Закон парных случаев

— Какую смазку? — не понял я.

— Для извращенного секса, разумеется, — фыркнула Женя, снимая колпачок с той самой темно-бордовой помады, которая была у нее на губах в день нашего знакомства.

Выглядела она более чем инфернально. Пожалуй, в таком виде я ее еще ни разу не видел. На ней были очень узкие черные брюки из какого-то блестящего материала, черная блузка, состоящая из развевающихся тряпочек и ленточек, и жутковатого вида ботинки на чудовищной платформе, которые здорово прибавили ей росту. Волосы Женя начесала и намазала гелем так, что во все стороны торчали ужасающие сосульки. Бледная, почти белая пудра, черные круги вокруг глаз. Пожалуй, она совсем чуть-чуть не дотянула до участников некогда моднейшей группы "Kiss".

— Конфеты купи, вино. Или торт большой, — накрасив губы, она все-таки снизошла до объяснения. — Я узнала, сегодня там неприемный день. То есть паспортистка на месте, но посетителей не принимает и справок не дает. А нам никаких справок и не надо. Вернее, таких не надо, какие другим нужны.

— Послушай, — нерешительно вступил Ванька. — Знаешь, будь я паспортисткой, я бы тебя просто выгнал. Ты, извини, конечно, но, может, лучше Мартин?

— Темнота заграничная, — презрительно дернула плечом Женя. — А еще психолог. Чему вас там в ваших университетах учат только? Вот спорим, что все будет в лучшем виде?

— На что? — заинтересовался я.

— Не знаю. На десять щелбанов.

По правде говоря, я не прочь был отвесить ей эти десять щелбанов. Слегка, конечно. Чтобы не слишком уж нос задирала. С другой стороны, она зайдет, ее отправят в далекую страну, а как мне потом соваться туда с той же просьбой?

— Да пусть попробует, — подмигнул вполне понявший меня Ванька. — Ей там и рта не дадут открыть, так что ничего не испортит. Не успеет.

Пока мы ехали в метро и на автобусе, шли пешком, люди откровенно таращились на нее, но Женя словно не замечала удивленных, насмешливых или возмущенных взглядов. Шла себе, довольно ловко переставляя свои тяжеленные котурны, помахивая черной торбой с нарисованным скалящимся черепом, и думала себе какие-то свои мысли.

— Вы можете слегка отстать, — сказала она нам. — Как будто вы не со мной. Если неловко.

Если б она этого не сказала, может быть, я и вправду немного замедлял бы шаг. Совсем чуть-чуть. Наверно, даже невольно. Но теперь... Я просто взял ее за руку. Мы шли, и мне было, в общем-то, наплевать, кто что подумает. Мне было хорошо — честное слово.

— Подождите на улице, — сказала Женя, когда, сверившись с написанным на бумажке адресом, мы оказались у облезлого серо-желтого дома с ржавыми потеками на стенах.

— Иди, иди, — Ванька растянул рот до ушей. — Бог в помощь.

Женя взяла у меня пакет с конфетами и бутылкой вина (крестная называла такое подношение мелким чиновникам по-гоголевски — борзым щенком, а Женя, как выяснилось, смазкой, — хотя это была самая обыкновенная взятка, пусть и жалкая) и вошла в парадное.

— Сейчас, сейчас, — потер руки Ванька. — Сейчас она оттуда вылетит кувырком.

— Обалдеть, какой ты добрый. А еще жениться на ней хотел!

— А что? Она хорошая девка, но дикая еще. Ее обломать немножко — цены не будет. Вот сейчас с нее самоуверенность немного и собьют.

Но время шло, а Женя не выходила. Наконец она появилась — сияющая, без пакета, зато с каким-то листком в руках. Я пригляделся и увидел, что это тот самый листок с адресом домоуправления, но теперь на нем что-то было написано и с другой стороны.

— Учитесь, детвора, — снисходительно улыбнулась Женя, помахивая листком. — Десять щелбанов каждому.

— Как тебе удалось? — Ванька не мог поверить. Казалось, Женина удача оскорбила в нем будущего профессионального психолога.

