Критический эксперимент 2033

— А как же диктатор? Сможет ли он судить покушающихся на него?

— Сам, конечно, не сможет. Но он может и должен назначить им судей.

Больной вопрос о долгах и должниках был одним из основных для других. Были выработаны толковые формулировки, ограничивающие процентную ставку одним процентом в месяц и устанавливающие условия отсрочки долга, прощения процентов или основного долга. Была запрещена продажа в рабство за долги. Последним решением было такое, по поводу которого Квинт даже хотел наложить вето (каждый из децемвиров имел такое право), но затем призадумался и пропустил момент. Если кто-то имеет неоплатные долги сразу перед несколькими людьми, то по требованию заимодавцев его, после раздела всего его имущества, надлежит разрезать на столько кусков, скольким он задолжал. "Tertiis nundinis partis secanto. Si plus minusue secuerunt, se fraude esto". После этого его семья объявляется свободной от долгов своего бывшего главы. Тогда Квинта посетила идея: если римляне столь безжалостно доводят до конца всё, то прочему бы не сыграть на этом в случае рабства? И Квинт предложил принцип:

— Вред, нанесённый вещью, является вредом, нанесённым её владельцем.

— Поясни, Фламин.

— Ты дал свой меч другому, не заключив договора передачи в пользование или дарения. Он убил твоим мечом человека. Ты ответственен за убийство наравне с убийцей. А если ты ещё и намекнул преступнику, против кого использовать оружие, то более, чем убийца.

После такого разъяснения закон был принят. Квинт с удовольствием подумал, что через некоторое время станет ясно, что из него следует: хозяин полностью отвечает за все деяния раба. Тем самым рабовладение будет естественным образом ограничено. А Квинт и другие служители будут в проповедях постоянно повторять, что грехи раба лежат на хозяине.

Было принято решение: поставить две бронзовых таблицы: основные законы и законы о долгах, и вырезать на них после утверждения принятые законы. Затем пополнять эти таблицы новыми законами.

Но тут неожиданно для Квинта патриции внесли предложение:

— Неведомый Бог показал себя другом и покровителем Рима и его Пути. Его необходимо почитать наравне с олимпийцами. Поэтому предлагаем присвоить его верховному жрецу титул Flamin Optimus Maximus и предоставить ему венец и курульное кресло, тогу с широкой пурпурной полосой, права и почёт, равные правам и почёту царя жертвоприношений.

Все единодушно поддержали это предложение, устранявшее слишком быстро растущего и авторитетного деятеля самым почётным и полезным для Рима образом. И предложение Квинта, про которое тот просто позабыл в пылу дискуссий: запретить избираться децемвиром дважды подряд либо в течение года — было воспринято как жалкий моральный реванш и с улыбкой принято. Но Квинт был доволен: после того, как его "вознесли", все признаки надвигающейся беды исчезли, возникло чувство поощрения вместе с уверенностью, что полдела сделано и что "льготный срок", когда он не старел, кончился.

Сенат и Народное собрание с ликованием утвердили всё. Сенаторам понравилось устранение из общественной жизни Фламина, а народу — то, что плебей будет теперь сидеть на курульном кресле выше спесивых отцов. Эта частность заслонила почти всё остальное. Заодно на Собрании был разобран скандал: за время, пока трибуны были заперты в собрании децемвиров, кредиторы похватали нескольких должников. Это разрешилось просто: на будущее было запрещено избирать в децемвиры действующих трибунов и магистратов, поскольку они не имеют права удаляться от дел даже на день

Перед тем, как Народное Собрание утвердило его титул, Квинт предложил избрать ему трёх преемников, чтобы в случае невзгод служение Богу продолжалось бы без перерывов. Первым, конечно же, он назвал Павла Канулея, и трибы единодушно утвердили его. Чтобы создать прецедент, что предлагает фламин, а решает народ, вторым он назвал вольска, и народ его забаллотировал. Втайне довольный Квинт предложил своего наследника, своего пасынка Авла Фламина Мафениана в качестве третьего преемника, и Авла единогласно избрали.

