— Но жизнь и кровь высасывали.
— И это было. Могли понемногу с человека брать, тогда надолго хватало, могли сразу выпить.
— Крови вам для этого не надо было.
— Нет, только первый раз — попробовать, привязать.
— Бориса не ты привязывала.
— Нет, не я.
— У ламий есть хозяин?
— Он не хозяин. Имя не назову, иначе смерть. А так... могу сказать, что он не хозяин. Это сотрудничество. И ему что-то, и мне...
— Что ему — вряд ли тебе ведомо. Власть... так или иначе. А вот что тебе, я догадываюсь... трон, корона... только как ты хотела все получить, если ребенка нет? Даже и девка родилась бы, никогда б бояре не согласились на такое. Бунт полыхнул бы!
— Да.
— Тогда — как?!
Марина зубами заскрипела.
Устя руку ближе к ней протянула.
— Как ты думаешь, если я просто до тебя дотронусь? Я ведь сейчас очень хочу так поступить! Я проводница ЕЁ силы! Богиня через меня этого хочет... чтобы и следа тебя, погани, на земле росской не осталось!
— Не надо!
— И мне того хочется... говори, гадина! Чтобы себе подобную зачать, вы людей до дна осушаете! Думаешь, не поняла я, к чему ты стрельцов набирала? Ты бы их до дна в нужный момент выпила!
— Догадливая.
— Читала я о вас, и рассказывали мне. А вот чтобы мальчишку родить, что ты сделать хотела? Вы ведь и такое можете! Я знаю! Говори!
— Узнать хочешь?
— Хочу.
— Не пожалей потом! Чтобы мальчишку родить, мы ищем! Вот такую, как ты! Одаренную!
— Только чтобы она пользоваться своей силой не умела, верно?
Марина оскалилась, глядя, как белеет соперница.
— Именно. Ищем, потом ждем, чтобы затяжелела она. И ритуал проводим. Цена жизни моего сына — смерть твоего ребенка в материнском чреве.
— И бесплодие. Мое, потом, верно?
— Если ритуал правильно пройдет. И твоя смерть — в конце. Через пару лет.
— А если неправильно пройдет?
— Тогда у меня девка будет. Но девку я и так получить могу, просто выпить побольше жизней — и зачать.
Устя кулачки сжала покрепче.
Не кинуться, не вцепиться, не взвыть раненой волчицей...
— Одаренные потом и не помнят о таком, верно?
— Там и не надобно многое. Или ты себе навоображала чего? Там два рисунка нужно сделать, на твоем животе и на моем, это на пять минут дел. Остальное все сила дополнит.
— Не только. Недоговариваешь.
— Не только. Силы много влить надобно, мне бы снова все эти мужики понадобились...
— А может так быть, что ничего не получится?
— Может. Хочешь, скажу, что для этого надобно?
— Что?
— Чтобы не я, а ты своего ребенка убила. Так его возненавидела, что нерожденному смерти пожелала. Убила б своего, а умер — мой! Ваша-то сила от нашей недалеко ушла, тот же клинок, то же копье...
Устя лицо руками закрыла.
— Гадина... что б ты сдохла в монастыре!
— Сама такая...
Сил у Устиньи больше не было на разговор. Развернулась, да и вышла.
* * *
Не прогадал Михайла.
Когда снаружи заорали вовсе уж дико, что не удается терем потушить, не вытерпел боярин.
Пока еще можно, за самым ценным ринулся.
И Михайла за ним.
Риск большой, конечно, да ведь и выигрыш какой! Опять же, сразу не займется такая громада, это дыма больше... Михайла и сам тому помог, пару горстей серы добавил, пока не видел никто. А с нее и дыму, и едкий он, и пакостный.... Отравиться им легко можно.
Так что Михайла лицо тканью мокрой замотал.
Заодно и не узнает его никто лишний.
А вот у боярина такой защиты не было. Ровно кабан в камыши, вломился Роман Ижорский в одну из горниц, к половице кинулся, на себя потянул.
Открыть успел.
А вот достать содержимое — нет.
