Сразу же можно сказать, что позиции группы Сталина выглядят предпочтительнее, ибо он сосредоточил в своих руках все назначения в партийном аппарате и быстро превращает этот аппарат в послушное орудие в своих руках. Каменев, как председатель Совета Труда и Обороны, также обладает некоторыми организационными возможностями, но они несравнимы со сталинскими. Остается Зиновьев, который контролирует одну из крупнейших и влиятельнейших в стране партийных организаций в Петербурге-Ленинграде и, кроме того, возглавляет Коминтерн.
Аппарат последнего и может стать реальным инструментом борьбы Зиновьева со Сталиным. Но для этого Зиновьеву надо лишить секции Коминтерна всякой видимости самостоятельности. Тезис о 'социал-фашизме' позволит ему ввести еще более жесткую идеологическую дисциплину и оправдать перестановку кадров под углом зрения личной преданности. Таким образом, Зиновьев, вполне вероятно, надеется через Коминтерн создать нечто вроде международного фронта борьбы против Сталина, вовлекая в эту борьбу и тех авторитетных русских большевиков, которые работают в аппарате Коминтерна.
Ради этого Зиновьев готов забыть о мировой революции. Впрочем, на деле большевики уже осознали призрачность шансов на такую революцию, и Коминтерн в их руках выступает лишь орудием политического шантажа для обеспечения чисто российских интересов. Однако Зиновьев, кажется, забыл об одном — чтобы шантаж был успешным, он должен быть максимально убедительным. А низведение секций Коминтерна до положения сект, изолированных даже от левого фланга политической жизни, никак не будет способствовать решению данной задачи.
Кроме того, не следует сбрасывать со счетов и известное личное тщеславие Зиновьева. Его, вероятно, греет сама мысль о том, что он может помыкать целыми партиями как послушными марионетками Коминтерна и его главы. Он готов провоцировать наиболее решительно настроенные правящие круги западных стран на ответные действия, лишь бы продемонстрировать свою ультрареволюционность. Таким образом, он хочет создать вокруг себя ореол революционера-интернационалиста и, соответственно, выставить своих противников — Сталина, Бухарина, Рыкова и Томского — как 'правых' с национальным уклоном, заботящихся прежде всего о хозяйственном возрождении Советской России — разумеется, под флагом 'строительства социализма' — и забывающих о мировой революции.
Большевики, разумеется, фанатики, но отнюдь не все из них — узколобые фанатики, подобные Зиновьеву. Наиболее умные понимают, что любая попытка экспорта революции оборачивается против них самих. Коминтерн может стать действенным политическим оружием в их руках только в том случае, если удастся избежать отождествления Коминтерна с властями СССР и привлечь к секциям Коминтерна симпатии некоторой части некоммунистически настроенных слоев населения. Сочетая дозированный радикализм лозунгов с умеренной, прагматически выверенной программой действий, они могут строить расчеты на образование широких политических коалиций на левом фланге. Поэтому следует ожидать, что новые идеи Зиновьева о 'социал-фашизме' встретят заметное сопротивление...'.
То, что писал неизвестный автор статьи, давало неожиданный угол зрения на текущую политическую ситуацию и требовало обдумывания. Прав ли автор статьи с фактической стороны, или это всего лишь домыслы? Если прав, то верна ли его трактовка мотивов, которые движут Зиновьевым? Все это нуждалось в тщательной проверке. Но если это все окажется именно так, то выводы предстоит сделать нешуточные... А сейчас нужно взглянуть на данные экспертизы.
'...Письмо находилось в обычном конверте для почтовых отправлений, снабженном марками нарицательной стоимостью, необходимой для отправки корреспонденции по указанному зарубежному адресу.
Адрес (на английском языке) и обратный адрес (на русском языке) выполнены тщательно выписанными печатными буквами без характерных индивидуальных особенностей, что практически исключает выявление личности отправителя по почерку. Проверка обратного адреса установила его вымышленный характер.
Письмо напечатано на двух стандартных листах писчей бумаги высшего сорта форматом 8 с половиной на 11 дюймов, при помощи машинки с английскими литерами, соответствующими литерам пишущей машинки 'Ундервуд' довоенного выпуска.
