Обещай мне вернуться

—

На следующем ночном дежурстве Майка листала анатомический атлас и безуспешно пыталась запомнить мудреные латинские названия костей и сухожилий. Вдруг из дальнего конца коридора потянуло папиросным дымом. "Опять кому-то не спится", — Майка поднялась и решила проверить, кто там полуночничает.

Митя устроился в лучших студенческих традициях — на подоконнике. Сидел там, уложив больную ногу вдоль окна и свесив здоровую, на коленях держал учебник, рядом поставил кружку с чаем, а в руке зажал папиросу. Палка стояла у стены.

— Привет. Выспался?

Митя забавно сморщил нос.

— Ах-ха! Чего время зря терять, — думаю. Почитаю лучше. Что-то нынче ты имеешь бледный вид. Которую смену подряд дежуришь?

— Первую.

— Не отдохнула, что ли, перед дежурством? Зря. На войне сон дСрог.

Майка пожала плечами:

— Дежуришь двенадцать через двенадцать, а за эти двенадцать надо и поспать, и поесть, и постирать чего, и зашить, если надо. И на базарчик сбегать, если есть что сменять. И в комнате прибраться, если дневалить выпадает. Мало на сон остается.

Студент сочувственно покивал.

— Знакомо. Знаешь, давно хотел у тебя узнать... Когда ты... воздействуешь, — он подобрал самое нейтральное слово, — после этого... ты что чувствуешь?

— После? — задумчиво переспросила Майка, устремляя взгляд куда-то вправо и вверх.-Знаешь, никогда об этом не думала. Точнее.. не связывала одно с другим.... А интересно получается!

— То есть? — загорелся Митя.

— Сахарная болезнь, как по учебнику. Кружится голова, пить хочется и на сладкое тянет.

— Никакая это не сахарная болезнь, а типичный упадок сил. Май... А сегодня?

— И сегодня, — призналась она. — Нельзя же целый день человека на морфине держать... А после перевязок всегда больно.

Митька пододвинул ей кружку с чаем, щедро бухнув туда три куска сахару:

— Пей.

— Ты что! — Майка даже шарахнулась, по-детски спрятав руки за спину. — Нам нельзя! Не разрешают!

— Шо, или вам уже и чай пить не разрешают?! — сердито спросил Митя. Когда он волновался, у него всегда прорезался одесский акцент.

В ее взгляде читался упрек.

— Как будто сам не знаешь... У больных ничего брать не разрешают. Ты первый, что ли, предлагаешь? Не положено нам...

Митя склонил голову набок.

— А я не больной. Я вам таки врач, милая барышня. Считай, что это лекарство. Пей.

Майка сглотнула слюну. Соблазн был слишком велик.

— Ну давай тогда пополам. Вот досюда я, а остальное — ты, — она взяла карандаш и провела черту на алюминиевом боку кружки. — Вот так. А то не буду.

Девушка опустила нос в кружку и медленно стала глотать сладкий горячий чай, поминутно проверяя, много ли еще осталось. Головокружение проходило, и спать хотелось уже меньше.

— Вот, уже и щеки порозовели, — удовлетворенно заметил Митя. — Полегчало?

— Ага, — заулыбалась Майка.

— Хорошее лекарство?

— Хорошее, — она вернула кружку. — Я честно только половину выпила.

Тот пожал плечами.

— Да хоть бы и всё, велика важность! Допивай уж.

Майка сдалась.

Дорогая моя девочка!

Я рада, что у тебя всё в порядке. Молодец, старайся, будь умницей. У нас сейчас всё хорошо и спокойно. Я по-прежнему езжу с нашей бригадой давать концерты. Часто выступаем без всяких сцен, просто с открытого кузова грузовика, прямо под открытым небом. Знаешь, Майя, я еще не встречала более благодарной публики, чем наши бойцы. Ни один наш спектакль в Москве не пользовался таким успехом, как на фронте.

