Багавахья, эгоистичная, неверная скотина, действовал исключительно в собственных интересах и рвался к власти, шагая по трупам. Если кого-то выгодно было назвать другом — называл. Благодарность, признательность — удел мягкотелых дураков.
Вскоре он обнаглел настолько, что принялся менять царей. Отравил Артахшассу, потом убил его сына со всей семьёй, не пощадив даже маленьких детей. Багавахья нуждался в царе, который полностью подчинился бы его воле, позволив править из тени. Подходящего кандидата он увидел в сатрапе Армении Арташту[56]. Тот, хотя и происходил из боковой ветви рода Ахеменидов, о царской диадеме не помышлял, однако стараниями Багавахью вскоре оказался единственным законным претендентом на престол и принял тронное имя — Добронравный, Дарайавауш, Дарий.
[56] Грекам он известен, как Кодоман, персы же будущего царя Дарайавауша, Дария, так не называли. Само им Кодоман, вероятно арамейское и означает — "Человек с востока".
Евнух добился своей цели, но торжествовал недолго — Дарайавауш, с виду человек мягкий, слабовольный, на деле оказался не так прост, как думал египтянин. Управлять им никак не получалось. Багавахья попытался исправить ошибку, приготовил яд и на пиру слуга поднёс царю царей чашу с отравой. Добронравный государь взял её, отыскал глазами Багавахью... Было в его взгляде что-то... острое, как нетупеющий кинжал, из тех, что куют в Дамаске. Багавахья похолодел. Царь улыбался. Он знал.
"Прими эту чашу в знак моего признания твоих заслуг, друг мой".
"Это великая честь", — проговорил евнух, посерев лицом и медленно выпил, не отрывая безумного взгляда от доброжелательной улыбки царя царей.
Фраат-сириец, один из псов Багавахьи, от смерти своего господина ничего не потерял. Он балансировал на лезвии ножа ещё более ловко, чем покойный евнух. Хотя и не с таким размахом.
Через несколько лет службы Фраата "разоблачили и завербовали" сатрапы Лидии и Фригии. Сириец оказался столь ловок, что ни один из его господ не догадался о том, что он не единственный "работодатель" поставщика самоцветов. Кстати, торговля камушками — сама по себе чрезвычайно выгодна. Они всегда в цене, возить, сохраняя от всевозможных дорожных неприятностей, довольно просто. Казалось бы, зачем продолжать рискованное ремесло лазутчика? Не будет ли разумно, сколотив состояние, сойти с этого невероятно опасного пути?
Нет, невозможно. Столь ценную рыбу из сетей не выпускают. Разве что сбежать в какие-нибудь дикие края, населенные дремучими варварами.
Ещё задолго до смерти Багавахью дальновидный подсыл разглядел на доске петейи[57] фигурки нового игрока, оценил его ходы и понял, что дальнейшая игра цветами персов бесперспективна. Когда Артавазда, Мемнон и Ментор бежали от гнева Дария к Филиппу, Фраат, к тому времени практически влившийся в свиту опального сатрапа, последовал за ним и незаметно, под именем киликийского купца Ксантиппа (миксэллина-полукровки с изрядной долей варварской крови) вплёлся в сеть, которой македонский царь постепенно опутывал соседей.
[57] Петейя — древнегреческая настольная игра, напоминающая шашки.
Услугами Ксантиппа-Фраата-Фратапарны, не пренебрёг и Александр, а вслед за ним и Антигон. Правда сам Монофтальм о существовании искусного лазутчика даже и не подозревал.
В Милете Птолемей устроил себе резиденцию в здании Булевтерия. Спустя четыре месяца после штурма уже ничто не напоминало, что здесь шагу нельзя было ступить, не запачкавшись кровью. Давно убраны трупы, развороченные телеги и бочки, которыми персы пытались остановить антигонов девятый вал. Чисто все, умиротворённо. Как и не было осады.
— Какой-то купец просит приёма, — доложил начальник стражи, — назвался Ксантиппом из Тарса.
— Пусть войдёт.