Михайла его за волосы схватил, да горло ножом и перехватил, ровно овце какой. А как иначе-то?
Нельзя боярина в живых оставлять, он за добро свое такой розыск учинит, небо с овчинку покажется.
А так и боярина нет, и захоронки его тоже нет, а была ли она тут?
Поди, сыщи потом.
Кровь потоком хлынула, и в ухоронку, и на ларец... не рассчитал Михайла чуточку. Да что та кровь?
Тело неподъемное в сторону спихнуть ногой, руки в тайник запустить и выдернуть на себя небольшой ларчик. Пусть в крови... скользкий, зараза! Ну так кольцо на крышке есть, за него подцепим. Тяжелый, сволочь.
Плащ на него накинуть, да и ходу отсюда! Чего он тут забыл?
Через окно, конечно, не через дверь. Хорошо, покамест все позади терема суетятся, и вроде как не затухает пока огонь. Хорошо хоть на другие дома не перекидывается... потушат ли?
А Михайлу то и не волновало. Не его беда!
Уже в трактире, в комнате, которую снимал он, сгрузил Михайла свою добычу на стол.
Ларчик небольшой, пожалуй что пол-аршина в длину будет, да и в ширину таков же.*
*— Аршин — примерно 0,711 м. Прим. авт.
В глубину чуть поболее, может, еще пядь добавилась. Крышка плоская, замок...
Замок есть!
Михайла зубами скрипнул, да чего тот замок открывать? Не умеет он с ними, не дано! А вот к петлям подобраться куда как проще.
Часа не прошло — сдались петельки, а там и замок поддался за ними.
И Михайла выдохнул.
Стоило оно того!
И убитого боярина стоило, и поджога, и прочего! Трижды, четырежды стоило!
Ижорский деньги свои не в серебре хранил — в каменьях самоцветных. А и верно оно. Камни и легче, и перенести их проще, и стоят они дорого. И все они Михайле достались.
Парень заметил на одном из смарагдов капельку крови, нахмурился, рукавом ее стер.
Фу.
Да и не беда оно. Камни отмоются. А бояре... много бояр у государя, одним больше, одним меньше — не страшно. Михайле свою жизнь устраивать надобно, а не о чужих думать.
Камни — это хорошо, их и спрятать легко, и продать проще, только продавать надобно в столице, в других местах и треть цены не возьмешь, и продавать-то надобно не абы кому... пойти, на лембергскую улицу заглянуть? Есть там пара человек... Михайле-то все и не надобно сбывать — к чему?
Камней пять, много — десять. Остальное лежать останется.
Мало ли что?
Мало ли, как жизнь повернется?
Пусть полежат. А те, что на продажу, он сейчас отберет. Похуже какие.
Ежели они с Устиньюшкой уедут, денег им много на первое время понадобится. Пока обзаведение, пока то да се...
Ради такого и десяток Ижорских прирезать не жалко.
* * *
— Устёна, что с тобой, солнышко?
Борис как смог, так и из-за стены вылетел. Разговор он слышал, а вот Устю не понял. Странные они, бабы эти.
Вот чего она расстроилась? Из-за слов Маринкиных? Так не сбудется это уже, не принесет никогда ламия никого в жертву... ишь ты! Он и не знал, на ком женат.
И ведь самое-то что ужасное? Не почуешь таких тварей, не проведаешь никак, Марина сама сказала...
А что ему теперь делать? Понятно, еще раз он на такой гнилой крючок не попадется, любую невесту свою на капище притащит! А ежели ребенок будет? Сыну о таком как расскажешь?
А надобно.
И рассказать, и записать...
И в рощу Живы еще раз съездить. Обязательно.
Устя ему в плечи так вцепилась, что, наверное, синяки останутся.
— Она... она и правда могла такое сделать! Могла и тебя выпить, и других тоже...
Борис кое-что вспомнил из услышанного, нахмурился.
— Погоди.... Брат твой?
Устя глаза опустила.
— Прости. Не знала я, как о таком сказать.
— Ты с него аркан снимала? Удавку эту?