Пригодных к идентификации отпечатков пальцев ни на конверте, ни на письме не обнаружено.
Произведенная Секретным отделом сверка шрифта письма с образцами машинописи всех имеющихся в НКИД, НКВТ и Коминтерне пишущих машинок с латинским шрифтом результатов не дала...'
Красный карандаш, зажатый в руке Сталина, опустился на сопроводительную записку Ягоды и оставил на ней резолюцию:
'Г.Г. Ягоде. Почему до сих пор не установлен отправитель?'
Глава 18. Дела бульварно-ресторанные
В среду, седьмого мая, я наконец осознал, что спешить дальше некуда (по крайней мере, в ближайший месяц, а то и два). Все, что можно было сделать анонимными вбросами информации, сделано. Остается только ждать, как проявятся результаты моих усилий, и начинать теперь понемногу обрастать человеческими связями. Хотя с коммуникабельностью у меня проблемы, в одиночку я ничего с места не сдвину. Да, могу внести сумятицу, могу повлиять на какие-то частности во взаимоотношениях руководящих политиков, но все это временно. Если я останусь со своими замыслами один, события вновь потащатся по своей старой колее, а жернова истории перемелют меня, не заметив, если не физически, то психологически заставив меня корчиться в муках бессилия.
Ну что же — надо доделывать хотя бы то, что я уже начал. Снимаю телефонную трубку и звоню Лиде Лагутиной, чтобы организовать встречу с Лазарем Шацкиным.
В четверг после работы знакомой дорогой поднимаюсь по Тверской в сторону Страстного монастыря. На полпути миную здание Моссовета (бывшая резиденция генерал-губернатора). Справа от него, в глубине Скобелевской, а ныне Советской, площади, за монументом Свободы в честь первой советской Конституции, который заменил памятник Скобелеву, начались какие-то строительные работы. Если мне не изменяют обе моих памяти, то там снесли здание пожарной части с каланчой, чтобы возвести здание Института Маркса-Энгельса. А вот павильончик в классическом стиле, располагавшийся перед пожарной частью, стоит нетронутый, хотя в мое время его уже не было.
Тем временем ноги несут меня вперед, и вскоре я, миновав Малый Гнездниковский переулок, сворачиваю в Большой. Вот и дом под номером десять.
Давненько я не виделся с Лидой... Чего доброго, она могла подумать, что я специально избегаю ее, хотя, впрочем, на самом деле именно так и было. Но присутствие в ее квартире Лазаря Шацкина избавляет меня от вероятных расспросов.
Лазарь к моему приходу уже сидел за столом в гостиной — сосредоточенный, спокойный, но немного угрюмый. Поздоровавшись с ним, сразу перехожу к делу:
— Получилось ли что-нибудь с нашей задумкой? Каюсь, подбросил идею, а сам целых полгода держусь в стороне, — добавляю извиняющимся тоном, отодвигая стул и присаживаясь. — Но и дергать тебя раньше времени тоже не хотелось.
Шацкин внимательно посмотрел на меня:
— Знаешь, за эти полгода мое настроение прыгало от состояния безудержного оптимизма до самого черного пессимизма. Но сейчас я скажу так: дело практически осуществимое, хотя и дьявольски трудное. Сопротивление и администрации, и фабзавкомов, а зачастую и партийных бюро и комитетов оказалось очень трудно преодолеть. Реально сейчас хозрасчетные бригады действуют лишь на трех предприятиях: на Невском машиностроительном, на Московском инструментальном и на 'Красном металлисте'. И это все! — он сокрушенно покачал головой, отчего его пышная вьющаяся шевелюра слегка заволновалась.
— Сразу спрошу: почему получилось именно на этих заводах? — без паузы, не давая ему продолжать, влезаю со своим вопросом.