В нашей семье большие перемены. Я встретила хорошего человека, который очень поддержал меня в это страшное время. Я вышла замуж. Семен Игнатьевич капитан по званию, добрый, отзывчивый, заботливый человек. Думаю, при встрече вы друг друга поймете, всё-таки ты у меня теперь тоже военнослужащая. Он очень много для меня сделал, и я не сомневаюсь, что в случае нужды охотно поможет и тебе.

Майка скомкала письмо и сердито швырнула его в угол.

— Чёрт подери! Вот тебе и вдова героя!

"А ведь еще недавно писала: "Ах, мне Сашины шаги мерещатся, ах, какой ужас, я ночью просыпаюсь, — его нет. Спросонья думаю — опять в кабинете засиделся. Потом вспоминаю — убит!" Теперь, выходит, шаги уже не мерещатся. Есть кому утешить. Как там было-то? "Не износивши башмаков, в которых шла за гробом мужа..."" Нашла себе гуся тылового. Предательница!"

Сердиться на мать случалось и прежде: за попытку насильно увезти в эвакуацию, за безалаберность и назойливую мелочную опеку. В глубине души она относилась к ней со снисходительной нежностью, понимая, что та действительно беспокоится о ней и заботится как умеет. Но теперь девушку захлестнула ярость. Она не могла себе даже представить, что мать так быстро забудет отца. За время работы в госпитале Майка насмотрелась всякого. Видела настоящие трагедии, когда искалеченного в боях солдата бросала жена или невеста — и искренне презирала этих никогда не виданных ею женщин, их поступки были в ее глазах почти пределом человеческой подлости. Ну, вот — собственная мать оказалась не лучше.

— Майка, что стряслось? Что тебе там такого написали? — всполошилась чуткая Милочка.

— Да глянь, если охота.

Письмо обошло комнату.

— Нда... — протянула Клава. И тут же быстро добавила: — А ты не суди, не суди! Всякое в жизни бывает! Жрать-то, небось, всем хочется!

— Ой, я тебя умоляю! — отмахнулась Майка. — Жрать, тоже мне! У нее что — паек отобрали? Из квартиры выселили? Ничего подобного, только папин служебный телефон из кабинета сняли. "Страшное время" — это значит, что вместо шоколадных конфет она теперь кушает карамельки, вот и всё.

— Заливаешь небось? Чего ж она тогда ни разу ни конфетки, ни котлетки, ничегошеньки тебе не прислала? А?

— Не догадалась. Хочешь — верь, не хочешь — не верь.

Клавдия вздохнула, но спорить не стала.

— А я вот поверю! А я поверю! — энергично вмешалась Милочка.-Я с папой знаешь сколько по гарнизонам моталась! Уж артисток этих навидалась — у-у-у, девочки! Творческие личности — они все такие! Думают, что булки на деревьях растут!

— Негоже бабе одной-то куковать, — снова вступила Клава. — Мужиков нонеча мало осталось, повыбили. Одни калеки. Война кончится — и этих расхватают. А не всякая баба долго одна вытерпит. Есть такие, что без мужика им хуже каторги. Помани ее любой пальчиком — она и побежит.

— Она как бабочка, — поддержала Мила. — Пестрая бабочка. Ей же надо перед кем-нибудь... порхать. Иначе никак. Зачахнет.

— Девочки, как же мне ответ-то писать? — терзалась Майка. — Может, спросить — она папу вообще хоть когда-нибудь любила? Или так, из-за пайка да служебного положения... — горло перехватило, к глазам подступили злые слезы. — Что я ей скажу?! Симонов уже всё за меня написал:

А бывший муж ваш — он убит.

Все хорошо. Живите с новым.

Уж мертвый вас не оскорбит

В письме давно ненужным словом.

— Не боись, Майка. Подсобим.

Девушка никак не ожидала, что подружки "подсобят" ей настолько свирепо.

Вернувшись с дежурства, она обнаружила на тумбочке несколько листочков, исписанных разными почерками.