— С него. Не я, Добряна, я и не умела такого, смотрела только. Илья меня из рощи забирал, а подойти и не смог, дурно ему стало, вот, как тебе. Добряна помогла, она и мне объяснила, что к чему.
— А ты потом и сама смогла.
— Я не умею ничего. Сила есть, а знаний не дали.
Борис девушку по голове погладил. Коса у нее роскошная, так под ладонью и стелется мягким шелком.
— Устёна, а что ты в роще делаешь? Тебя как волхву учат?
Почему-то важно ему было ответ услышать. Очень важно.
— Нет, конечно. Какая из меня волхва? У тех вся жизнь в служении, а я... мне просто сила досталась. Что могу, я сделаю, но роща — не для меня. Добряна так и сказала.
— А... — Борис руки коснулся. Той самой, с зеленой веточкой на ладони.
— Просто знак Живы. Благословение.
— Но не обязательство.
— Нет, — Устя наконец слезы вытерла, выдохнула, успокоилась. — Ты весь разговор слышал?
— Да. Устя, а как такое быть может... неужто ламий крестить можно? Маринка при мне крестик носила, и в церковь шла, не боялась?
Устя только плечами пожала.
— Крестить — нельзя, наверное. А остальное ей сильного вреда не нанесет. Она ведь старше Христа. Ее род на земле задолго до него жил. Потому и в церковь она придет, и до иконы дотронется без опаски... истинные святые и праведники для нее опасны, да где ж таких взять?
— Старше Христа?
— Да. Может, тысяча лет, может три... не знаю. Прорва веков.
— Но тебя она боялась.
— Я силой волхвы одарена. Это другое.
— Волхвы старше этой нечисти?
— Она не то, чтобы нечисть. Другое существо, чуждое, жестокое, равнодушное. Паразит на роде человеческом. Но не нечисть.
— Разницы не вижу. Убивать таких — и все.
— Монастырь для нее и есть смерть. Только медленная.
Жалости Борис не испытал. Не после всего пережитого.
— Вот и ладно. Лишь бы не выползла.
— Нет, не должна она.
— Я а еще проверю и добавлю. Не расстраивайся, Устёна. Она просто шипела со злости, а укусить не дам я ей. Обещаю.
Устя голову подняла, в глаза ему посмотрела — и кивнула медленно.
— Верю.
Почему-то это слово для Бориса оказалось драгоценней любых клятв.
А еще...
Даже себе признаваться не хотелось, но... хорошо, что Устинья — не волхва. Сила — это ж не страшно, правда? Это даже хорошо.
Будь она волхвой, она бы никогда замуж не пошла. А сейчас — может.
За... него?
Глава 8
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.
Вот что со мной было...
Жизнь моего ребенка обменяли на жизнь ребенка этой... ламии!
Вот для чего она меня тогда привечала, приваживала, разговоры разговаривала... приручила, присмотрелась... когда она могла такое сделать?
Да когда угодно! Не стереглась я вовсе! Да и кто ж знать-то мог о таком? Мне двадцать лет понадобилось, чтобы поумнеть хоть немножечко!
Тогда и не предполагала я...
А ведь не получается, не сходится ничего по срокам, я-то после смерти Бориной затяжелела...
Пусть, моего ребенка эта гадина убила, а вот родила ли своего? В монастырь она уезжала — признаков беременности и не было! И повитухи ее осматривали, это я точно помню!
Не нашли ничего?
Или... помогли им не заметить?
Нет, не второе, это уж точно. Свекровушка проклятая, царица Любава, будь она неладна, такой секрет никому б не доверила. Никогда.
А повитухи потом живы остались, это я точно помню. Одна еще меня потом осматривала, перед моим отъездом в монастырь.
Не была Марина беременна. Иначе б ее свекровка не отпустила никогда. При себе бы продержала, ребенка забрала... или отравила б ламию прямо там, в тереме. Это уж точно!
Не получилось что-то?
Глаза отвела?
Нет, глаза отвести она может, но не многолюдью. Одному или двум — ладно еще! А когда десяток человек, кто-то неладное да заметил бы. Нет, не было у нее ребенка.
