Мой отчим - советский пенсионер

Снова мы с Марфой Ивановной разговорились. Она меня о работе моей спрашивала, о коллективе, об отношениях с руководством, о трениях с посетителями. Послушала, головой покачала, и говорит:

— Работу менять тебе нужно, Зоя! Работа — не волк, в лес не убежит... Какие твои годы? Тебе девятнадцати нет? Попробуй еще поучиться, поступить в институт, найти себя, — человек и в семьдесят лет не должен опускать на себя руки. Зачем тебе нужно, что та Владлена на тебя рычит по пустякам потому лишь, что она — твоя начальница, что её наделили правом командовать и зло срывать на других? Есть такие творческие работы, где ты можешь с руководством контактировать лишь изредка... Вот что ты еще умеешь делать этакое? Может, рисовать, шить, петь, танцевать? Жила бы ты в Москве, я бы тебе посоветовала пойти в манекенщицы, — пусть платят им как "техникам 8 разряда", то есть уборщицам, но у всех они на виду, можно выйти замуж за интересного, неглупого человека. И представь, какой восторг: пройти летящей походкой, представляя себя лебедем белым, по демонстрационной площадке, — за рубежом место, где девушки ходят, называют "подиум", — демонстрировать людям ту одежду, которую еще только будут носить вскоре, вызывать восхищенные взоры и зависть окружающих...

— Не люблю вызывать зависть, я тихоня, — скромно заметила. Но, думаю, глаза мои загорелись от нарисованной Марфой Ивановной картины: я — на "подиуме"...Эх!... — А люблю я танцевать, и пою средненько: музыкальную школу закончила, и рисую акварели, — бабушка научила, она прекрасно рисует... Но не люблю быть на виду...

— Глупости, дитя! Все мы в юности были тихонями... Это сейчас есть девицы наглые уже в юности, но этих не стоит принимать во внимание, — настоящие мужчины таких подсознательно обходят как непонятных существ, наделённых женской внешностью... Итак, талантов нераскрытых в тебе — немало! Так попробуй же услышать в себе зов будущего: что влечёт тебя более всего? И сдай документы сразу в два вуза, когда соберёшься поступать, или попробуйте гарантированно заручиться поддержкой одного из преподавателей, чтобы были поблажки при поступлении...

Слушала я Марфу Ивановну и поражалась, — что она говорит?

— Как в два вуза, Марфа Ивановна? У меня всего один аттестат зрелости! Как могу я его представить в два института сразу? Вы ничего не путаете?

— Да не выжила еще из ума старая хирургиня, Зойка! Что тут такого удивительного и непонятного для такой светлой умом, как ты, девушки? Заяви об утере старого аттестата, обратись в свою школу, они тебе дадут дубликат аттестата зрелости, только и всего. Вот если человек теряет паспорт, или документы у него воруют, — он заявляет в милицию о произошедшем, ему сперва дают справку, а вскоре выписывают новый паспорт. То же самое и с аттестатами. Моя соседская девочка, та, что выучилась на швею, потом на технолога швейного производства, в итоге стала в Москве "техником 8 категории", а после вышла замуж за работника нашего посольства во Франции, именно так и поступила с паспортами и документами об образовании. И тебе советую.

Помолчала я, обдумывая мысль, и тут такой хохот меня взял, — гомерический, дикий, словно я — Гаргантюа какой... Вспомнила я два виденных мною у отчима паспорта, а сколько их еще у него, должно быть... Оказывается, никакой тут сложности нет, чтобы новый заполучить документ... Смеюсь вовсю, не могу успокоиться... Даже Семён Васильевич из кухни прибежал:

— Что такое, Зоечка? Тебе плохо? Ты смеёшься, как в истерике... Что случилось?

— Все хорошо, дядь Семён, — отвечаю. — Просто вот Марфа Ивановна мне советует сразу в несколько ВУЗов документы подавать, чтобы точно куда-то поступить. А чтобы подавать в разные места, нужно несколько аттестатов, — вот она и советует дубликат взять взамен якобы утерянного. Смешно мне!

