— Твоя мать чуть не упала на лестнице, если бы я не оказался рядом, то могло случиться самое страшное. — Последние слова Каренин произнес шепотом, приблизив к Анне свое лицо. Они были адресованы только ей, Сережа их даже не расслышал.
Анна обняла подбежавшего к ней сына и, целуя его, увела Сережу в его комнату. Каренин вернулся к себе и долго еще не мог прийти в себя от пережитого потрясения. Первый раз в жизни он вышел из себя настолько, что был близок к тому, что чуть не нанес увечье своей собственной жене. Осознание этого факта глубоко потрясло Каренина. Он, всегда такой спокойный, рассудительный и уравновешенный вдруг оказался в один момент выброшен из зоны владения собой в такой ураган страстей, о которых он и понятия не имел. Ему пришлось столкнуться лицом к лицу со своими внутренними демонами и опуститься в такие глубины собственного подсознания, в которых он никогда не бывал. Там, в самых потаенных уголках его души, хранилось нечто, о чем он даже не догадывался. То, что он узнал о себе самом, совсем не понравилось ему. Каренин не хотел этого знания, он его не искал. Ему оно было навязано насильно стараниями Анны. Если бы не она, он никогда не узнал бы, на что способен в крайние моменты душевного расстройства. И вот теперь он знает и от этого знания его мутит.
Каренин подошел к бару и достал оттуда бутылку коньяка. Старинный французский напиток столетней выдержки он привез из Парижа год назад, выложив за него кругленькую сумму. Каренин надеялся выпить его по случаю десятилетия своего бракосочетания с Анной. И вот теперь все летит к черту.
Каренин открыл бутылку и, трясущимися руками налил рюмку до краев. Он залпом опрокинул ее в себя, затем налил еще и снова выпил. Его стало понемногу отпускать только после третьего захода, но он не стал останавливаться. Когда в бутылке осталось коньяка лишь на донышке, Каренин почувствовал головокружение. Пошатываясь, он добрел до постели и упал в нее прямо в одежде.
-Надо срочно что-то решать, завтра, завтра я непременно приму решение, думал Каренин, проваливаясь в тяжелый тревожный сон.
XII.
Вронский по своей натуре был не то, что скуп, а скорей расчетлив. Он всегда ясно представлял, каковы его доходы и расходы. Обычно он ежемесячно совершал подсчеты, как того и так и другого. Такое правило у него появилось еще в студенческие годы. Когда он вырвался из-под бдительного надзора матери, то воздух свободы опьянил его до такой степени, что он совсем перестал обращать внимание на деньги, точнее на то, сколько их у него имеется в наличии. Понятно, что в основном они расходовались на девушек, но и на приятелей — тоже. Печальный результат не заставил себя долго ждать, однажды он открыл кошелек и с ужасом убедился, что бумажник пуст. Вронский имел стипендию, плюс каждый месяц из дома получал довольно приличное содержание. Причем, он точно знал, что сверх лимита посылать ему не будут. А потому обращаться к родителям за дополнительным вспомосуществованием было и бесполезно, да и стыдно. До следующих поступлений оставалось больше недели, а надо было еще заплатить за студенческое общежитие, да и молодой, здоровый организм требовал пищи по несколько раз на дню.
С того момента прошло много лет, а Вронский до сих пор отчетливо помнит, какой сильный страх овладел им. Что делать, у кого занимать деньги? Его товарищи были в схожей ситуации, все едва сводили концы с концами. А никого более он не знал. Конечно, однокурсники в крайнем случае поделились бы с ним хлебом и другой едой, так что с голода ноги бы он не протянул, но ведь не может же он постоянно обращаться к ним за помощью. Тем более, он далеко не самый бедных из них, скорей один из самых обеспеченных. Только очень большой транжира.
Чтобы заплатить за общежитие и иметь хоть какие-то средства на повседневную жизнь пришлось впервые в жизни проложить дорогу в ломбард — снести туда несколько вещей. В том числе и дорогую канадскую дубленку — подарок матери на восемнадцатилетние и ходить в трескучие морозы в тонком демисезонном пальто. Результатом стала сильнейшая простуда, с которой он попал в больницу. Выздоровел он только через две недели. Ослабевший и исхудавший Вронский явился на занятия. Многие, не знавшие об его недуге, с изумлением взирали на него, не понимая, что произошло с недавно цветущим юношей. Он же смущенно отвечал на многочисленные расспросы, ему совершенно не хотелось говорить на эту тему.
Однако болезнь в каком-то смысле пошла ему на пользу, пока он лежал в больничной палате, было время кое о чем подумать. И, прежде всего о том, что так тратить бездумно деньги, как он это делал до сих пор, нельзя. Нужно что-то менять в этом вопросе, как бы этого и не хотелось, иначе в следующий раз он может заболеть так, что уже никогда больше не встанет.
Для восемнадцатилетнего юноши было не просто принять такое судьбоносное решение, а еще труднее его реализовать, но Вронский даже к некоторому своему удивлению, сумел это сделать. С тех пор он регулярно подсчитывал свой баланс. Это не сразу, но постепенно внесло в его жизнь определенный порядок; с тех пор он не попадал в такое тяжелое и унизительное материальное положение. Хотя несколько раз оказывался на грани его, но черту так и не переступил.
