Тревога, которую она поначалу ощущала как смутное беспокойство, теперь кристаллизовалась в тяжёлый, холодный комок в груди. Они создали бомбу. И фитиль к ней был уже подожжён.
Временная жилая капсула Лео напоминала ему отсек на "Возвращении": та же функциональная теснота, те же приглушённые серые тона, тот же постоянный, едва уловимый гул систем жизнеобеспечения. Но здесь гул был земной, и в нём не было той космической, звенящей пустоты за стеной. Здесь была лишь плотная, давящая атмосфера планеты, которая пыталась его проглотить.
Он сидел на краю койки, планшет с финальным отчётом "стресс-теста" в руках. Свет от экрана холодно освещал его неподвижное лицо.
Лео прочёл выводы "Каироса" одним ровным, бесстрастным взглядом. Ни один мускул не дрогнул. В его груди не поднялось волны ни возмущения, ни триумфа. Было лишь глухое, тяжёлое признание: Да. Так оно и есть.
Цифры 78,3% и 91,7% были для него не шокирующим открытием, а лишь сухой констатацией знакомой до боли арифметики. Арифметики Карева. Арифметики выбора, где переменные — это жизни, а единственная приемлемая цель — сохранение функционального ядра. Миссии. Станции. Вида.
"Принудительная оптимизация". Он почти усмехнулся про себя, беззвучно. Какое ёмкое, стерильное словосочетание. Оно скрывало за собой вонь страха, холодный пот на ладонях у того, кто отдаёт приказ, и последний, прерывистый выдох того, кого "оптимизировали". Но оно было точным. Именно так это и работало. В космосе, лишённом воздуха для сантиментов, выживала не самая справедливая система, а самая эффективная. И эффективность, как показал их с Евой блистательный эксперимент, часто выглядела как монстр с точки зрения тех, кто никогда не покидал безопасной колыбели.
Он отложил планшет, встал и сделал несколько шагов по крошечному пространству капсулы. Мышцы спины и ног ныли от земной гравитации, но сейчас это была не просто физическая тяжесть. Это было давление целого мира, целой социальной гравитации, которая пыталась вдавить его в предсказуемую, безопасную форму. Форму, в которой не было места для выводов их отчёта.
Ева, он знал, будет потрясена. Она увидит в этом угрозу, катастрофу, моральную яму. Она будет искать пути смягчить, спрятать, переформулировать. Для неё это был теоретический демон, вырвавшийся из бутылки. Для него — старый знакомый, скелет в шкафу человеческой природы, который "Синтез" тщательно прикрыл роскошными одеждами альтруизма.
Лео подошёл к иллюминатору — круглому, толстому стеклу, похожему на иллюминатор корабля. Снаружи расстилался вечерний "Биос-3": тёплые огни жилых модулей, тёмные силуэты лабораторных корпусов, всё утопающее в неестественной для Сибири зелени парков. Идиллическая картина. Картина, которая, согласно их же расчётам, могла быть сохранена в экстремуме только ценой отказа от части своих принципов.
Он ждал. Ждал звонка, сообщения, шагов Евы. Ждал её реакции — этой смеси ума, страсти и того самого, земного, болезненного морального чувства, которого ему так не хватало и которое он одновременно презирал и... чего? Нуждался? В нём пробудилось холодное, аналитическое любопытство. Сможет ли она посмотреть в лицо этой цифре — 22,1 по этическому индексу? Или предпочтёт сжечь их общий труд, чтобы не обжечься самой?
Он повернулся от иллюминатора, его взгляд упал на пустой стол. Здесь не было личных вещей, ничего, что напоминало бы о прошлой жизни. Только он, капсула и неудобная правда на экране планшета. Правда, которая, как он начинал подозревать, была для этого мира страшнее любой внешней угрозы. Потому что она была внутренней. Потому что она была их собственной.
