А ещё я не умею показывать свои чувства... Никогда не умела... Потому и считают, что я — холодная. Чёрствая. Мужичка, одним словом. А ведь порой так хочется сказать кому-то те самые нужные слова, которые от тебя так ждут, но...не знаю как... Не умею.
Почему люди не понимают друг друга без слов?
Ещё как понимают, только не осознают этого. Вот ты сейчас сидишь и боишься сама себя. Ругаешь за что-то. А не надо. Ты ведь пришла сюда ко мне, так ведь? За чем-то определённым. Ты мне можешь не говорить, но я-то знаю, зачем...
Ты, Аль, пришла, чтоб остаться здесь. Навсегда.
Надо закурить, но сначала — вылезти из-за стола... Ноги!.. Ч-чёрт! Подкосились... А ты...мягкий...большой и горячий. И руки у тебя красивые, правильные... И ведут себя...правильно.
Ты пахнешь полынью. И пеплом. Ты, что — горела? Там, на руке — тату, или след от ожога? Да мне...всё равно... Ты... Дыхание перехватывает...от тебя... Пепельная амазонка... Надеюсь, ты не сожжёшь меня утром? У вас, вроде бы, принято...
Кусаешься?! Не-е, если б кусался, мне было бы больно, а мне...приятно. О-оччень! Так, покусываешь слегка мою шею, чтоб знала, кто сегодня главный... Я давно никому не подчинялась...
Закрой глаза, коснись меня, ты пахнешь соблазном и мёдом... Не-ет, не мёдом, — полынью! Но, всё равно — коснись!..
В окне всё те же дома, в них, скорее всего всё те же люди... Только это не мой дом... У меня есть свой...своя...берлога. Наша с Лешим...
Мама? Ты так быстро умеешь меняться. Я не могу... Ты сейчас всего лишь переоделась, а выглядишь...ну, если не королевой, то уж фавориткой короля — точно...
Кем ты себя ощущаешь, мама? Хм... Помню, что ты мне говорила раньше... Фаворитка палача. Ха!
А что ты мне скажешь сейчас, мама?
— Ну, рассказывай, — она нервничала, но понемногу успокаивалась. — Как живёшь?
А на меня не смотрит. Правильно, я ж ей чужой, узурпатор...я её дочь от себя к ней не опускаю. И, честно говоря, правильно делаю. Не нужна она здесь. Чую. Да и не держу я её... Сама не идёт.
— Нормально, мам... Квартира своя...
Я даже не знаю, о чём надо...нет, о чём можно говорить с ней теперь... Я и тогда-то не знала... Саша...
— Играешь? — затяжка.
— Да. А Леш поёт.
Тишина. Молчание. Такой вкусный дым от тонкой сигареты в маминых руках... Ну почему я не могу найти для неё слов? Для всех же нахожу... Леш научил... а для...неё... Ле-еш! Помоги!! Видишь — тону!..
Не получается у них. Да и не получится никогда. Здесь нет вдохновения, оно умерло. Или даже не рождалось.
Нет, поправил себя Лешак. Оно ушло. Ко мне.
— А папа как? Где он?
Странное что-то в глазах.
— На работе. Почти всё время, когда не пьёт, — горькая усмешка.
Она уже успокоилась. Стала...обычной, какой Аля её и помнила всю жизнь. Но отца она до сих пор любит. Наверное...
Только желтизны на её лице больше стало, морщин и седины в волосах.
Леш смотрел в окно. Красиво. Дух захватывает. Одного нет, когда через стекло смотришь — ветра. Простора. Горизонта. Меня всегда называли психом из-за моей любви к высоте... Праматерь волчица! Да... Да вы можете считать меня кем угодно, главное, кем я сам себя считаю!!!
Лешак встал.
— Вы тут без меня пока, ладно? Я скоро.
— Леш...
— Аль, я не надолго, — наклонился и шепнул ей на ухо. — Вам обеим надо поговорить. Без меня. Я буду недалеко.
На крыше.