В последнее время он как-то забросил это занятие. Случилось это после знакомства с Анной. И не удивительно, так как все это время он провел словно в чаду. Связь с Анной требовала денег и немалых. Тем более, сама она была далеко не бедной женщиной и Вронский не мог себе позволить ударить лицом в грязь. Правда, Анна неоднократно предлагала ему платить за себя в ресторанах, в кафе, в такси, но он всякий раз с негодованием отказывался. Анна даже пыталась его убеждать, что в этом нет ничего особенного, нет никакого урона для его мужского самолюбия, что в Америке это самое обычное дело, когда дама платит за себя. Он и сам это прекрасно знал и в глубине души был не против такого распределения расходов, но что-то глубоко атавистическое мешало ему согласиться на такие условия и он упорно оплачивал их совместные траты, сознавая, что поступает неразумно. Это проделывало серьезные дыры в его бюджете, которые он пока закрывал с помощью сделанных ранее сбережений. Но они быстро таяли, и он с ужасом думал о том дне, когда эти средства иссякнут. Что он будет делать, как посмотрит в глаза Анне? Признается, что банкрот? Даже если она ничего ему не скажет, ни словом не упрекнет, что будет думать о нем? При всей своей снисходительности, некоторые вещи женщины не прощают и среди этого перечня на одном из первых мест стоит финансовая несостоятельность мужчины.
Вронский решил, что так дальше продолжаться не может, настала пора провести ревизию его финансам и вообще вернуться к прежней практике. Он потерял голову, а ведь существует простая, но вечная истина: любовь любовью, а деньги деньгами. Эти две субстанции никогда не надо полностью смешивать, иначе однажды исчезнет и то и другое.
В последние несколько дней к нему снова прибился Петрицкий. В очередной раз он поссорился с родителями и попросил приюта у него. Вронский не мог ему отказать, хотя предпочел бы жить один. Тем более, Петрицкий тоже требовал, пусть небольших, но затрат, ведь его приходилось кормить. А мысль о том, что неплохо бы ему покупать продукты для их общего стола, как-то не приходила в его замечательную голову, занятую совсем другими, более важными мыслями.
Вронский объявил приятелю, что в течении следующего часа, а может быть и дольше, будет занят, и лучше к нему не приставать. Петрицкому было известно об его бухгалтерских наклонностях и, он, пожелав приятелю успеха, удалился по своим делам. Вронский его не удерживал, он был рад на это время остаться в одиночестве.
В тот вечер то была у него единственная радость. Открыв ноутбук, Вронский погрузился в арифметические расчеты и чем дальше он продвигался в этом деле, тем мрачней становился. В последнее время, чтобы свести концы с концами, он несколько раз занимал довольно приличные суммы. Теперь наступил момент, когда их следовало вернуть, но денег на то, чтобы сделать это, элементарно не хватало, причем, не хватало много. Сбережения истощились, как старое месторождение, а из доходов — только одна зарплата. Она пусть далеко не самая маленькая, но не такая уж и большая, чтобы позволять себе вести такой образ жизни, который он вел все эти месяцы, а других источников дохода у него нет, но и долги он не может себе позволить не возвращать. Помимо того, что это крайне некрасиво, по всему Министерству и даже дипломатическому корпусу разнесутся слухи об его нечистоплотности, и тогда прощай карьера, дипломат с подмоченной репутации — уже не дипломат. В лучшем случае он навсегда застрянет в нынешнем звании. Ради чего он в таком случае учился, столько лет исправно служил? Все пойдет коту под хвост. Следовательно, нужно немедленно найти выход.
Впрочем, Вронский с самого начала знал, где его искать, у него только одна возможность получить нужную ему сумму — это продать машину. Конечно, до слез жалко своего стального друга, но ничего иного придумать просто невозможно. Как-нибудь переживет утрату, будет ездить на общественном транспорте, иногда на такси. Так многие живут, даже у них в министерстве. Сначала будет непривычно, потом станет обыденностью.
Приняв решение, Вронский почувствовал некоторое облегчение. Он поступает правильно, репутация важней автомобиля. Машину можно еще купить, а вот восстановить имидж — задача крайне затруднительная, во многих случаях просто невыполнимая.
XIII.
Едва Вронский завершил свои подсчеты, как словно каким-то таинственным образом узнав об этом, вернулся Петрицкий. Вронский с первого взгляда увидел, что приятель не совсем трезв. И где он успел набраться за такое время, подумал Вронский. Он не любил, когда кто-либо из его знакомых был пьяным. Пить надо так, считал он, чтобы не пьянеть. А если человек пьянеет и не останавливается, значит, у него нет тормозов и с ним лучше дело не иметь и держаться от него подальше, как от горящего здания.