Во время раскола, когда Парменион принял решение возвращаться на родину, хитроумный и дальновидный Гарпал, помогая Эвмену с погрузкой грамматеона в обоз, присвоил часть архива, где содержались записи о катаскопах. Кардиец, глубоко подавленный случившимся, сразу пропажу не заметил, а потом всем стало не до того. Птолемей те записи внимательно прочёл, и имя киликийца сразу же всплыло в памяти, вытянув за собой из её тёмных глубин всю подноготную лазутчика. То, что Ксантипп позволил узнать о себе Эвмену и то, что кардиец счёл нужным доверить папирусу. Самого купца Птолемей, конечно же, видел впервые.
Рост средний. Не слишком широк в кости, но и не худ. Волосы тёмные, аккуратно подстриженная борода. Возраст на глаз определить сложно — от тридцати до пятидесяти лет. Особых примет нет.
Птолемей сидел за рабочим столом. Купец стоял перед ним в трёх шагах и не произносил ни слова. Оба оценивающе смотрели друг другу в глаза. Купец ожидал, когда заговорит большой начальник.
— Я хилиарх Птолемей, сын Лага, — представился Лагид, сделал паузу и продолжил, — назови себя и говори, что ты собирался сообщить мне.
— Господин беседует с недостойным Ксантиппом из славного города Тарса, что в Киликии.
— Ксантипп из Тарса... — протянул Птолемей, — а ещё Фратаферн из Харрана, Фраат из Дамаска.
Лазутчик и глазом не моргнул.
— Господин видел Ксантиппа прежде?
— Нет.
— А Ксантипп видел господина.
— Где?
— При дворе Филиппа. Среди друзей молодого царевича.
Птолемей помолчал немного и спросил:
— Ты искал встречи. Я слушаю тебя.
Ксантипп молчал.
— Я жду.
— Раз господин знает столько имён, он, наверное, догадывается, какие сведения недостойный скромный купец может сообщить.
— Догадываюсь.
— Эти сведения дорогие и не для всякого уха.
Птолемей поднял бровь.
— Ты что-то дерзок, купец.
Ксантипп низко поклонился, не по-эллински, на персидский манер.
— Ксантипп лишь ничтожный слуга македонского царя и только его доверенному лицу может раскрыть свои уста.
— Царь мёртв, — Птолемей, заинтригованный наглостью лазутчика, никак не мог заставить себя рассердиться, хотя другому бы уже самолично выбил половину зубов.
— Ксантипп слышал разговоры, — купец все не разгибался, — что царь жив и здоров. Сейчас у Македонии даже два царя. Один, по слухам, младенец, но зато другой зрелый муж и государь вполне законный.
Птолемей вскочил из-за стола.
— Он самозванец!
— Ну, если господин так говорит...
— Ты испытываешь моё терпение.
Манера речи купца дико контрастировала с именем и вполне эллинской внешностью. Не может быть, чтобы он не понимал это. Из записей Эвмена следовало, что этот варвар говорит на десятке языков и диалектов и способен выглядеть своим для кого угодно. Нарочно так говорит, подтверждая, что никакой он не эллин? А если бы не вываливать на него знания имён, как бы он себя повёл? Впрочем, все это уже бесполезные измышления.
— Ксантипп сказал — сведения дорогие, он должен взять плату. В том числе и терпением господина. Господин — не из тех, кому Ксантипп может раскрыть свои уста. Он получал приказы от других людей, но если господин хочет знать — узнает.
— Безусловно!
— О, господин сердится. Он думает, что под пыткой Ксантипп скажет все? Господин ошибается. Ксантипп получал от царя Филиппа хорошую плату. Тот, кто открывает уста под пыткой, не достоин её.
— Скоро мы это выясним.
Он не станет пытать лазутчика. Другой на его месте, например Пердикка, уже потерял бы терпение, но только не Птолемей. Этот "купец" возбуждал любопытство хилиарха все сильнее. Достаточно, чтобы принять правила игры.
— Господин не боится, что ничтожный Ксантипп может быстро умереть и тогда никто ничего не узнает?
— Чего ты хочешь?
— Всего лишь увидеть, выгодно ли Ксантиппу начать говорить перед господином хилиархом или приберечь слова для царя Македонии?
— Царя Македонии ты не увидишь в любом случае, кого бы ни имел в виду.
Лазутчик кивнул.
— Да, это так. Никто не заплатит Ксантиппу.