Вернувшись на Склон, Квинт немедленно выполнил то, что теперь было безопасно и что он давно уже чувствовал себя обязанным сделать: освободил трёх своих первых рабов Квинтипора, Авлипора и стряпуху. Порция была слегка недовольна:

— Квинтипор и Авлипор несколько раз уже заслужили это, а вот стряпуха не очень.

Влюблённый в своего отца и наставника Авл с гордостью показал Квинту таблички, куда он при помощи других Волков записывал его проповеди и изречения. Оказалось, что аналогичные, только греческие, таблички есть у Гигия. Да и друиды явно записывали многое на кельтском.

"Вот и евангелисты появились", — с грустью подумал Квинт. — "Отбирают то, что им по вкусу, а моей душе потом за неправильные истолкования отвечать. Ведь Христос никогда не называл людей рабами Божиими, а апостолы обрезанных вовсю использовали это определение поздних еврейских пророков. Апостол Павел в послании к Галатам безжалостно показал, что самовозвышение "раб Божий" противоречит требованиям Бога учиться и развиваться, но не осмелился полностью восстать против иудеохристиан. А дальше пошло всё вкривь и вкось не по Пути Божьему. Неужели и сейчас пойдёт так же?"

Но самое главное в религии было сделано: Квинт добился того же, что установил Константин Великий: полного равенства многобожия и единобожия. И при этом обошёлся без обещаний смыть все грехи братоубийцы, клятвопреступника, совершившего все семь смертных грехов императора простым обрядом.

— 38. Аграрный закон

Обязанности верховного фламина занимали немного времени, но Квинт относился к ним крайне ответственно, стремясь, чтобы каждая его молитва намекала под видом похвал на возможные усиления лучших сторон Рима, а недостатки он порою бичевал беспощадно. Его проповеди собирали толпы народа. В обсуждениях на плебисцитах и комициях он больше не участвовал, но царь Аппий потребовал от лица римских богов, чтобы верховный фламин присутствовал на заседаниях Сената и просил у своего Бога мудрости и сил для отцов-сенаторов. Плебеи ликовали: их коллега вошёл в Сенат самым почётным образом. То, что Квинт не имел права голоса и участия в обсуждениях, все рассматривали как ничтожное ущемление: ведь в своих молитвах он мог, по примеру Аппия, намекать на правильные решения и осуждать неправильные. Квинт делал это, но ни его, ни Аппия сенаторы не всегда понимали правильно, а иногда просто не хотели слышать. Правда, после долгих порицаний по поводу беспорядка и бестолковости обсуждений, сенаторы постановили, что высказываться должны в порядке списка Сената. Первым — первоприсутствующий, принцепс Сената, затем по очереди остальные из первой сотни. Те, кто не включены в первую сотню, должны просить принцепса и Сенат дать им право высказаться, если у них есть нечто важное. Речи решили временем не ограничивать, но оратор должен говорить один раз без остановки, без глотков воды. Так что в некотором смысле Аппий и Квинт оказались в более выгодном положении: молитвы предшествовали заседанию, закрывали его и могли быть вознесены в его ходе, если очередной оратор требовал проверки сказанного им обращением к богам или же по другой причине требовал немедленно помолиться. Конечно, в последних случаях молиться приходилось очень кратко, но зато имелась возможность вовремя намекнуть отцам-сенаторам.

Порция и Сияния родили ещё раз и опять Порция дочь, а Сияния сына. Поразмыслив и посоветовавшись с друидами, Порция осталась довольна: ведь теперь права Авла как главного наследника и первенца остались непререкаемы: остальные сыновья от побочной жены, а он — законно и торжественно усыновлённый чистокровный плебей, сын старшей жены. А её сын мог бы потеснить Авла и в сердце мужа, и в порядке наследования.