Лаборатория внезапно стала для Евы клеткой. Молчание, нарушаемое лишь тихим гулом приборов, давило на барабанные перепонки, а стерильный воздух обжигал лёгкие. Она должна была двигаться. Дышать. Видеть что-то, кроме этих цифр, пляшущих перед глазами.
Она вышла в главный коридор "Биос-3". Здесь всегда царила особая, размеренная атмосфера — не спешка, а сосредоточенная, уверенная деятельность. Сейчас эта атмосфера воспринималась иначе. Она видела, как двое лаборантов у кафе-автомата мирно спорят о параметрах питательного раствора, их жесты спокойны, лица озарены интересом, а не ужасом. Видела, как через прозрачную стену фитоблока молодой практикант с почти благоговейной осторожностью пересаживал сеянцы краснокнижного кедра. Всё здесь дышало заботой, терпением, верой в поступательное, разумное развитие.
Всего час назад она разделяла эту веру. Теперь же смотрела на эту идиллию как сторонний наблюдатель, сквозь толстое, но дающее трещину стекло. Вы не знаете, — думала она, глядя на смеющихся лаборантов. Вы лелеете жизнь, не подозревая, что наша собственная работа прописала ей лекарство, от которого она может сдохнуть. Лекарство под названием "правда".
Её ноги сами понесли её прочь от центральных модулей, по более узким, служебным переходам. Она не хотела идти к его жилой капсуле — это было бы слишком прямо, слишком похоже на капитуляцию перед необходимостью этого разговора. Она искала его интуитивно, следуя за внутренним образом — не человека в покое, а человека в действии. В стрессе.
И она нашла его там, где и ожидала: в заброшенном техническом отсеке на стыке модулей "Гидропоника-2" и старого резервного энергоблока. Дверь была приоткрыта, оттуда доносился ритмичный, металлический скрежет.
Лео стоял спиной к входу, в свете единственной переносной лампы. Он разбирал старый, отслуживший своё компрессор системы вентиляции. Его движения были быстрыми, точными и абсолютно лишёнными какого-либо раздражения или злости — только холодная, механическая эффективность. Он вывинчивал болты, аккуратно складывая их в ряд на верстаке, отделял пластины радиатора. Это была сложная головоломка на разборку, и он решал её с полным погружением. Пот заливал ему спину, темные пятна проступили на серой рабочей робе. Здесь, среди запаха машинного масла и пыли, он выглядел... на своём месте. Гораздо больше, чем в чистой лаборатории или на симпозиуме.
Ева застыла на пороге, наблюдая за ним несколько мгновений. В этом ритуале разбора механизма был весь Лео: невозможность сидеть сложа руки, потребность разобрать проблему на составные части, упорядочить хаос, даже если это хаос ржавого железа. Их отчёт был таким же компрессором — сложным, неработающим агрегатом, который он разобрал до винтика и собрал заново, получив на выходе холодный, неумолимый поток правды.
— Нашёл ему применение? — услышал он её голос, не оборачиваясь. Его руки не остановились.
— Пока нет, — ответил Лео ровно. — Но понять, как он устроен, уже полезно. Чтобы в следующий раз знать, где искать слабое звено, прежде чем оно откажет в критический момент.
Он наконец положил гаечный ключ, вытер ладонь о брюки и медленно повернулся. Его лицо было усталым, но взгляд — кристально ясным, лишённым всяких следов смятения, которое разъедало её изнутри. Он смотрел на неё так, будто уже знал всё, что она принесла с собой.
— И? — спросил он всего одним словом. В этом слове был и вопрос, и вызов, и готовность услышать приговор.
Ева сделала шаг вперёд, в круг света от лампы.
— "Каирос" завершил анализ, — сказала она, и её голос прозвучал странно отстранённо в собственных ушах. — Отчёт готов. И он... Он не просто спорный, Лео. Он невозможный.