Люблю я тебя, Саша, люблю. Больше жизни своей непонятной. Только ты этого не понимала. Потому и ругалась я с тобой из-за всего. Из-за музыки из-за твоей жуткой, из-за гитары, из-за...него... Пыталась тебя под мои понятия о правильном подогнать, обточить, как на станке фрезерном детали обтачивают... Забыла, что ты — человек, хоть и маленький, что у тебя есть своё понимание правильной жизни. Вернее, не хотела вспоминать. Мне почему-то надо было, чтоб ты за меня мою жизнь прожила. Моих ошибок не сделала...
Только, колючая ты у меня Сашка получилась... Ох, колючая... Кактус. Не подпустила. Не дала мне тебя переделать... Может, оно и к лучшему. Может...
Знаешь, почему я так себя вела? Я просто... Просто я когда-то в молодости... Молчи! Пожалуйста, Сашенька, потерпи-и... Я не смогу потом тебе всё это... Я когда-то хотела жить так, как ты сейчас. Не смогла. Я... Я встретила мужчину. Озорной канатоходец, акробат... Как Тибальд, помнишь? Сказку свою любимую про трёх толстяков? Вот. Он был такой. Как Тибальд. Он погиб, Сашенька, я видела, как он сорвался. На камни. А потом, через два дня умер твой так и не родившийся брат... Мне цыганка в детстве нагадала, что мой ребёнок во многом повторит мою судьбу... Вот я и... Ты ведь понимаешь меня, Саша? Пойми, прошу... Мне это нужно... Хоть разумом пойми, а сердце...оно... Оно само тебе всё скажет... У тебя же будут дети... Ты...ты тогда поймёшь и вспомнишь меня... Ты им тоже говорить будешь или... Нет, не будешь. Ты им полную свободу дашь. Только, как волчица, иногда поглядывать будешь: не подошёл ли слишком близко какой-нибудь незваный гость, не грозит ли какая беда твоим...детям.
Саша... Сашенька...
Ты мне лучше о себе расскажи... Или...о нём... О том большом и лохматом лешем, что с тобой приехал. Что? Что я такого смешного сказала, Саш? А...его так и зовут... Знаешь, Саш, женщину видно не только по тому, как она готовит, стирает, детей воспитывает... Нас ещё и наши мужчины отражают. Ведь мы их за что-то выбираем, за что-то любим... Расскажи мне, пожалуйста, какой он, твой мужчина, твой... Леший.
Мама, знаешь...я поверила его глазам. Сразу. Как будто плетью по обнажённому телу полоснуло. Такой позовёт, и пойдёшь сразу, не спрашивая куда, сделаешь всё, что потребует, перешагнёшь через всё правила и принципы, лишь бы не погнал. Плетью. Взглядом.
Но ведь он и не попросит. И не погонит. Если уж позвал с собой, значит — навсегда. И захочешь уйти — отпустит. Сам, без скандалов, разборок и делёжек "моё-твоё". Только и отпустит тоже — навсегда, без права на возвращение. Будет рядом — поможет, если вдруг случится необходимость, но — ты сделала свой выбор — теперь на расстоянии вытянутой руки. Ближе не подпустит. Да и сама не подойдёшь.
Стыдно.
Я видела такое. Однажды.
Больше не хочу.
Первое впечатление — разгильдяй и бабник. И второе. И третье. Самый сложный вопрос в жизни: какое брать пиво, тёмное или светлое. Какую брать женщину: высокую блондинку, низенькую брюнетку, или вовсе рыжую? А может совсем не брать? Ни пива, ни женщин — только проблемы и от тех, и от других.
Но.... Это первое, второе и третье.
Постарел он. За семь лет превратился из весёлого лёгкого мальчишки в матёрого мужчину. Потяжелел. Взгляд. Стальные глаза научились менять цвет. Темнеть и рассыпаться стаей осколков, вонзаясь во всех, кто оказался рядом. Кажется, что можешь отвернуться, избежать попадания — найдёт, достанет. И разделит твою жизнь и душу на "до" и "после". Как кто-то когда-то разделил его. Надвое. Полоснул, шутя, прыснул в воздух словами-ножами, и — оставил в каждом движении обречённость, завершённость и крик.
И пепла швырнул в волосы. И огня — в голос. Огня, прячущего в себе когти-крючья — зацепит, разорвёт-расцарапает и не отпустит. Никогда.
И радуешься этому рабству.