Самого Авла эти юридические тонкости не трогали. Он с сияющими глазами слушал проповеди, вдохновенно учился, порою по благословению Сильвия на несколько дней в одиночку уходил в леса и горы поохотиться, и однажды принёс не шкуры зверей, а добычу из обнаруженного им разбойничьего логова.

Квинт начал ему пенять, что Авл ввязался в битву один, а не позвал Волков и Рысей, предварительно всё разведав. Авл неожиданно дерзко ответил:

— Да какие они воины! Беглые рабы, которые годятся лишь пугать и грабить стариков и женщин. Было их всего четверо. Меня они не заметили, я спокойно разведал всё, как ты и велел. Троих убил стрелами из засады, а последний обделался и бросился бежать. Я догнал его и прикончил, решил, что он даже в рабы не годится.

— Ну и зря! — припечатал Сильвий. — Трусость для раба не порок.

— Из их болтовни я понял, что он — самый жестокий, любил поиздеваться над беззащитными и убивал с мучениями.

— Тогда тем более зря, — сурово ответил Квинт. — Мог бы пригнать его сюда, и мы бы воздали ему по заслугам. А то подонок отделался мгновенной смертью, лишь страху чуть-чуть натерпелся перед нею.

Так что за свой подвиг Авл получил порку, а не похвалу.

Плавт Порций как-то на Склоне задал острый вопрос:

— Учитель, ты беспощадно бичуешь пороки, но всё-таки по-разному. Гладиаторские бои ты прямо называешь совершенно недопустимыми и после того боя их больше не случалось. Ростовщичество ты клеймишь как позорное и низкое занятие, но никогда не требовал его полной отмены, и в последнее время даже стал оговариваться, что если ты взимаешь проценты ниже установленного законом предела и в случае тяжёлого положения должника даёшь отсрочку, то очищение и искупление требуется не столь уж серьёзное, хотя всё равно нужно. Так что здесь категорический запрет лишь для нас, слуг Бога Единого. Извращения ты поносишь как грязь и скотство, но требуешь лишь не выставлять их на свет Божий: если уж хочешь напиться дерьма из помойной ямы, не показывай это другим и не соблазняй их.

— Ученик и братья по вере! Всё правильно. Все пороки и грехи сбивают на путь Люцифера с Пути Божьего, но их стоит различать. Гладиаторство, если его вовремя не искоренить, погубит Рим и весь Pax Romana. Это очевидное зло, достоинств у него нет, пороки его очевидны, и с ним можно бороться прямо. А вот другие две вещи пострашнее.

— Как это так, более вредны, но с ними нельзя бороться прямо?

— Ростовщичество в самом замысле своём вредно. Но, если бы его не было, блестящие состояния рушились бы внезапно, как медный колосс на глиняных ногах, и погребали бы под своими обломками многих. А так оно подтачивает богатство мотов постепенно. Оно открывает возможность тем, у кого появилась идея, но нет денег или покровителей для дела, начать своё дело. Девять из десяти таких проваливаются и попадают в кабалу, но успеха одного достаточно, чтобы новые десятки летели, как мотыльки на огонь светильника. Если его прямо запретить, оно начнёт практиковаться в тайне и станет ещё более гадким и безжалостным. Если уничтожать всех ростовщиков, найдутся те, кто будут практиковать то же под другой личиной. Это всё равно, как если те, кто желает установить всеобщее равенство и справедливость, перебьют всех правителей и лучших людей. Оставшиеся немедленно разделятся на правителей, их помощников и быдло. Даже у крыс такое есть. Единственное лекарство здесь — равенство граждан в реальном и трудном деле и в ответственности, а для командования выборный вожак, как в Риме или в волчьей стае. А если ростовщики приходят к власти, особенно к тайной, они разлагают всё общество и весь мир и ведут его к краху. Они хуже самого злобного и жестокого варвара-завоевателя. Тот хапает то, что удержать может, а деньги меры не знают.