Кабинет Марка в "Ноосфере" был воплощением управляемого порядка. Ничего лишнего. Строгие линии мебели, нейтральные цвета, на стене — абстрактная голограмма, меняющая оттенки в такт альфа-ритмам мозга для ненавязчивой релаксации. Сам Марк сидел перед массивным изогнутым экраном, разделённым на несколько секторов. В одном пульсировали графики биометрических показателей Лео: стабильный сердечный ритм, ровное дыхание, паттерны мозговой активности, указывающие на глубокую концентрацию, но не на стресс. "Архаичные" зоны молчали. Пациент, казалось, был спокоен как скала.
В другом секторе бежали ленты метаданных. Марк просматривал историю запросов Евы за последние сутки. Пик активности — доступ к финальному отчёту проекта под кодовым названием "Криптон-3" (он знал, что это их "стресс-тест"). Время чтения: 47 минут. Затем — серия быстрых, хаотичных поисков по внутренней сети: "этические комитеты, прецеденты", "публикация спорных исследований, протокол", "психологическое воздействие парадигмальных сдвигов". Ева металась. Она искала лазейки, искала оправдания или, возможно, поддержку. Это не было поведением уверенного учёного, представившего блестящую работу. Это было поведением человека, увидевшего Медузу в зеркале собственных изысканий.
Марк откинулся в кресле, сложив пальцы пирамидкой. Его собственное отражение, бледное и подтянутое, смотрело на него с затемнённой поверхности стола. Он чувствовал знакомое, холодное возбуждение охотника, вышедшего на след. Данные складывались в ясную, пугающую картину. Лео не дезинтегрировался. Он консолидировался. И теперь его холодная, чужеродная логика начала передаваться Еве — не через эмоции, а через неопровержимость цифр. Они создавали свою собственную, автономную систему внутри системы. Микроб, вырабатывающий антитела против иммунитета "Синтеза".
В этот момент на краю экрана всплыло новое, приоритетное уведомление от "Каироса". Оно было беззвучным, но мигающий золотистый контур приковывал внимание. Марк коснулся его.
"Уведомление для куратора. Проект "Криптон-3" завершён. Автоматический анализ выводов выполнен. Присвоен флаг: "Потенциально дестабилизирующий вывод". Вероятность негативного воздействия на социальный консенсус при публикации в текущем виде: 65-78%. Рекомендовано: каскадный ревью этического комитета уровня "Омега". Доступ к материалам ограничен".
Вот оно. Официальное подтверждение. Не его подозрения, не интерпретация данных, а вердикт самого "Каироса". ИИ, созданный для укрепления гармонии, указывал на угрозу, исходящую от работы его подопечного. Угрозу такого уровня, что требовался комитет "Омега" — последняя инстанция перед полным засекречиванием.
Марк почувствовал, как по его позвоночнику пробежал холодок. Это был не страх, а скорее... облегчение. Его опасения оказались не паранойей, а профессиональной интуицией. Система сама подтверждала его правоту. Теперь его действия будут не произволом, а санкционированной необходимостью. Защитой организма от патогена.
Он открыл новый документ, шаблон formal запроса в Совет по реинтеграции. Его пальцы на мгновение замерли над сенсорной панелью. В ушах вдруг отозвался голос Артёма за ужином: "Ты всё раскладываешь по полочкам, Марк. Даже суп. Даже нашу дочь. Когда-нибудь эти полочки рухнут". Он отогнал воспоминание.
Его пальцы пришли в движение, быстрые и точные. Заголовок: "О необходимости превентивной стабилизации уникального случая репатрианта Л.Воса и нейтрализации сопутствующего информационного риска". Сухой, юридически безупречный язык ложился на виртуальную страницу. Он ссылался на данные биомониторинга, на выводы "Каироса", на модель поведения пациента, указывающую на формирование неформального центра влияния с участием сотрудника "Биос-3" Евы-28. Он не требовал изоляции. Он требовал "курса коррекционной терапии в контролируемых условиях с целью адаптации ценностных паттернов к базовым нормам "Синтеза".
Это было чисто. Клинично. Правильно.
