| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
В этот момент я действительно подавилась булкой и быстро запила все чаем, чтобы не закашляться. Было невероятно дискомфортно выслушивать нравоучения подобного рода от мужчины, тем более собственного начальника — все равно, что выйти голышом на сцену во время премьеры детского спектакля.
Я отложила недоеденную булку и, набравшись храбрости, в конце концов, призналась.
— Я не от желания насолить не ела. Просто... понимаете...
— Мы, кажется, перешли на "ты", нет?
— Хорошо, — называть Дрейка на "ты" теперь было равносильно тому, чтобы приласкать врага, но я справилась с внутренним сопротивлением. — Понимаешь, я никогда раньше не сидела на диетах и не знаю, какую еду нужно готовить, чтобы привести себя в форму. Плохо умею считать калории... совсем не умею, если честно.
Щеки мои горели от стыда и унижения. Ладно бы подружке или маме признаваться в таком (и то стыд!), а тут ему! Провалиться под землю, вот чего мне по-настоящему хотелось.
— Хорошо, что сказала, — неожиданно понимающе ответил Дрейк. — После занятий я пришлю к тебе диетолога. Она объяснит и поможет с рационом и деталями.
— Спасибо, — я была признательна за реакцию без язвительности, за то, что тема была на данный момент исчерпана и за то, что диетологом окажется "она". Уж куда как лучше, чем еще один "он".
— Все, теперь обратно в класс. Время почти десять, а мы еще не начинали.
Я смела со стола крошки, бросила их в тарелку и быстро допила чай.
Это был другой класс, и напоминал он мини-кинозал. Черные бархатные стены, два ряда по пять стульев и большой, свисающий с потолка, экран. Дрейк вошел внутрь, указал мне на стулья, а сам плотно прикрыл дверь.
Я села в первом ряду посередине. Откуда-то всплыла неуместная фраза "А теперь будут слайды", едва не заставив хихикнуть. У Дрейка в руках, тем временем, появились откуда-то два маленьких серебристых кругляшка, которые он аккуратно наклеил на мои виски.
— Что это?
— Трансмиттеры. Они будут передавать изображения из твоей памяти на экран. Посмотрим, как ты справилась со вчерашним заданием по контролю над негативными эмоциями. Я велел тебе погулять по городу, чтобы увидеть, как ты реагируешь на повседневные ситуации.
— Ой! — представив, что вчерашний ужасный вечер сейчас во всех подробностях выльется на всеобщее обозрение, мне стало не по себе. А еще и разбор полетов. Неужели эти штуки и вправду вот так просто смогут выудить всю информацию из головы и показать ее на экране?
Оказалось, могут.
Пять минут спустя Дрейк разочарованно качал головой, я сидела, потупившись на темный ковер под ногами. Щеки полыхали. Это было еще хуже, чем голышом на сцене во время детского спектакля. Это было, как если бы Господь просветил тебя всемогущим взглядом, и ни единая черная мысль подгнившей сущности не укрылась бы от его луча правосудия. До этого я и не подозревала, что можно так сильно стыдиться саму себя.
— Давай разбирать каждую ситуацию по отдельности. Пока ты не поймешь, насколько это важно и не научишься справляться самостоятельно, я буду делать это вместе с тобой. Процесс, понимаю, неприятный, но если ты хочешь избегать его в будущем, тебе лучше заострять внимание на том, о чем я говорю на уроках.
В голове отчего-то представился образ котенка, которого пытаются научить лакать молоко -подталкивают к миске, котенок упирается, расставив в стороны все четыре лапы, скользят по паркету маленькие коготки.
Противный предательский экран высветил фрагмент воспоминаний из вчерашней прогулки — идущих навстречу людей, жующих еду. В определенный момент кадр застыл, а справа появилась, похожая на эквалайзер музыкального плеера, шкала. Некоторые деления ее оставались в зеленой зоне, другие в оранжевой, а два или три зашкалили высоко в красную.