Хилиарх снова сел за стол. Открыл стоящий сбоку сундук, выставил на стол и пододвинул к купцу небольшую шкатулку.
— Здесь десять мин. Получишь ещё столько же, если сведения заинтересуют меня. А если нет — вобью эти деньги тебе в рот.
— Господин щедр. Но этого недостаточно.
— Вот как?
— Те сведения очень важны, для господина и его друзей. Они стоят шестьдесят мин. Это очень дёшево. Ксантипп поиздержался на службе царя Македонии, но готов и дальше терпеть лишения.
— Талант? Ты хочешь целый талант? — Птолемей откинулся на спинку кресла, глядя лазутчику в глаза, — ну, ты и наглец. Ты сам-то понимаешь, что я с тобой сделаю, если ты разочаруешь меня?
Лазутчик снова кивнул.
— Ты получишь, тридцать мин и ни оболом больше. Если соврёшь, а это я рано или поздно выясню, пеняй на себя. Говори.
Купец медлил.
— Ни оболом больше, — напомнил Птолемей.
Лазутчик пожевал губами и заговорил:
— Ксантипп очень спешил, он загонял коней и молил ветер сильнее раздувать паруса корабля. Полтора месяца назад в Вавилоне прошёл совет великого царя с его военачальниками. Присутствовавшие в едином порыве обратились к царю с просьбой не поручать ведение войны с дерзкими македонянами сатрапам. Великий царь лично выступит во главе государственного ополчения. Это должно случиться в середине скирофориона. Через пятнадцать дней. Пятью днями раньше или позже. Ксантипп очень спешил.
— Сколько войск собрал Дарий?
— Люди говорят, что им нет числа, а если все же попытаться счесть, то выйдет никак не меньше шестисот тысяч человек. Люди склонны преувеличивать. В войске великого царя не более семидесяти тысяч воинов, но если учесть многочисленных слуг, оно гораздо больше.
Птолемей крякнул: с Антигоном всего пятнадцать тысяч бойцов, а если поскрести по всем сусекам, Союз может выставить тысяч сорок. При этом большинство ополченцев копья ни разу в руках не держали. Здесь не Эллада, где граждане хотя бы в учениях регулярно участвуют. В Ионии под персами ничего подобного не проводилось.
— Много ли в войске царя эллинских наёмников?
— Не меньше десяти тысяч. И ещё столько же кардаков.
Кардаки представляли собой нововведение персов. Это были воины-азиаты, вооружённые на эллинский манер и обученные сражаться фалангой. Персидские цари давно по достоинству оценили эллинов-наёмников, но те брали слишком большую плату, а многим властителям, гребущим деньги лопатой, не чужда скупость. К тому же, сколько можно зависеть от эллинов? Предстоящее столкновение с Антигоном должно было стать первым испытанием кардаков в бою.
— Каким путём Дарий пойдёт сюда?
— Северным. По Царской дороге.
Этого и следовало ожидать. Персы сильны конницей, им нет резона лезть в горы. Антигон никак не сможет вытащить их на удобную для себя позицию. Если он займет Киликийские ворота, Дарий просто пройдёт у него за спиной, отрезав войско союзников от их городов, путей подвоза припасов, подхода подкреплений. Тогда конец всему. Но принимать бой на равнине...
— Чего они ждут?
— Египетского сатрапа Сияваки и бактрийцев. Сбор назначен у города Арбелы, на Царской дороге. Сиявака сейчас должен подойти к Дамаску. Может быть он уже там.
— Понятно. Что ещё можешь сообщить?
— В Тире почти готов к выступлению большой флот, под командованием царя Адземилькара. У него сто триер и пентер. Ещё тридцать триер собираются на Кипре. Ими командует наёмник Аристомен.
Птолемей заскрипел зубами.
— Это все?
— Все, господин. Все, что стоит тридцати мин, — ответил лазутчик со смиренной улыбкой, пряча глаза.
Птолемей не обратил внимания на его последние слова. Пододвинул к сирийцу-киликийцу шкатулку.
— Ты свободен. Пока. Из Милета не уезжай, будешь при мне, некоторое время.
— Как долго, господин?
— До тех пор, пока я не удостоверюсь, что оплата, которую ты получил, справедлива. Ступай.