Почему?
Что-то не так пошло?
Борис погиб, ребенок не получился... то есть не Марина в его смерти виноватая? Получается, что так. Ей то невыгодно было.
Ей бы и еще раз попробовать... я же не умерла! А и умерла бы — Аксинья под рукой! Кровь та же, а глупости... хотя чего мне-то кивать? Я и еще дурее была!
Так что не Марина то.
А кто?
Хозяин ее? Но ему тем более какой смысл? Один раз не получилось, так можно второй попробовать, и достаточно быстро.
Только вот... почему не получилось?
Могла я своего ребенка возненавидеть? Тогда? В той, черной жизни?
Нет, не могла. И не могла я тогда ненавидеть, сил ни на что не было, и... радовалась я малышу.
Это Федора я ненавидела, а ребенок — моя кровиночка. Мое сердце, мое солнышко ясное... как себя саму ненавидеть? Нелепо даже...
Нет, в этом я себя не упрекну. Ребеночка я любила, как смогла тогда, в отчаянии своем черном, а плод погиб... и еще меньше сил у меня осталось.
А могли меня отравить чем?
Опять — могли.
Но кто?! Кто еще стоит за всеми несчастными случаями, какой кукловод?! Кто?!
Двое их.
Один стоит за Мариной. Второй... уж самой себе признаться пора. Есть человек, который мог, еще как мог все это натворить.
Царица Любава.
Моя свекровка из черной жизни.
Доступ к черным книгам есть у нее... ладно! Был! Есть ли сейчас — не ведаю, но ежели Борис из дворца выйти может, то и Любава? Вот где покопать надобно...
Что ж там за Захарьины такие с Раенскими?
Черные Книги не каждый в руки возьмет, а и возьмет, так они его душу раньше сожрут. А тут что?
И читают, и пользуются... ох, нечисто что-то там! Бабушку попрошу! Пусть покопает. И Бореньку.
Ежели искать, кому что выгодно, так свекровка моя в первых рядах стоит! Боря бездетным умер, Федька на трон сел, меня она давила... смерти только своей не рассчитала, а та пришла и взяла! Федор рыдал, а я радовалась! Чудом свое счастье скрыла!
Хоть одну гадину, но пережила я!
А вот боярин Данила оставался тогда. И жив, и здоров, не женат, правда.
Почему он так и не женился?
Почему наследника не оставил?!
Я ведь точно помню, в черной моей жизни, когда боярин Данила умер, Федор хотел хоть кого из его внебрачных детей найти, чтобы род не прервался.
Не нашел.
Не смог? Или... или просто не было никого? Федор еще так уверен был, что детей у его дяди не оставалось. Почему?
Надо спросить.
Надо, мне кажется, что тут лежит кусочек разгадки. Обязательно надобно...
* * *
Марина на кровати лежала, о своем, о ведьмачьем, думала.
Не так уж ей и плохо было, как она то показывала. Больше десяти лет прожила она в палатах царских, больше десяти лет чужие силы и жизни пила безнаказанно, потеря талисмана своего по ней ударила, но оправлялась она достаточно быстро.
Сильный удар, болезненный, а все ж не смертельный.
Главное в другом, и о том думать страшно.
Волхвы о ней узнали.
Устинья? Боярышня эта?
Марина ее и не воспринимала всерьез, подумаешь, девка молодая, непуганая. Не сталкивалась она еще с ведьмой, не знает, на что Марина способна. Так-то и порчу навести, и уничтожить ее любым способом Марина и сейчас могла. Сил приложить поболее понадобится, да не смертельно это, трудно, тяжко, а все же справиться можно.
Другое дело, что нельзя, ПОКА нельзя.
Когда сейчас она ворожить примется — и не просто так это делается. На кровати лежа многое не сотворишь, тут и огонь надобен, и опять же, молча порчу не наведешь. А хорошо бы и новолуния дождаться.
А еще — надобно ли?
Глупой Марина не была, какой угодно, да не дурочкой, не выживают во дворце дурачки лопоухие, доверчивые. И те не выживают, кто волю дают своим порывам душевным.