— Откуда такая злость, Бернарда? — Дрейк ткнул пальцем в алые столбики. — На людей, за то, что они просто едят на улице? Я говорил тебе, что у каждого чувства есть корень — причина, из которой оно растет. А ты здесь даже не пытаешься анализировать, откуда взялось твое раздражение.
— Из того, что они могут жевать, а я теперь нет. И все благодаря вам... тебе. Вот откуда моя злость, — набычилась я.
— Неверно...
Котенок продолжается упираться, но он слишком мал. Чья-то огромная рука подталкивает его крохотный пушистый зад, когти бессильно пробуксовывают по полу, нос касается блюдца — огромное озеро из молока пугает объемами. Что с ним делать?!
— ... да будет тебе известно, что практическая любая злость — это злость не на другого человека, а, в первую очередь, на самого себя. Ты думаешь, что обиделась на мои слова, на самом же деле ты обиделась на то, что они правдивы. На то, что ты уязвима к ним. А уязвима потому, что чувствуешь то же самое, но не даешь себе труда признаться в этом.
Тычок в загривок. Розовый нос окунается в белую жидкость — она забивается в ноздри, котенок фыркает и упирается всеми конечностями.
— А эти люди? Ты думаешь, злишься на них, потому что они едят? Нет, ты злишься на себя, за то, что ТЫ этого делать не можешь. За то, что поставила на свое сознание рамки и ограничения, которые теперь давят, как слишком узкая клетка. А в этом случае?
Экран, как расторопный подхалим, высветил сцену в магазине, куда я заглянула вчера, чтобы купить журнал — жалкая попытка отвлечь сознание от стонущего желудка.
Дрейк снова указал на сделавшуюся красной диаграмму в углу.
— Мужчина, который без очереди пробивается к кассе, вызывает у тебя антипатию. Хочешь знать почему? Потому что в каждом человеке изначально заложено две стороны. Кто-то выпячивает темную, кто-то всеми силами пытается показать только светлую, подавляя в себе довольное естественное для гуманоидов желание к лидерству, грубости, жестким методам поведения и эгоизму. Люди, злящиеся на пройдох, злятся на то, что в какой-то момент они подавили в себе схожие позывы, наделив их ярлыком плохо и недостойно. Оттого и антипатия: "Почему он может себе это позволить, в то время как я решил, что это неправильно?" Вывод прост. Я — хороший, а он — гад. Хочешь знать, как с этим бороться? Перестань считать, что каждый должен разделять твои установки о том, что есть хорошо и плохо, и прими тот факт, что подобные ярлыки будут развешиваться людьми в совершенно разных местах, часто не схожих с твоими. Кому-то быть грубым — это быть уверенным в себе, кому-то лесть — это умный подход к ситуации, позволяющий проложить дорогу вперед в долгосрочной перспективе. Для кого-то бросить мусор мимо урны — это чувство свободы от правил, а для тебя все это — всего лишь еще один источник раздражения. Потому что они не такие, как ты, они не выбрали схожие с тобой взгляды.
По ходу повествования челюсть моя опускалась все ниже — с подобной логикой я сталкивалась впервые. По словам Дрейка выходило, что ответственность за проявляемое поведение всегда лежала на мне, а не на действиях кого-либо извне, и что любые негативные эмоции являлись отражением внутреннего несогласия принять отличающихся от меня людей.
Экран убрал магазин и переключил фокус на даму с собачкой, что прошествовала мимо меня, сидящей на бордюре.
— Еще один яркий пример обиды на человека, который выглядит лучше, чем ты, где обида — отражение злости на то, что ты не выглядишь так же хорошо, как и она. Ты никогда не злишься на кого-то, Бернарда. Ты всегда делаешь это на себя.
Молоко на морде, молоко на ушах, одна лапа в миске, тяжелые белые капли стекают с тонких усов... Противный вкус на языке, в горле, в носу.
— Да как же так! — не выдержала я. — А если злишься, что прямо перед тобой кто-то купил последнее яблоко? Это на себя?