— А что? — отчим за ухом себя почесал, макушку погладил, размышляя. — Дельная мысль, Марфа Ивановна... Подсказали, спасибо! Я сам этим займусь, Зоечка, ты же всё время на работе, — будет у тебя дубликат и больше шансов в жизни!

Похоже, дядя Семён с Марфой Ивановной имеют немало точек соприкосновения. И я тоже уже научилась кое-что понимать в этой жизни, а недавно еще была "зеленым огуречиком", пока училась в своем техникуме.

Взял дядя Семён да и уселся на диван рядом со мной и моей пожилой собеседницей, решил третьим быть в нашей беседе. Но мне его любопытство не понравилось:

— Марфа Ивановна, — говорю, — пройдёмте в мою комнату! Я вам свои акварели покажу, и наброски карандашные... Там нам уютней будет!

Теперь дядя Семён засмеялся моему откровенному заявлению:

— Что, Зоя, лишний я? Ну, смотри... Почему же ты мне свои рисунки не показала ни разу? Даже и не знал, что ты у нас — юная художница...

Пришлось пообещать ему показать рисунки "в другой раз". Привела Марфу Ивановну в мою маленькую комнатёнку, — светлую, чистую, с ковриками на стене и на полу. Коврики — простенькие, плющевые, нарисованы на них красавцы-олени, — мама хотела настоящий, шерстяной ковер на стену мне повесить, но я воспротивилась: привыкла с раннего детства видеть рядом с собою на стене прекрасную оленью пару с удивительными ветвистыми рогами ...

Марфа Ивановна от некоторых рисунков пришла в восторг, некоторые раскритиковала, и я поняла, что она не чужда некоторых художественных если не навыков, то знаний. Потом она принялась мне о своём далеком детстве рассказывать, оказывается, выросла она близ Левадии, там где цари отдыхали, знала лишь роскошь и потребительство, но, когда пришла революция, её отца уже в живых не было, он погиб раньше, в 1915 г., старшие братья все уехали за границу, — они были офицерами на фронте в Первую Мировую. А они с матерью остались здесь... Каким чудом удалось девочке выжить, а потом еще и выучиться на врача, — Марфа Ивановна не рассказывала. Думаю, она не хуже отчима знакома с трюками по смене документов и социального происхождения... Сменили паспорта, — и выжили!

Потом снова вернулись к вчерашней теме духов. Марфа Ивановна под нос мне вновь "Живанши" подсунула, сказала, что они ей надоели... Удивительно, как такой стойкий, чудесный аромат может надоесть? Тем более, что флакон почти полон, то есть гостья ими почти и не пользовалась? Или у неё полно других духов...

Тогда я робко попросила Марфу Ивановну продать мне её духи. Безумно хочу их иметь и благоухать как Одри Хепберн! Марфа Ивановна задумалась. Сказала, что, конечно, деньги ей нужны, в дороге нужно будет питаться, и потом еще потребуется брать такси из Новороссийска до Геленджика,— не ждать же автобуса полдня! Словом, через несколько минут все мои скудные сбережения , — как-то: триста тридцать рублей, — перекочевали в ридикюль Марфы Ивановны, зато я сделалась счастливейшей обладательницей настоящих французских духов! И теперь все будут меня запоминать не по внешности рыжекудрой да угловатой, но по чудному запаху... Это мне Марфа Ивановна сказала: мужчины и через много лет, вспоминая женщину, помнят именно ее неповторимый аромат, складывающийся из запаха свежести нежного тела и благоухания духов, которыми не зазорно подушиться...

Еще Марфа Ивановна дала мне бумажку со своим адресом в Геленджике и велела непременно к ней приехать на следующее лето, или весной, или осенью, — всегда она будет мне рада! И объяснила, как добраться из Новороссийска до Геленджика, а потом — до её дома с автобусного вокзала.

Спать я легла совершенно счастливою: теперь в моей жизни все будет совершенно иначе! Я буду пахнуть как великая актриса, такая же худая, как и я...