Не-ет, он великолепный артист. Никто и никогда не узнает, что там, за улыбками, прищуром глаз, в которые он так лихо подпускает кошачье настроение. Такой длинноволосый сердцеед-профессионал, сломивший сопротивление не одной молоденькой недотроги или прожжённой и, знающей толк в утехах, пресытившейся светской львицы.
О-о-о! Это первое впечатление. И второе. И третье.
Редко у кого складывается о нём четвёртое.
Настоящее.
Отгородился от всех талисманом на цепочке и не пускает. Даже меня. Подхватит на руки, закружит, поставит обратно на землю, и уже забыла, о чём спрашивала — мысли в голове весенние бродить начинают, кошачьи, подстать его глазам.
Оттого ценны те мгновения, когда он сам вдруг начинает говорить о "себе-прошлом". Тогда надо замереть тихонько у него на коленях и слушать, впитывать, вскрывая скорлупку за скорлупкой, дверцу за дверцей, чтобы добраться до сокровища.
Редкое у него такое настроение. Но я и не настаиваю. Придёт время, слетит последняя чешуйка и.... А, может и не придёт. Мне не важно. Важно — он. Рядом. Или где-то далеко, но — со мной.
Может — навсегда.
Может — нет.
Было бы проще, если б как раньше...просто писать друг другу письма... Но... не смогу сказать ей этого. Но и ничего другого не скажу тоже...
Какая же я...сволочь...
Мама, я...постараюсь... Нет. Я обещаю. Я теперь буду приезжать к тебе. Редко, но буду...
Не плачь, мамочка... Не плачь. Что? И я не буду...
Она остановилась у перекрёстка. Замерла, прикрыв глаза. К чему-то прислушивалась, чего-то ждала...
Ветер, ветер -
Непокорная душа,
Песней
Брёл по свету,
И опять
Услышал я -
Здравствуй, брат...
Листок, кружась, упал Лешаку на голову. Он попытался увернуться, но маленькая растопыренная ладошка, запуталась в волосах.
— Аль! — позвал. — Убери, а?
Не слышит.
— Аль, — тронул за плечо. — Ты чего.
— А? Леш...не, ничего... — повернулась. Смотрит. — Ничего...
...Визг тормозов.
— Эй! Осторожнее! — прямо перед ней замер громадный чёрный байк. Его владелец сердито смотрел на возникшую на его пути помеху. Довольно симпатичную, если честно.
Девушка...нет, зверёныш... Помеха ожгла его взглядом. Лучше бы ты меня переехал.
— Ур-род! — бросила она сквозь зубы.
— Да ладно! — рассмеялся байкер. — Я себя в зеркале видел. Вроде ничё так мужик. Помят только слегка, но с кем с утра не бывает?!
Он подмигнул ошалевшей девчонке, видимо ожидавшей чего угодно, только не весёлого озорного смеха.
А он, действительно ничё...только вот седеть начал... Ну? И дальше что?
— Поехали, прокатимся, — кивнул на сиденье позади себя.
Что?! Да я тебя в первый раз вижу!!!
Байкер, прищурившись, смотрел и ждал. В его глазах сверкали озорные искорки.
А, и ладно! Пусть меня лучше пришибёт где-нить этот красавчик, чем идти домой.
— Тебя как звать? — спросила, решительно отказываясь одевать шлем. Она уселась сзади, и — помирать, так с ветерком! — положила ему руки на бёдра, запустив пальцы в маленькие кармашки на штанах. От него пахло мотоциклом, табаком, потом. С наслаждением вдохнула этот запах. Сладко заныло внизу живота, в голову полезли картинки, подсмотренные в фильмах... Сердце ускорило ритм...
Заворчал мотор, и улица — сначала медленно, потом всё быстрее — поплыла назад.
А и какая, действительно, разница, как его зовут? Наверняка видимся последний раз в жизни.
Байкер улыбался, глядя на дорогу. У него кололо сердце, отдавая болью куда-то под лопатку. Он уже свыкся с ней.
К переменам болит, решил он.
— Сталкер. Зови меня Сталкер...
Алик улыбалась.
— Знаешь, Леш... — она вдруг встряхнулась, будто сбрасывая с себя что-то ему невидимое...