— Это еще что такое?

— А это мы тебе ответ сочинили. Коллективный. От всей нашей комсомольской ячейки. Симонова у нас, конечно, нет, да только чем мы хуже? Постарались. Как запорожцы турецкому султану. Переписывай набело и отсылай.

Майка начала читать и схватилась за голову. "Ну, понастрочили! Хорошо хоть не отправили, меня подождали!"

"Совет вам да любовь. Шаги, выходит, больше не мерещатся? Есть кому постельку-то согреть? (Это Клава написала, больше некому). Да и снабженец ваш, небось, доволен: явился на всё готовенькое. И накормят, и напоят, и приголубят. Поди, плохо! (А это — Любаша, ее манера).

Желаем счастья в личной жизни. Чем он вас купил? На крови да слезах чужих шикует? Ну да ладно, сыскали себе снабженца, и чёрт с вами. Как говорится, кому война, а кому — мать родна. Не вас — дочку вашу, нашу подругу боевую, нам жалко. Она-то, в отличие от вас, погибшего так скоро не забыла. Ну все, чао. Плывите к матери на легком катере! (Это Милочка, ее балтийская присказка).

— Да вы что, девчонки, белены объелись?! Разве ж так можно! Она у меня не очень плохая в общем-то. Просто легкомысленная и немножко трусиха. Не смогу я ей такого сказать, хоть и зла на нее сейчас, всё равно не смогу. Да она и сама понимает, что я ей устрою за такие фокусы. Вон, пишет и боится... И с чего вы взяли, что он снабженец? Она же ничего про это не писала!

Ответ был логичным и обескураживающим:

— А какой фронтовик на такое польстится?!

С тяжелым сердцем принимаясь сочинять "приличный" ответ, девушка вдруг отчетливо поняла, что возвращаться ей теперь некуда...

— Майка учится

В конце месяца Майка пошла на толкучку — сменять остаток сахара на какое-нибудь другое лакомство. Можно было взять немножко квашеной капусты со сливами. Однажды довелось попробовать, как ее готовят местные хозяйки — пальчики оближешь! Или, может, лучше купить пяток моченых груш? Тоже вкусно. Или сладкий рожок с семечками внутри?

На глаза попался лоток с разными книжками. Майка остановилась посмотреть. Худая усталая тетка распродавала, видимо, остатки богатой библиотеки. Роскошные тома собраний сочинений в кожаных переплетах соседствовали со школьными учебниками, какими-то совсем ветхими допотопными книжками и дореволюционными брошюрками про Ната Пинкертона, перевязанными веревочкой и украшенными бумажной табличкой, написанной от руки: "Все выпуски". В детстве они с ребятами находили несколько таких у кого-то на даче. Полистали — не понравилось. "Шерлок Холмс" был куда интереснее. Внимание привлек растрепанный гимназический учебник латыни, весь в чернильных рожицах и смешных надписях вроде: "Кто возьметъ книгу да не скажетъ, того Богъ накажетъ".

Она полистала учебник — вроде все листы были на месте. Многочисленные яти и ижицы ее не смущали — прочитав пару-тройку страниц, она их просто перестала замечать. А в конце от руки вписана целая страница крылатых латинских выражений, не вошедших в учебник. С переводом. И рядом русскими буквами — как это читается.

In vina veritas( ин винa веритас) — истина в вине.

Per rectum ad astra (пер ректум ад астра) — через задницу к звездам.

Lingva Latina non penis konina (лингва латина нон пенис канина) — латынь — это тебе не хрен собачий.

"Здорово! — решила Майка. — С такими-то примерами я живо всё выучу!".

Сторговались.

Девушка покопалась еще в куче разных томов, интересных и не очень. Вытащила "Юности честное зерцало". Тоже дореволюционная книжка. О ней Майка раньше только слышала, читать не доводилось. Кажется, сборник правил хорошего тона для дворянских детей. Открыла. Выхватила взглядом фразу: "Над ествою не чавкай яко свинья и головы не чеши". Прыснула, в красках вообразив себе эдакого Митрофанушку, который за обедом скребет пятерней нечесаные волосы. Решила купить и эту — то-то с девчонками посмеются! И раненым почитать можно.