С утра я с Марфой Ивановной не смогла попрощаться, но она обещала мне письмо написать, как только домой приедет. Отчим должен её на поезд посадить в четыре часа пополудни. Странно: вначале Марфа Ивановна показалась мне подозрительной, а вчера в душу вошла как родная просто...

Надушилась я французскими духами, — пожалуй, слишком сильно, и побежала на работу без завтрака, — проспала немного, будильник не услышала. Рабочий день тянулся монотонно и тоскливо: Владлена часто подходила взглянуть, как я работаю: похоже, она решила ко мне придираться. Что за собака её укусила? Перед обедом неожиданно вздумал заглянуть Грант, — давно его не видывала. Принюхался ко мне, как кот лесной — манул: видела в зоопарке, как манул колбасу нюхает, которую я ему кинула через решетку. Видимо, понравился ему запах: пригласил суп поесть в ресторане, — пыталась было отказаться: обед у нас длится всего сорок восемь минут, — но Грант умеет уговаривать. Пошли в "Юбилейный", откушали "галопом по Европам" бульон куриный и беф-строганов с пюре. Но на работу прибежала вовремя, как ни странно, Грант меня почти за руку тащил по обледенелым улицам. Держал крепко, как бьющийся хрусталь. Может, зря я так Гранта отдалила от себя? Может, он — хороший, а родителей его можно переубедить?

Заскочила на работу, а в дверях вновь на непонятливого Максима нарвалась. Что за странный парень? Зачем он ко мне пристал? Ведь ясно и понятно все объяснила: не нравишься! Так нет же: стоит, смотрит, злобится... Так он косо посмотрел на меня с Грантом, словно прожечь хотел... Попрощалась с Грантом, побежала на своё рабочее место. И тут уже сюда, к рабочей моей "позиции" вновь приставучий Максим подходит:

— Так Вы, красавица Зоя, не только с неким русским водителем встречаетесь, но еще и с армянином? Только со мной поделиться не хотите своей любовью? Так, значит?

Тут меня осенило: может, он — пьяный? Что за ересь несёт этот парень? Какая ему разница, с кем я общаюсь, — мы с ним фактически незнакомы!

— Знаете что: дайте-ка мне во-он ту открытку поздравительную, что на стенде висит. Во втором ряду — третья, со снеговиками... — Встала я, пошла открытку ему искать, как попросил. Приятен он мне или неприятен, но на работе мой долг — обслужить посетителя... Повернулась, а парень руку просунул сквозь стеклянное окошечко и мою сумочку гладит по кожаной поверхности, — я ее еще не успела вниз спрятать. Совсем сумасшедший, чужие вещи трогает... — Какая у вас сумка замечательная: кожаная, дорогая... Зря вы меня отвергли, Зоя! — повернулся Максим и отошел от моего окошечка, а я посетителем занялась. Потом сумку схватила, заглянула мельком — кошелек на месте, вниз убрала, подальше от любопытных глаз.

К вечеру приключилась небольшая неприятность у нас на работе: Владлена Карповна непонятно засуетилась, забегала по почте, тщательно глядя себе под ноги. Полька подбежала на минутку, сказала, что у "Карповны" "где-то" серёжка упала, — видно, замок расстегнулся, — теперь вот бегает, ищет. Но в зал к посетителям она после обеда не выходила, значит, где-то валяется ее серьга, — либо в кабинете под столом, либо возле мест, где работники сидят: она нынче ко всем подходит с проверкой, словно у нее репей под хвостом... А самой смотреть нужно было, чтобы не расстегивался замок! Сама и виновата!

Припомнила я серьги начальницы: огромные такие, висячие, "цыганские", массивные, у нее мочки ушей провисли от долголетнего их ношения, что выглядит... не слишком эстетично, скажем. Никогда бы не надела такие серьги... Наверно, каждая по десять граммов золота потянет...

Только так и не нашла Владлена своей серьги. Заставила уборщицу все углы десять раз обыскивать, но осмотр тот ничего не дал. Тогда ей взбрела в голову идея, что сережку подобрал некто из коллектива и прикарманил. Совсем с ума сошла! И тогда велела "замша" каждой сотруднице, вместе с сумкой и верхней одеждой к ней в кабинет заходить поодиночке, — присвоила себе право обыска. Мол, милицию, вызывать не будем: не деньги же из кошелька украли, а с пола чужую вещь подняли, но вещь должна быть найдена!