— Элементарно, Ватсон. Чем страшнее посетитель снаружи и ласковее в обхождении, тем сильнее контраст. Это обескураживает и обезоруживает. Эта тетка посмотрела на меня и тут же решила, что я просто обязана быть мерзкой матерящейся хамкой, обколотой, обкуренной, пьяной и уж не знаю, какой еще. И вдруг я ей вежливо, нежным голоском, слаааадко так. Да еще с конфетами. Смотрю, глазами хлопает. Ну все, значит, можно брать. Начинаю сказочку рассказывать про умершую бабушку, потерянную много лет назад. Про то, как хочу о ней все-все узнать, с соседями поговорить. Она чуть слезу не пустила, книгу домовую достала, еще какие-то папки, бумажки. Решила, что я подросток с тяжелой судьбой и тыпы. В общем, вот адресок соседей, которые с твоими жили на одной площадке лет пятнадцать. Конечно, может быть, они там больше и не живут, еще куда-нибудь свинтили, но это уже второй вопрос, профессор.

— Только одних соседей адрес? — немного разочарованно уточнил я.

— Одних. Там по две квартиры на площадках было. Одни соседи снизу въехали, когда твоя бабушка уже на Васильевский перебралась, а те, что до них жили, уже в 80-ые были очень старые, наверняка умерли давно. Другие нижние соседи в Израиль укатили. Сверху тоже что-то типа того. Выходит, реально о твоей матери что-то сказать могут только вот эти двое. Муж с женой. Весь дом расселили в Колпино, а они долго упирались, даже судиться хотели, в результате попали на Комендантский. Тоже не ближний свет, но там хоть метро есть. Прямо сейчас поедем?

— Может, лучше сначала позвонить? — предложил я, наученный горьким опытом подобных поездок "прямо сейчас".

Зайдя с мобильного на хорошо знакомый сайт, я получил телефон уже через пару минут. Набрал номер.

— Але, слушаю, — отозвался старческий голос, настолько похожий на голос деда Вали Булыги, что меня оторопь взяла. Я нажал на кнопку отбоя.

— Что там? — поинтересовался Ванька.

— Там дед. Или бабка. Так что можно ехать. Не буду же я по телефону объяснять, что мне надо.

— А если эти... — Ванька кинул косой взгляд на бумажку в Жениной руке, — Пушницкие там уже не живут? Если это какой-то другой дед?

— Плевать, — меланхолично, как истинный гот, ответила Женя. — Узнаем, куда они делись. Или пойдем в то домоуправление, которое там. Опыт уже есть. Они же записывают у себя, кто куда переезжает. Хотя человек адрес может какой угодно сказать, кто проверять-то будет.

— А если они померли? — не сдавался Ванька, которому совершенно не улыбалась тащиться через весь город без стопроцентной уверенности в успехе предприятия.

— Ну тады — ой.

Я не совсем понял, что это значит, а спросить постеснялся. Наверно, судя по интонации, если не получится, тогда вообще отстаньте.

С сомнением посмотрев на Женины чудовищные ботинки, в которых, на мой взгляд, был невозможно не то что ходить, но и просто стоять, я предложил поймать такси, но Женя подняла меня на смех.

— Может, ты, Мартин, конечно, и миллионер, но денежки все-таки лучше прибереги. И на метро прекрасно доедем, тем более по прямой. Сегодня, вроде, среди нас раненых нет.

— Ага, только убитые из пушки во всю голову, — проворчал тихонько Ванька, что немедленно получил от меня кулаком в бок.

Хоть Женя и сказала, что плохо знает этот район, вела она нас к метро довольно уверенно, переулками и проходными дворами, ориентируясь по каким-то только ей понятным признакам.

— Я Питер воспринимаю как нечто кардинально мое, — пожала она плечами в ответ на мое удивление. — Ну, как такую огромную-преогромную квартиру, где невозможно заблудиться. Даже если вдруг попаду в не знакомые мне места, все равно выберусь. Потому что этой мой город, и я его не боюсь. А это главное. Вот Москва меня просто подавляет. Я ее не люблю и побаиваюсь. Поэтому и не ориентируюсь в ней совсем. Ни за что бы не хотела в Москве жить.