А-а... Сталкер? Опять? Ну...брат... Ну, блин! Ходишь тенью за ней. А? Ну, что за дела? Да я... не, я не злюсь, просто... Иногда боюсь я теней. Как Буцефал.
Только... Слышь, Сталкер? Не покидай её...
Листок сорвался с волос и, царапнув Леша по щеке, алым пятном покатился по асфальту. К ногам Алик. Она наклонилась, подняла. Чему-то улыбнулась.
— Пошли, Леш, — потянула его за собой.
Он вздрогнул. Показалось? Было? Будет? Кто-то проехал, или?.. Вот, гад! Когда эт я стал таким суеверным?
Леш тряхнул лохматой башкой и пошёл вслед за женой.
Домой. Вслед за кусочком огня в Алькиных руках...
Верь мне,
Как и прежде -
Небом
Будем вместе.
ЗАПАХ СОЛНЦА
В очередной раз Натан осознал, что в этом мире ничего не бывает просто так. Всё зачем-то. Почему-то. И для. И с последствиями.
Дисков у Лешака было много, в основном металл, свой и заграничный, хард...хард...старые записи...новые обложки...в самом углу стояли даже две пластинки. Невероятно, но это Синарта. Жаль, проигрывателя нету...винил покрутить...
Нат достал из кармана диск Шопена, забросил его, переливающийся на свету радужными красками, и нажал на "play". И чтобы громко было... Очень... Чтобы песня рояля обрушилась, как водопад...
Прилетает к тебе ласточка...весточка от кого-то давно забытого или навеки в памяти оставшегося... явления... события... человека. Вздыхаешь глубоко и летишь за ней. На свет...на звук...давай, держи меня за руку, я с тобой улечу, куда захочешь... Когда в музыку погружаешься...она тоже управляет тобой...находит ключики и лазейки, чтобы проникнуть до самого дна... Пронизать...прошить...прочными тугими нитками... Ты никогда больше не будешь прежним... Ты стал другим. Вот так, в раз. Ха... Поймали тебя, дружок...
Когда музыка стихла, всего на пару секунд, а диск уже торопливо зашуршал, дабы не оставить благодарного слушателя в тишине дольше, чем положено, в дебри сознания пробрался внешний раздражитель... Лёгкий, но настойчивый стук в дверь, тихое потрескивание звонка и ощущение присутствия.
Кого это черти принесли? Кого-то незнакомого, потому что свои приходят иначе... Начнём с того, что у своих есть ключи.
Снова звонок.
Интересно, а что за мужик был этот Шопен?.. О чём думал, когда писал...играл... Да, интересно, но абсолютно не имеет значения, потому что произведение, как только родилось, живёт своей абсолютно независимой жизнью. Уже никто...совсем никто не властен над ним...даже автор...
Ох ты блин, ладно...иду открывать...если вам так не терпится.
На пороге стояла девушка. Невысокого роста, кареглазая, с длинными рыжими локонами до пояса, она сначала облегчённо вздохнула, что на зов наконец-то откликнулись, улыбнулась, но потом... подумала, видимо, что ошиблась квартирой.
— А-а...— протянула озадаченно, — Алик дома?..
Она нахмурилась, отчего лицо приобрело немного наивное, детское выражение, и осторожно заглянула в квартиру. Рыжий цвет ей шёл определённо... оче-е-ень длинные прямые волосы и чуть приподнятые уголки глаз превращали её в персонажа какой-то красивой сказки... Показалось даже, что волосы скрывают острые эльфийские ушки... Нат непроизвольно, повинуясь какому-то подсознательному приказу, распахнул дверь пошире и пропустил девушку внутрь. Подсознание уверяло: свои.
— Они...уехали с Лешим ненадолго. Скоро вернутся.
Девушка огляделась, улыбнулась. Наверное, она давно здесь не была, и многое с того времени изменилось. Остановила вопросительный взгляд на Натане.
— Чаю хочешь? — спросил он вдруг.
Из комнаты тянуло классикой, возможно, именно это удивило её больше всего. Не дожидаясь ответа, или же считая вопрос риторическим, Натан помог незнакомке снять пальто и направился ставить чайник.
— Меня зовут Тана, я подруга Алик, — крикнула она, разглядывая плакаты, висящие в комнате.