Ксантипп-Фраат согнулся пополам и, пятясь, удалился. Птолемей снова подумал, что для эллина подобное раболепие немыслимо. Он не видел, что лазутчик скалится как-то недобро, злорадно. Он не знал, что уже вышел из финикийского порта Триполь корабль, на котором едет к Мемнону второй его племянник, сын Ментора Тимонд. Приказ царя царей, который везёт посланник своему дяде, способен спасти Союз. По крайней мере, облегчить его положение.
"Все, что стоит тридцати мин..."
"Не слишком ли он легко согласился на половину названной цены? А может специально завысил её, ожидая, что я буду торговаться? Не исключено... Как и то, что все его слова, вполне возможно, хорошо продуманы в ставке Дария. Что бы там ни было записано в свитках Эвмена, а чужая душа — потёмки. Что, если все это — хитрая игра персов и царь пойдёт южной дорогой? Но с какой стати ему самого себя лишать стольких выгод, которые сулит северный путь. Единственный его недостаток — он длиннее, но стоит ли переживать о том? Зато войско пойдёт не по горам и пустыням".
Нет, здесь лазутчик не соврал. А что насчёт численности персов? Все прочие распространяют басни про сотни тысяч воинов, а этот наоборот, приуменьшает их число. Обманывает? Так ведь не может не понимать, что Лагид непременно обратит внимание на столь значительную разницу в показаниях. Про пятьсот тысяч-то на всех рынках сплетники кричат. Но даже если не обманул. Восемьдесят тысяч воинов. На равнине, удобной для разбега конницы, которой у союзников почти нет...
Лагид, конечно, даже не подозревал, что мог бы приобрести за те тридцать мин, которые недодал лазутчику до полного таланта.
Если боги Олимпа действительно существуют, то не иначе двое из них сейчас незримо стояли за спиной Птолемея, ведя свой тайный, непостижимый смертными спор.
"Ну и дурак", — презрительная усмешка искривила холодно-прекрасное лицо Аполлона.
"Как знать", — хитро прищурился Гермес, — "как знать..."
Человек предполагает, а боги делают по-своему. Но даже боги порой пасуют перед безумной дерзостью смертных.
Птолемей два дня не покидал Булевтерия, почти не спал, расхаживая вокруг стола с огромной, склеенной из нескольких папирусов картой. Семьдесят тысяч воинов у Дария. Сто тридцать боевых кораблей. Это не считая Мемнона. Что делать?
Ну, для начала, взять себя в руки. Разве испугался бы Александр такого противника? Нет, он лишь порадовался бы его мощи — тем громче и ослепительнее слава победителя.
"Как жаль, что я не Александр".
Варваров много, но далеко не все они хорошие воины. Значит, нужно противопоставить им число пусть меньшее, но таких бойцов, каждый из которых в тесном строю будет стоит трёх-четырёх азиатов.
И где таких взять? Поставить в фалангу гоплитов-ополченцев?
Похоже, пришло время открывать сундуки. Неарх поедет на мыс Тенар. Эх, кораблей мало для перевозки наёмников, придётся раскошелиться ещё и на них. Прямо там, в Пелопоннесе. Эллада сильна пехотой, но как быть с конницей? У варваров её особенно много, а у Антигона всего девять сотен "друзей". Ионийцы могут выставить до тысячи "бегунов"-продромов, но этого явно недостаточно. Больше взять негде. С фессалийцами не договориться. Даже если бы удалось, их переправа в Азию займет многие месяцы. Столько времени у союзников нет. Карта не слишком точна, по ней трудно определить расстояния, но если судить по рассказу Ксенофонта об отступлении десяти тысяч эллинов-наёмников из сердца Азии (где они сражались за персидский трон на стороне невезучего претендента Кира Младшего), по сообщениям купцов о путях-дорогах, можно сделать вывод, что войско персов дойдёт от Вавилона до Анкиры за два месяца. В самом благоприятном для союзников случае — за три. Ксенофонт прошёл этот путь почти вдвое быстрее, но Дарий не станет загонять своё войско. Ему некуда спешить. Птолемей не сомневался, что персидские военачальники достаточно неплохо осведомлены о состоянии дел в Союзе. Зачем торопиться? Пусть шаткое здание само развалится. Или, хотя бы, накренится сильнее.