— Так что же делать с ними? Убивать — они возрождаются. Запрещать — они личину надевают.

— Единственный способ, который я вижу, но к этому надо подвести римлян постепенно. Пусть лихоимство останется легальной профессией, но ростовщик должен быть самым подонком общества, хуже клеймённого раба, хуже заработчицы или заработчика из таверн Лупанара. Пусть он остаётся богатым, надо даже поощрять их одеваться со всей роскошью, чтобы внешняя роскошь была признаком тяжелейшего и несмываемого позора. Но нужно, чтобы любое общение с таким марало обычных граждан, чтобы они не имели права голоса нигде, кроме суда, в котором рассматривается их дело. И учтите, что ростовщики, желая пролезть к власти, начнут вопить о свободе, равенстве и братстве, о неизбежно бывающих ошибках и злоупотреблениях властей предержащих, о правах человека. Если кто-то говорит о правах человека, не ставя впереди их его обязанности, а тем более о неотъемлемых правах, то он защищает права самых отъявленных негодяев и бесчестных личностей, или же одурачен сладенькой ложью Люцифера.

— А теперь об извращениях.

— Беда в том, что с Божьей точки зрения любой крупный город сам по себе является извращением. Значит, он порождает пороки, способствует их процветанию и проявлению у тех, у кого они сдерживались уздой приличий. Есть и другие места, где нет возможности естественных страстей, например, воинский отряд в длинном походе. Значит, появление извращений неизбежно, как и появление воров, убийц, блудниц. Но, если они становятся нормой, они начинают агрессивно вытеснять семью и приводят к вымиранию. Поэтому нельзя наказывать за них, пока они делаются тайно, но нельзя допустить их открыто. Поэтому их необходимо клеймить как грязь и мерзость, чтобы не было соблазна хвастаться ими.

— Но если большие города — извращение, не должны ли мы разрушать их и всех переселять в деревни и маленькие городки?

— Многое может быть сделано лишь в больших городах. Поэтому нужно лишь предупреждать людей о грязи и мерзости, неизбежно возникающей в них. Нужно развенчивать сказки о том, что в большом городе жить легче и лучше. Нужно в проповедях показывать, как падают духовно знаменитости, как теряют себя в большом городе хорошие люди, как он калечит людей. Большие города как болото, как ламии. Они завлекают людей и съедают их. В них обязательно детей будет меньше, чем нужно для выживания народа, и они могут жить, лишь высасывая соки из окрестностей. Если их станет слишком много, их жители погубят Землю и весь наш мир. А если их будет слишком мало, люди не пройдут Путь, который предназначен им Богом, спрятавшись от трудностей его в деревенской идиллии.

После вечера трудных вопросов Луллий куда-то исчез. Мастарикс и Медония отмалчивались по поводу того, что же случилось с коллегой?

На очередных выборах консулами стали приличные люди: в третий раз избрали Спурия Кассия Вецеллина, а в коллеги ему дали Прокула Вергиния Трикоста Рутила, двоюродного брата бывшего хозяина Вулли. Они заключили договор о вечном союзе с герниками, согласно которому две трети земель герников было предназначено для выведения новых колоний, в которых могли участвовать и герники. В остальном договор был подобен договору с латинами. Но этот успех в мирном строительстве стал новым источником внутренних раздоров в Риме.

Кассий выступил на комициях с необычной речью:

"Квириты! Державный народ Рима! Ныне Рим стал не только главой своих земель, но и главой союза, первым среди равных. Поскольку союз наш триедин, мы убедили герников, что по справедливости надо землю делить на три части. А поскольку соль земли римской — плебеи, а патриции и так достаточны, я предлагаю половину новых земель отдать плебеям. А половину нашим верным союзникам-латинам".