"Ну-ка, ну-ка... А это что такое?!"

Майка подышала на замерзшие без рукавиц руки и выкопала из-под груды увесистых томов какой-то французской энциклопедии довольно пухлую книгу в бледно-голубой картонной обложке: "Сборник научных работ Института усовершенствования врачей за второй год Отечественной войны. Ленинград, 1942 год".

"Нич-ч-чего себе улов! " — подумала она. — Книжка совсем новая, уже в войну изданная. Два года всего прошло. Значит, все данные свежие. Ну-ка, о чем там? Может, я и пойму чего... "А-ли-мен-тарное истощение"... Это то, что было у Милочки. "Лечение ранений конечностей... Иприт..."

Про иприт Майка слышала краем уха, в Империалистическую его часто применяли. Редкая, говорят, отрава. Если на кожу попадет — вообще никак не лечится. Но сейчас-то его уже нету? Или есть? От фашистов всего можно ожидать. Врачи изучают — значит, повод есть. Надо бы почитать. Ценная, должно быть, книга! Профессор точно "спасибо" скажет. "Беру!" — решила Майка.

— Это будет дорого стоить! — тетка почуяла интерес покупательницы и решила заломить цену. — Доктора-профессора с руками оторвут, коль увидят!

— Что ж до сих пор не оторвали? — насмешливо фыркнула Майка. — Профессорам да докторам по толкучке ходить некогда. У них дел по горло. Так и будешь стоять — никто не купит. А нам в госпитале эта книжка ой как пригодится!

Торговались долго, под конец Майка выложила оставшийся сахар и, заполучив книгу, довольная отправилась назад, в общежитие. "Вкусного не будет — это, конечно, грустно. Ну да что делать. Перебьюсь как-нибудь. Конец месяца, скоро еще выдадут. Зато интересно!"

В комнате она забралась с ногами на койку, завернулась в шаль и раскрыла сборник.

"Кролик номер один... Кролик номер пять... Кролик номер двести двадцать один... Нич-чего себе, сколько добра перевели! Это в блокаду-то! Вместо того, чтобы зажарить этих кроликов, они на них опыты ставили! Да еще такие, после которых мясо только выбросить. Иприт — это же страшно ядовитая штука! Неужели нельзя было другие опыты ставить? Ну, например, ампутировать этому кролику чего-нибудь..." — раздумывала Майка.

Она легко одолела статью про кроликов, бегло пролистала остальные и со вздохом отложила сборник. Дальше шли мудреные медицинские слова, латинские термины, таблицы, цифры и ссылки на работы каких-то профессоров, о которых девушка никогда и слыхом не слыхивала. "Ничего не понятно! Как будто не по-русски написано — только предлоги да союзы знакомые! Ладно. Мне непонятно, так, может, другие поймут!" Учебник латыни оказался намного интереснее. За ним Майка и скоротала время до вечернего дежурства.

В отделение она явилась с обеими книгами, надеясь позаниматься ночью, пока относительно тихо. Следующая "летучка" ожидалась только через несколько дней, тяжелых в отделении не было, и ночью оставляли дежурить только одну сестру.

Многие раненые собирались на выписку. С Майкой сердечно прощались, просили писать, дарили всякие безделушки. "Ах да! Сегодня же комиссия была! — вспомнила она. — Всё пропустила, растрепа! Надо у Митьки спросить, как дела!"

После отбоя он сам заглянул к ней на пост. Форма вместо привычной госпитальной пижамы. Лейтенантские погоны. На груди — медаль "За отвагу" и значок "Ворошиловский стрелок". "О-го-го! — изумилась Майка. — Вот тебе и Студент! Вот тебе и зубрила! Ничего-то я в людях не понимаю!"