Полька из кабинета Владлены со слезы выскочила: сказала, что та у неё в пальто все карманы вывернула с таким остервенением... Сумку перетряхнула... А потом еще саму Польку щупала, — серьга-то большая, крупная, ее далеко не спрячешь. И заставила сапоги снять, — ну как её серьга у Польки в сапоге, на стельке лежит?... Совсем ополоумело руководство! Поневоле вспомнила я слова Марфы Ивановны: нужно работа такая, чтобы контакт с начальством был минимален...

Начинаю всей душой стремиться вырваться из этого дамского коллектива: одни сплетни, подозрения и намеки. Забавно все это первое время, но надоедает...

Девчата из кабинета выходили одна за другой с вытянутыми лицами, Валя даже заплакала, сказала, никогда еще ее так не унижали. Пусть бы лучше милицию вызвали! Может, у Владлены у самой "крыша едет", сняла и забыла, куда положила?

Когда моя очередь настала, позади меня "в очереди" одна уборщица осталась. Но на неё всего больше подозрений, — уборщица не однажды в день по всем концам территории с тряпкой пройдётся. Зашла я в кабинет со спокойной душой: чего мне бояться? Я серьги начальственной в руках не держала, — вот она мне нужна! Своего золота — предостаточно!

"Замша" залезла в карманы пальто, вывернула их грубо так, но я смолчала. Потом велела мне к ней подойти, — и давай меня лапать, как игрушку мягкую! Даже грудь ощупала, тьфу, противная! Конечно, ничего не нашла. Потом сумку схватила и перевернула, потрясла, так что все содержимое на стол попадало. И с тихим звоном упала сережка золотая, та, которую Владлена ищет... Но как она ко мне в сумку попала? Я ведь ее не находила, не поднимала с полу, — значит, подбросили...Ума хватило понять, что кто-то это сделал специально. Но зачем меня подставили? Кому я мешаю на работе, — не сплетничаю, не сексотничаю, не пью... Что же это такое?!

— Будешь отпираться, поганка? — Владлена просто шипела, как змея, не говорила. — Завтра же напишешь заявление об уходе по собственному желанию! Не будем предавать огласке печальное происшествие... Что, золото чужое любишь, маленькая дрянь? Сейчас я скажу остальным, что они могут идти домой, что я нашла серьгу в ящике своего письменного стола, не буду тебя позорить, мерзкую воровку, а стоило бы милицию вызвать и сдать тебя в участок... Змею пригрели на груди... Молодая работница пришла, выпускница с красным дипломом, — хороша молодая смена! Вон пошла! Чтобы завтра же заявление было на столе! Мне такой кадр не нужен!

Шла я домой, захлебываясь слезами: не в том дело, что мне жаль распрощаться с работой на почте, сама мечтала о другой судьбе, — но за что меня так оболгали, за что меня, незаслуженно, Владлена будет считать воровкой и мысленно плеваться при одном упоминании моего имени? Не брала я той проклятой сережки, не брала!

Глава 24

Пришла. Постояла у калитки, вытирая слезы: еще не хватало показывать близким мою детскую слабость. Медленно прошла по кусочкам кирпичей — узкой дорожке — к дому. Зашла, — отчима нет. И слава Богу, — приведу себя в порядок. Умылась, чай поставила. Ухватила на руки двух моих котяток, — Мотьку с Маруськой, — залезла с ногами на диван. Котята запели успокаивающе. В детстве не слишком любила кошачью породу хитрую, мучила котят, чуть ли не выкручивала как полотенце, — только подростком поняла: они душу радуют. Маруська мигом свернулась калачиком на коленках, заснула, а Мотка залез мне на плечо и пел в ухо ласковым звоночком, — я даже в оцепенение впала. Вот бы весь век так сидеть на диване с малой животиной, — ни о чем не думать...