньшинство. Другие, может быть, и не прочь его поддержать, но драться за это с партийным аппаратом совсем не желают. И что толку выдвигать лозунг, который заведомо нереализуем? Чтобы спасти свою партийную совесть? То есть — для личного самоуспокоения...

Тем не менее, несмотря на явно проигрышные позиции троцкистов, страсти разгорелись не на шутку. Все старые оппозиционные группы "слева" (и даже некоторые, еще не до конца растерявшие смелость "правые") оживились и совместными усилиями смогли произвести немалый шум. Если учесть, что это происходило на фоне волнений на ряде заводов, что было вызвано ухудшением снабжения, и традиционным нажимом администрации по части норм и расценок в стремлении обеспечить плановые показатели, то опасения большинства ЦК можно понять. А ну, как троцкисты начнут прямо апеллировать к рабочим коллективам? Я полагал, что этого не произойдет, поскольку в гораздо более острой ситуации в известной мне истории троцкисты на это так и не решились. Но в разговоре с Орджоникидзе по телефону нашего постпредства явственно ощущалась тревога, которую испытывали в партийной верхушке.

Виктор Валентинович, у нас угроза срыва программы по группе "Б", усталый голос "товарища Серго" долетал до меня сквозь хрипы, трески и шорохи помех. — Не хватает шелка, тонковолокнистого хлопка, красителей... Все валютные резервы пущены на обеспечение основных строек оборудованием. Кровь из носу нужны хотя бы небольшие валютные кредиты, чтобы дыры заткнуть. Черт с ним, с египетским хлопком, купим попроще в Турции, а шелк — в Персии. Но валюта нужна позарез!

Вы же знаете, что сейчас кризис, и даже товарный кредит на короткий срок не так просто получить, не говоря уже о долгосрочных займах. Ведь правительства основных империалистических держав твердо настроены против предоставления нам долгосрочных кредитов, объясняю ему.

Ты не понимаешь, голос Григория Константиновича совсем падает, уже забастовки пошли. Заводы встают, зарплаты нет, с продуктами плохо... Рабочие всерьез волнуются.

Ну, и что толку теперь говорить: я же предупреждал?!

Режьте программу нового строительства, консервируйте стройки, не замахивайтесь на растрату всего валютного фонда для закупки станков. Ничего больше сделать в этой ситуации невозможно. Ну, или ждите, когда оппозиция покажет вам кузькину мать. Выбирать вам! — на другом конце провода молчание, затем слышен щелчок разъединения, и телефонистка по-французски щебечет, что разговор окончен.

В самом деле, те плановые наметки, которые ЦК пересматривал в сторону увеличения, были под очевидной угрозой срыва. Нажим на крестьянство для объединения его в коллективы, давал видимые результаты, но сопровождался опасными эксцессами и грозил мрачными экономическими последствиями. Началась массовая распродажа и убой скота. Перспективы осеннего сева выглядели туманными из-за экономической и организационной неразберихи в поспешно сколоченных новых колхозах. Правда, обобществленный сектор давал гораздо более высокий процент товарного хлеба, чем единоличники, однако скудный урожай не сулил радостных перспектив по части хлебозаготовок. Кроме того, продовольственного фонда не хватало из-за бурного роста городского населения в ходе индустриализации. В ряде областей начали негласно вводить нормированное снабжение, а ближе к осени оно уже было официально санкционировано Совнаркомом СССР.

В этих условиях не удивительно было появление в "Правде" статьи за подписью председателя Совнаркома И.В. Сталина. Хотя она носила не памятное название "Головокружение от успехов", а более жесткое "Горькие плоды бюрократического восторга", но содержание ее было примерно тем же. Однако касался в ней Сталин не только перегибов в ходе коллективизации и борьбы с кулачеством, но и гонки за выполнением повышенных обязательств, не подкрепленных экономическим и техническим расчетом, в промышленности. "Правые" могли бы вздохнуть с удовлетворением, если бы статья, прямо и недвусмысленно обвиняя в перегибах "троцкистские настроение ряда руководителей", не содержала бы выпадов и в сторону "правых капитулянтов перед трудностями социалистического строительства".

Таким образом, была дана четкая идеологическая установка, где надо искать виновников хозяйственных затруднений. И чтобы эти виновники не ускользнули от партийной ответственности, ЦК, наконец, объявил о долго оттягивавшемся начале предусмотренной решениями съезда ВКП(б) чистки партийных рядов. Это был довольно точный выбор момента для того, чтобы нанести тем самым удар по троцкистской (и все прочей заодно) оппозиции.

Не внушали оптимизма и живые свидетельства происходящего на родине. В сентябре вернулась из отпуска одна из машинисток нашего постпредства. Вскоре она зашла в гости к Лиде, и не смогла удержаться от жалоб:

Что же это такое, товарищи руководящие коммунисты? — тихим, печальным голосом рассуждала она. Скоро пятнадцать лет Советской власти, а мы снова народ на карточки посадили, как в гражданскую. Да ты попробуй по карточкам все получи! Хлеб еще регулярно дают, а другие продукты неделями не видно. Если и завезут что, то хвосты такие, что часами стоишь — не достоишься. А цены на рынке в Орехово-Зуево взлетели так, что и не подступишься. Уж не меньше, чем вдвое против прошлогодних! — Она умолкла на несколько мгновений, затем снова заговорила:

Свекор рассказывает, ткацкие фабрики летом по несколько дней простаивали. С продуктами и так плохо, а тут еще и простои, и расценки режут. Заработок страдает. Рабочие уже и бастовать готовы, а в Купавне, говорят, серьезная волынка была. ГПУ зачинщиков похватало, но продуктов в лавки подбросили малость. Ох, что же это деется! — она горестно всплеснула руками. — Листовки в городе появились, против партийного начальства. И местных партийцев многих из партии повыгоняли, за оппозицию... тут она понизила голос и остановила свои слова, жалобно взглянув на Лиду.