Но для Петрицкого Вронский делал исключение, во-первых, потому что иначе с ним вообще невозможно было бы иметь дела, уж слишком часто тот был навеселе, а во-вторых, он испытывал к нему симпатию и благодаря ему тот пил все же меньше. Все-таки у Вронского были мрачные предчувствия по поводу его судьбы. Добром это не могло кончиться.
— Закончил свои подсчеты-расчеты? — поинтересовался Петрицкий.
— Закончил. А где ты успел набраться? — в свою очередь спросил Вронский.
— Есть на то веская причина, — загадочно произнес Петрицкий. — Ты сейчас и сам захочешь напиться. Спорим?
— Это вряд ли. Не то настроение.
— Сейчас будет то. Серпуховской приехал.
— Не может быть! — обрадовался Вронский.
— Может.
— Где же он?
— У Демина на даче, там все собрались, отмечают его возвращение на Родину.
— Так что же мы стоим, едем туда прямо сейчас.
— Я за тобой и приехал.
Демин был статс-секретарь Министерства иностранных дел. Он славился своим гостеприимством, несмотря на свой высокий пост, был любителем устраивать различные вечеринки. Вронский бывал неоднократно на его даче, хотя не мог похвастаться тем, что находился уж очень в дружественных отношениях с ее хозяином. Все же между ними была приличная служебная дистанция.
Народу на даче собралось довольно много, звучала музыка вперемежку со смехом. Несколько пар танцевали прямо на лужайке. Воздух был пронизан аппетитным запахом шашлыков. Но Вронского из всего этого разнообразия интересовал только Серпуховской. Хотя он был довольно значительно его старше, но межу ними в свое время возникли довольно тесные дружеские отношения. Именно Серпуховской был тем человеком, который стал опекуном и наставником для молодого сотрудника МИДа. Без его помощи ему было бы гораздо трудней ориентироваться в извилистых лабиринтах министерства. В тот период Вронский был чересчур наивен и не искушен, почти все воспринимал буквально, был чрезмерно доверчив, чем пользовались некоторые сослуживцы: кто ради корысти, а кто просто ради забавы. Серпуховской помог ему разобраться в этих хитросплетениях, понять, кто и чего тут стоит, за кем можно идти, а от кого лучше держаться подальше. Эти университеты были невероятно полезны для начинающего дипломата. Иногда Вронский думал даже, что не будь их, он мог бы так и застрять надолго, если не навсегда на самых нижних ступенях карьерной лестницы. Слава богу, что он оказался понятливым человеком, и Серпуховской вполне мог гордиться своим учеником. При этом нельзя было сказать, что они стали по-настоящему близкими друзьями, между ними всегда сохранялась определенная дистанция, обусловленная различием в возрасте и положении, так и в определенной степени разными характерами. Может, они бы все же и больше сблизились, если бы Серпуховского не отправили послом в одно вполне приличное европейское государство. Должность была весьма ответственная, так как присутствие в ней открывало гораздо более важные двери в дипломатический мир Европы. И Вронский знал, что, по мнению начальства, Серпуховской хорошо справляется со своими не простыми обязанностями.
Серпуховского Вронский не видел уже три года. Так получилось, что во время его наездов в Россию им по разным причинам не удавалось встретиться и теперь он с интересом его разглядывал. Выглядел Серпуховской замечательно, настоящим европейцем. Он всегда следил за своей внешностью, а сейчас достиг в этом искусстве еще больших высот.
Они обнялись.
— Рад тебя видеть, Алексей, — сказал Серпуховской. Перед самым его отъездом они перешли на ты.
— И я очень рад тебя видеть.
— Выпьем за встречу, — предложил Серпуховской.
— С удовольствием, но я за рулем.
— Тогда ты выпей сок, а я — вина.
— Прекрасная идея, — улыбнулся Вронский.
Они выпили, как и договаривались. Серпуховской внимательно рассматривал бывшего своего подопечного.
— Ты не очень хорошо выглядишь, какой-то ты бледный.
— Слишком мало бываю на солнце. — Признаваться в своих затруднениях Вронскому пока не хотелось.
Серпуховской недоверчиво покачал головой.
— Знаю я, по какой причине на наших челах появляется бледность. Женщина, — убежденно произнес он.
Вронскому захотелось рассказать ему всю свою любовную эпопею, но он не решался. Все же они и раньше не были столь откровенны друг с другом, а после такой долгой разлуки даже не совсем понятно, какие у них теперь отношения.
— Вижу, молчишь, значит, я угадал, — улыбнулся Серпуховской. — Что ж, через это тоже надо пройти. Иначе не станешь настоящим мужчиной. Один неглупый человек мне как-то сказал: мужчина должен пройти через любовь и войну, только тогда он обретет истинное мужское сознание.
— Значит, мне осталась война, — негромко произнес Вронский, таким образом, косвенно признавая правоту догадки своего собеседника.
Несколько мгновений Серпуховской внимательно разглядывал Вронского, затем снова улыбнулся, но тут же стал серьезным.
— Войны бывают разные, не всегда обязательно они предполагают участие в битвах. У нас дипломатов свои военные действия. Убивают в них редко, но последствия бывают посерьезней, чем после больших сражений.