— Да. На то, что он везунчик, а ты — неудачник. На то, что по какой-то причине судьба не наградила тебя счастливыми совпадениями.
— А если кто-то притворяется знатоком и нагло разглагольствует о предмете, в котором нисколько не разбирается, и это раздражает?
— Раздражает то, что при недостатке знаний, человек не отказывает себе в общении и не перестает о себе хорошо думать, в то время как ты себе позволить такого не можешь. Неприятие отличного от твоего подхода.
Я не сдавалась.
— А если твой мужчина прилюдно чавкает в гостях — это тоже злость на себя?
— Конечно, — легко парировал Дрейк. — Злость на то, что в свое время ты НЕ сделала правильный выбор, который бы позволил не стесняться собственного спутника. И на то, что у тебя не хватает смелости в силу каких-то причин, изменить свое решение. Ведь других невозможно изменить под себя, но можно выбрать тех людей, чьи убеждения максимально схожи с твоими собственными.
Крыть было нечем.
Котенок сидел в миске с молоком четырьмя ногами и жалобно обтекал со всех сторон. Пить, впрочем, он так пока и не научился.
— Я неудовлетворен, Бернарда. Ты не приложила никаких усилий по анализу и контролю. Задание для тебя останется тем же и сегодня. Постарайся сделать так, чтобы завтра у нас появился шанс перейти к новому материалу.
Он указал пальцем на серебристые трансмиттеры, я с облегчением отлепила их с кожи и отложила в сторону. Экран погас.
На душе было скверно и грустно. Казалось, меня вывернули наизнанку и не увидели там ничего хорошего или достойного внимания.
Дрейк убрал кругляшки в специальную коробочку, отложил ее на покрытый бархатом выступ в стене и звякнул ключами от кинозала.
— Ты идешь?
Я, глядя в сторону, покачала головой.
— Я могу домой и отсюда. Мне без разницы.
"Уходи, — думалось мне. — Просто иди, чтобы до завтра нам не встречаться"
Позор за себя покрыл внутренности клестером. Почему экран не отобразил хоть что-нибудь хорошее, что-нибудь, за что бы я получила доброе слово? Почему одни тумаки? Неужели, совсем не отыскалось внутри качеств, которые бы стоило похвалить? Наверное, нет.
Я вздохнула.
Только мамы видят в своих чадах красивое и замечательное, все остальные видят то, что есть на самом деле.
Горько и обидно. Конечно же, на себя и за себя.
Когда рядом зашуршала серебристая ткань, я встрепенулась, так как полагала, что Дрейк давно ушел. Но оказалось, он все это время стоял в дверях, наблюдая. А теперь подошел совсем близко и — о, ужас! — сел передо мной на корточки.
От неожиданности я отпрянула и уперлась в спинку стула. Еще одна лекция? Еще один тычок под зад, чтобы котенок захлебнулся в молоке и накрылся миской, как медным тазом?
Но серо-голубые глаза внимательно смотрели в мои, а слова не спешили нарушать повисшую в кинозале тишину. Еще никогда я не видела это императорское лицо так близко: нос с едва заметной королевской горбинкой, хорошо очерченные губы — не толстые, но и не карандашная линия — красивый мужской рот, русые брови, а под ним этот всевидящий взгляд, от которого невозможно утаить секреты.
И впервые взгляд не давил. Это настораживало, заставляло теряться, гадать, переживать, волноваться. Что? Что не так? Какой "ценный" совет всплывет на поверхность следующим?
Но текли секунды, глаза смотрели в глаза, а советов все не было. Вместо этого возникло вдруг забытое ощущение из сна — передо мной друг, единственный и самый важный в жизни, тот человек, который многому научит и никогда не предаст, не оставит на произвол судьбы, защитит и обережет. Именно к нему можно прийти глубокой ночью, в любую погоду, именно он — основная опора и якорь, которого хочется держаться. Держаться с любовью и гордостью. Слова — ничто. Этот взгляд — все. Все, что по-настоящему важно, что нужно знать и помнить, несмотря на поверхностную суету.