Я кивнул, соглашаясь. Петербург был и моим городом. Несмотря на все те ужасы, с которыми я здесь столкнулся. Несмотря на то, что я его совсем не знал.

— Для меня все-таки Прага родная, — наморщил лоб Ванька. — Москву я плохо знаю, хотя почти каждое лето там бываю, да? Не сложилось у нас с ней любви. Кстати, ты никогда не задумывался, Мартин, зачем нас с тобой родители воспитывали в максимально возможном русском стиле? Вообще-то это странно, если хорошо подумать, не находишь? Ладно еще, если б они планировали вернуться или нас отправить жить на историческую родину. Вот смотри, Анька, сеструха моя двоюродная, рассказывала, что какая-то их знакомая семья уехала насовсем в Штаты, да? Так они там за пять лет настолько американизировались, что имена поменяли и по-русски теперь говорят с акцентом и запинаясь на каждом слове.

— А мы с тобой — непонятно кто, — усмехнулся я. — Дворняжки. И по-чешски с акцентом, и по-русски. Между небом и землей.

— Сейчас узнаем, кто вы такие, — улыбнулась Женя. — Вот скажите, вы сдачу в магазине в уме на каком языке считаете?

— Я... по-чешски, — смущенно признался Ванька.

— С тобой все ясно. А ты, Мартин?

— Ну... Там по-чешски, здесь... пожалуй, все-таки чаще по-русски. Хотя бывает, что и по-чешски.

— А еще у вас обоих интересные такие интонации. Вы всегда подчеркиваете начало предложения, а конец задираете, как будто вопрос задаете. А Ваня вообще чуть ли ни в каждое предложение в конец пихает "да?", как лицо кавказской национальности.

— Да? — удивился Ванька. — А я и не замечаю.

— И я не замечаю, — кивнул я. — Хотя правда, почти все наши одноклассники-чехи это "да?" говорили. И я одно время тоже начал, но мама меня одергивала все время, я и перестал. Кстати, ты обратил внимание, насколько больше в Праге стало русских? Я как-то с одним мужиком разговаривал, его родители в начале 80-х в русском торгпредстве работали, он в нашей школе учился. Так им в то время категорически не рекомендовали на улице по-русски разговаривать. А уж ехать из школы, не сняв пионерский галстук, было вообще чуть ли ни подвигом. Не побили бы, конечно, но ругани можно было огрести по самое не хочу. А теперь? Плюнь — и попадешь в русского. Если не эмигрант, то турист. А насчет нас и наших родителей — честно говоря, не знаю. Мне самому все это непонятно. Скорее всего для наших матерей переезд в Чехию был каким-то вынужденным шагом. Они воспринимали и до сих пор воспринимают себя русскими и по возможности отгораживаются от всего чешского. И нас воспитывали в том же духе. А та семья просто изначально хотела интегрироваться. Стать американцами. Кстати, если хочешь знать, у меня серьезные проблемы с национальной и гражданской самоидентификацией.

— Убиться веником, какие слова люди знают, — Женя забавно втянула голову в плечи. — И даже выговорить могут.

— Посмотрим, как ты научишься по-чешски разговаривать, — вдруг ляпнул я. Ванька показал большой палец: молодец, продолжай в том же духе.

Женя приподняла брови: не поняла, мол, о чем ты.

— Так ты выйдешь за меня замуж? Я серьезно.

— Кретин! — схватился за голову Ванька. — Кто так делает предложение?

— Я паршивый прагматик. К чему тратиться на розы, парадный костюм, ресторан, музыкантов и кольцо в коробочке, если она все равно скажет "нет"?

— А если б я сказала "да"? — тихо спросила Женя.

— Ну так и скажи. И тогда прямо сегодня я повторю свое предложение уже начисто, как положено. С коробочкой.

— А если нет?

— Ну... тады — ой, — я постарался как можно более похоже скопировать ее интонацию.

— Тады... да.