— Да потому что там нас поддержали бюро партийных ячеек! — с ходу отвечает Шацкин. — И бригады у нас там сложились не чисто комсомольско-молодежные, а обычные по составу, с кадровыми рабочими. Но зато — там и самоуправление, и хозрасчет! — Он опять покачал головой и добавил: — Правда, с хозрасчетом немалые проблемы. Даже на уровне завода хозрасчет почти везде налажен из рук вон плохо, а на уровне цеха его, считай, и нет совсем. И как тут хозрасчетную бригаду делать?
— Как, как... Воевать за хозрасчет, вот как! — Нет, так вспыхивать не годится, надо немного сдержать эмоции. — Самим научиться хозрасчету и администрацию научить, даже и вопреки ее желанию, если понадобится! Привлечь к этому молодежь из Коммунистического университета, из Комакадемии, из Института красной профессуры, из Рабкрина. Вот вам и кадры инструкторов.
— Это понятно, — машет рукой Лазарь, — и мы уже делаем кое-что в этом направлении...
— Надо делать не кое-что, а поставить учебу и налаживание хозрасчета в бригаде и в цехе на самую широкую ногу! — нажимаю я на него.
— Не выйдет! — парирует Шацкин. — Если мы ограничимся бригадами всего на трех заводах, что ты там поставишь на широкую ногу?
— Верно говоришь! — Почему бы и не согласиться, если собеседник прав? — Поэтому надо задуматься над тем, как расширить это начинание. На ЦК РКСМ этот вопрос ставить не пробовал, чтобы поднять весь комсомол?
Мой собеседник криво усмехнулся:
— Надо бы... Но вот только в ЦК РКП многим не нравится, когда комсомол проявляет излишнюю, с их точки зрения, прыть и самостоятельность. Я еще не забыл, как наш ЦК наполовину раскассировали во время дискуссии простым решением Секретариата ЦК РКП(б). Есть риск, вылезши с этим вопросом самостоятельно, получить сверху по шапке, причем в официальном порядке, а значит, загубить дело на корню.
— Ну что же, не выйдет штурм — перейдем к осаде, — вспоминаю я расхожую формулу. — Отложим вопрос и поднимем его снова после XIII съезда РКП(б). Наверняка в резолюциях съезда будет что-нибудь о развитии хозрасчета — надо уцепиться за это и поднять кампанию в прессе. Двинуть статьи — и лучше от имени партячеек или кадровых рабочих-партийцев — об успехах хозрасчетных бригад и о том, что им мешает. Затем — то же самое, но уже в комсомольской прессе, и подать как поддержку комсомолом партийного почина. — Я вопросительно гляжу на Лазаря, но тот только кивает в ответ. — А там посмотрим на реакцию ответственных товарищей. Если не в ЦК, то в Совнаркоме или в ВСНХ кто-нибудь да откликнется. Ухватимся за ниточку и пойдем разматывать клубочек дальше...
— А пока, — подхватил Шацкин, — я займусь тем, чтобы статьи в газеты были написаны, и в редакциях с кем надо поговорю.
— Правильно мыслишь! — одобрительно хлопаю ладонью по столу.
— Жаль только, — добавляет Шацкин, — что у комсомола нет собственной всероссийской газеты...
Разговор на этом не окончился. Стали разбираться, кого именно из комвузов можно привлечь к организации краткосрочных курсов для участников хозрасчетных бригад, через какие газеты, через каких конкретно редакторов и журналистов продвигать статьи, кто из хозяйственного и партийного руководства может заинтересоваться этой идеей. Говорил больше Шацкин, поскольку в этих людях он ориентировался лучше меня. Нельзя сказать, что я не припас нескольких козырей для этой игры, но вот получится ли их разыграть, и какие именно — это зависело от решений, которые будут приниматься на самом верху.
В разговоре выяснилось, что Лазарь Шацкин избран делегатом на XIII съезд. Это меня обрадовало — имелась возможность из первых рук узнать о том, как теперь сложится расстановка сил в партийной верхушке. Ведь какие-то изменения мне уже удалось вызвать: Троцкий отошел в тень, а Зиновьев с Каменевым, как и Сталин, должны были получить от меня горячую информацию, которая хотя бы как-то сместит акценты при принятии решений. Да и письмо Ленина к съезду, к которому я заранее пытался привлечь внимание делегатов, может быть, сыграет несколько иную роль, чем в моей истории... Впрочем, чего зря гадать.