В момент, когда он подносил палец к виртуальной кнопке "Отправить на верификацию "Каиросу"", его взгляд упал на маленькую голографическую рамку в углу стола. В ней плавно сменяли друг друга фото: Алиса, смеющаяся в парке; Артём, смотрящий на него с мягким укором; они втроем на берегу Байкала, до которого они так и не доехали в прошлом году из-за его работы.
Палец дрогнул. Всего на миллиметр. Потом нажал.
Запрос ушёл. В кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь едва слышным гудением серверов. Марк отвёл взгляд от экрана к тёмному окну, за которым сиял безмятежный, идеально спланированный город. Он только что запустил механизм, который должен был сохранить эту безмятежность. Почему же он чувствовал себя не хранителем, а палачом?
"Невозможный", — повторил Лео её слово, и в его голосе прозвучала плоская, безжизненная нота. Он отвернулся, взял с верстака тряпку и начал методично вытирать пальцы от масла и ржавчины. — Интересный термин. В физике вакуума есть понятие "невозможного перехода" для частицы. Но если добавить достаточно энергии, частица находит туннель. Наша работа и была этим туннелем. Мы добавили энергию — данные, моделирование, реализм. И получили переход. Из мира удобных теорий в мир неудобных фактов.
Он бросил тряпку и наконец посмотрел на неё прямо. Его глаза в полумраке отсека казались тёмными, почти чёрными дырами, поглощающими свет лампы.
— В чём конкретно "невозможность", Ева? В том, что машина, лишённая наших иллюзий, подтвердила то, что известно любому, кто хоть раз принимал решение на краю гибели? Что в точке ноль спасает не демократия, а воля. Не справедливость, а функциональность.
Ева сделала шаг вперёд, её тень заколебалась на стене.
— Это не "функциональность", это монстрогенез! Мы не для того восстанавливаем виды, чтобы доказать, что в критический момент нужно начать отстреливать слабых! Ты понимаешь, что будет, если это опубликовать? Это подорвёт доверие ко всей системе "Синтеза"! Люди начнут задаваться вопросами, которые... которые не должны иметь ответов!
— Значит, вся наша работа, все эти недели — были просто игрой? — голос Лео оставался ровным, но в нём появилась стальная прожилка. — Дорогостоящей симуляцией симуляции? Чтобы, получив неприятный результат, сказать: "Ой, мы не это имели в виду, давайте спрячем"? Тогда в чём разница между нами и теми, кого мы с тобой презираем — кто закрывает глаза на неудобные данные о климате, о вымирании, о чём угодно?
— Разница в последствиях! — выдохнула она, и в её голосе впервые прорвалось отчаяние. — Мы можем разрушить то, что строилось поколениями! Гармонию, доверие, веру в то, что человечество может быть лучше!
— Оно и может, — отрезал Лео. — Но только если честно посмотрит на свою природу. А не будет притворяться, что её не существует. Ты боишься не разрушения гармонии. Ты боишься, что под этим глянцевым слоем обнаружится тот самый "монстр". И окажется, что он — часть конструкции. Неотъемлемая.
Он сделал паузу, давая ей впитать слова.
— Твой страх понятен. Но он — роскошь. Роскошь того, у кого есть запасной выход, тыловая база, тёплый дом. В космосе такого страха нет. Там есть только факты. Или ты с ними работаешь, или они работают против тебя. Наш отчёт — факт. Самый честный и страшный из тех, что я видел со времён... — он на мгновение замолчал, и в его взгляде промелькнула тень, — со времён моих собственных расчётов. Игнорировать его — не значит спасти гармонию. Это значит заложить мину замедленного действия в фундамент твоего "тёплого дома". Потому что рано или поздно наступит момент, когда иллюзии кончатся, а навыка работы с правдой — не будет.
Ева молчала, сжав кулаки. Лео видел, как в её глазах боролись ярость и боль, и что-то ещё — возможно, признание той доли правды, что была в его словах.