— Йес! — заорал Ванька, да так, что люди вокруг шарахнулись в испуге, а пасшиеся у мусорного контейнера голуби с шумом взлетели на карниз второго этажа. — Только вот одного не могу понять. И что ты нашла в этом придурке?

62.

Видимо, мы попали в какой-то удачный промежуток, в вагоне метро было на удивление мало народу, и нам даже удалось сесть. Поезд несся с чудовищным свистом и скрежетом, разговаривать было невозможно. Ванька просматривал рекламную газету, которую ему всунул в руки мальчишка на входе. Женя дремала, положив голову мне на плечо, — или делала вид, что дремлет.

Я чувствовал себя странно. Не было какой-то бурной радости или еще каких-нибудь ярких эмоций. Скорее это напоминало состояние после успешно сданного трудного экзамена. Усталость, облегчение — и сонный покой. А может, я просто еще не осознал, что только что, второй раз за короткий промежуток времени, моя жизнь кардинально изменилась. Надо же, я — жених. Дурацкое и смешное слово. А потом буду мужем. У меня будет жена. Жена Женя — забавно. И дети будут. Рехнуться можно...

Впрочем, в состоянии сонного покоя я пребывал недолго. Снова всплыли в голове Ванькины слова, которые мне удалось отогнать ночью и с которыми было никак не справиться сейчас.

"А что, если он любил твою тетку, а твоя мама ее убила?" — сказал он.

Все тот же закон парных случаев. Сколько раз уже я наблюдал его в действии за последнее время. И сейчас мне почему-то не давала покоя странная мысль, что разгадка тайны совсем близко. Более того, совсем недавно произошло что-то такое, что давало ключ к этой разгадке. И это произошедшее было никак или почти никак не связано с мамой. Это просто был второй случай пары.

Бред, сказал Ванька. Элементарный вопрос фиксации. Две одинаковые рыбы, проплывшие мимо иллюминатора батискафа. Ну, пусть даже так. Пусть бред. Я согласен. Лишь бы этот бред помог мне узнать правду. Беда в том, что сейчас я не вижу этих рыб. Потому что сижу к иллюминатору спиной. К тому же рыбки эти одинаковые проплывают не взявшись за ручки, а с интервалом лет так в двадцать.

Я снова и снова мысленно прокручивал события последних недель, пытаясь хоть как-то сопоставить их с известными мне фактами из прошлого. Но ничего не получалось.

— Выходим, — открыла глаза Женя.

Станция называлась "Пионерская", и я снова вспомнил рассказ знакомого эмигранта про пионерский галстук. Интересно, насколько я знал, пионеров в России давно уже не было, а вот станция метро, названная в честь этой организации, осталась. Впрочем, Ленинградская область вокруг Санкт-Петербурга — это было еще загадочнее.

Если в центре я еще худо-бедно ориентировался, в основном благодаря карте, то новые районы наводили на меня тоску своими огромными пространствами и непостижимой одинаковостью. А вот Женя оглянулась, что-то сообразила, и через несколько минут мы уже сидели в маршрутке, а еще через пятнадцать уже вышли у новых домов с зелеными крышами.

— Нам туда, — Женя уверенно махнула рукой в сторону крайнего дома, и я снова пожалел, что ее не было со мной, когда я бегал, высунув язык, в поисках клиники, где работала батина сестра.

— Наверно, здесь тебе лучше самому, — сказал Ванька, когда мы оказались у нужного парадного.

— Да, Мартин, иди один, — поддержала его Женя, падая на скамейку и вытягивая на дорожку ноги в своих жутких ботинках. — А мы здесь посидим. Только не говори, что ты — сын. Скажи...

— Скажи, что ты дальний родственник. Из-за границы, да? Приехал — и вот ищешь родню, а найти не можешь, — предложил Ванька.

Я набрал на домофоне номер квартиры. Раздался противный писк.

— Кто? — спросил старческий голос.

— Я ищу Пушницких, — прокричал я в решетку переговорного устройства. — Они здесь живут?

— Живут. А вы кто?

— Я родственник Вероники Аркадьевны Закорчевской, вашей бывшей соседки. Хочу с вами поговорить.