— Послушай, Лазарь, — обращаюсь к комсомольскому вожаку, — раз уж тебя избрали делегатом, не мог бы ты встретиться со мной сразу после съезда? От его решений немало зависит, и хотелось бы получить сведения как можно раньше и как можно полнее.
— Договорились, — коротко бросает он в ответ.
Все время нашего разговора Лида просидела в сторонке на стуле, не проронив ни слова. И лишь когда мы, подведя разговор к концу, утратили деловую сосредоточенность и смогли немного отвлечься на происходящее вокруг, мы оба обратили внимание на Лиду. Я — с некоторым смущением, потому что толком не понимал, как мне вести себя с ней дальше, а Лазарь, не обремененный всякими душевными рефлексиями, запросто поинтересовался:
— Э, Лида, а как у вас в Комуниверситете ребята, не смогут помочь заводским комсомольцам с налаживанием хозрасчета?
— Найдем таких, раз надо, — тут же откликнулась она.
— Очень надо! — подтвердил Шацкин. — И кстати, статейку ты написать сумеешь? О наших бригадах? Я тебя хоть завтра с одной такой бригадой могу познакомить, парни тебе материал дадут, а?
— Не писала я никогда, — пожала плечами Лагутина, — но среди наших студентов есть несколько, что и в газетах уже печатаются. У некоторых даже довольно бойко получается.
— Вот-вот, нам как раз такие и нужны, с задором! — оживился Лазарь. — Сведи меня с ними!
— Так приходи к нам, на Миусскую, я тебя прямо там и познакомлю, — предложила ему девушка.
— Лады! — и Шацкин хлопнул ладонью по колену.
Когда мы уже прощались в прихожей, Лида негромко заметила:
— Что-то вы, Виктор Валентинович, совсем меня позабыли. И не заходите почти...
— Дела, Лида, — пытаюсь оправдаться, хотя и не очень искренне, — совсем текучка заела. Но и ты ведь со мной повидаться не спешишь. В тире на Лубянке я тебя уже давненько не видел.
Она внимательно посмотрела на меня и ничего не ответила...
XIII съезд РКП(б) открылся 20 мая 1924 года — в точном соответствии с решением Пленума ЦК, о котором сообщила 'Правда' третьего апреля сего года. Так, вот уже и пошли изменения по сравнению с известной мне историей: решение Пленума ЦК было то же самое, но вот съезд в действительности открылся только 23 мая... Стоп-стоп! А откуда я помню эти даты? Голову могу дать на отсечение (впрочем, нет, лучше не надо, пусть она пока побудет на плечах...), что этих дат у меня в памяти не было! Ну не силен я на даты! Опять неведомый подсказчик вмешивается? Или при переносе мне просто память так активизировали, что всплывает любая информация, которую я когда-либо лишь пробежал глазами? Не знаю. Да и не узнаю, наверное... Так что — плюнуть и растереть.
Тем более что память работала как-то избирательно. Читая по газетным отчетам речь Зиновьева, выступавшего перед съездом с политотчетом ЦК, я вспоминал известный в моем времени вариант лишь приблизительно (ну, очень приблизительно!), а потому и не смог во всех деталях оценить произошедшие изменения. Но кое-что все же уловил. Конечно, в связи с иным развитием дискуссии 1923 года речь почти не содержала упреков лично в адрес виднейших оппозиционеров. Яростные нападки Зиновьева вызывала лишь позиция непримиримых 'левых' Смирнова и Сапронова, которые не переставали кричать о бюрократическом перерождении партии. Теперь главной мишенью критики вместо Троцкого, как было в моей истории, стали они. Однако оценка самой дискуссии и платформы оппозиции осталась примерно той же. Зиновьев, ссылаясь на единодушное мнение делегатов съезда, утверждал, что оппозиционеры были кругом неправы, 'забыв' о том, что на районных конференциях оппозиционеры частенько получали около трети голосов, а кое-где и большинство.