Эмоции хлынули потоком — доверие, тепло, ищущие касания пальцы, успокоение, гавань.
— Как во сне... — от избытка чувств, голос сделался хриплым, не своим.
А Дрейк улыбнулся. Спокойной, знающей улыбкой. И тепло в его глазах закружило голову, перехватило дыхание. Не может быть... чтобы он мог так смотреть...
Когда за его спиной в серебристой униформе закрылась дверь, я так и сидела на стуле — третьем из пяти, в первом ряду — в полнейшем эйфории по совершенно необъяснимой причине.
Глава 9
За две недели многое изменилось.
Если раньше лекции казались тяжелыми для восприятия, а противный экран, казалось, извлекал из недр моей памяти только самое худшее, то с течением времени нареканий становилось все меньше, Дрейк указывал лишь на ключевые моменты, а многое с удовлетворительным кивком просматривал молча и почти сразу переходил к новому материалу.
Была в этом, помимо вправления мозгов Учителем, и львиная доля моих собственных заслуг. Теперь на каждый случай вспыхнувшего раздражения, скользнувшей неприятной мысли или всплывшего не пойми откуда страха, приходилось столько кропотливого анализа, что мозг тут же объявлял забастовку и переключался с негатива на хорошее. Мол, отстань, уже тошнит от хирургии, проще подобных моментов вообще не допускать, чтобы потом не пилили. И, следует заметить, что жизнь действительно стала легче, свободней и стократ приятней. Если бы мне довелось заняться столь тщательной проверкой эмоций на вшивость лет эдак в пять, то, возможно, к нынешнему моменту, к двадцати шести годам, моя скромная персона обрела уже терпимость и усидчивость самого Будды. Хотя, как знать, как знать.
И все же результаты прилагаемых усилий очень радовали. Теперь грубиянам доставались лишь царственные кивки и снисходительные улыбки, выскочкам и пройдохам — понимание, а критически оценивающим мою пышную фигуру взглядам — полнейшее равнодушие. Подобные осмотры почти не задевали меня не только потому, что для сохранения внутренней "глади пруда", прилагалось большое количество сил, а на холодильнике висела фраза, когда-то изреченная Коко Шанель "Мне все равно, что вы обо мне думаете. Потому что я вообще о вас не думаю", но и потому, что рядом с этой фразой теперь висело меню, расписанное на неделю вперед и составленное для меня личным тренером-диетологом Кристиной.
Встреча с этой удивительной личностью состоялась тем же знаменательным днем, когда за завтраком я плакалась Дрейку о своей неспособности считать калории. Уже через час после прихода домой в дверь позвонили, а на пороге объявилась улыбающаяся девушка-блондинка, стройная и миловидная, лет двадцативосьми-тридцати.
На контакт я, признаться, поначалу шла неохотно, но гостья сумела быстро расположить к себе, и после того, как мы разместились в гостиной, где я поведала о проблемах с весом и вредными привычками, она долго и очень подробно излагала мне, что и как нужно и важно менять в устоявшемся образе жизни. Причем, менять, по ее словам не на время, а на совсем. Слова о том, что на некоторое время придется полностью отказаться от сладкого, мучного, жареного и еще много чего, втыкались в мою сластолюбивую душу подобно дротикам в паралоновый дартс, и причиняли едва ли не физические страдания.
— Ну, вы можете радовать себя иногда парой конфет или маленьким кусочком пирожного, но делайте это не часто, — наставлял Кристина, сидя на диване с чашкой кофе в руках. — Отказываться от чего-то полностью — глупо, в вас тут же обнаружится противодействующий механизм, который будет из-за лишений, заострять внимание только на еде, постоянно отвлекать от других предметов и заставлять, в конце концов, срываться и набивать желудок всем, до чего вы только сможете дотянуться. Поэтому НИКАКОГО голода. Это особенно важно в долгосрочной перспективе!
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
