— Она плакала?
"Какое там! Она орала на всех, подгоняла, кого-то, по-моему, даже ударила. А потом вообще начала громить все, что под руку попадалось. Но это мне так рассказывали", — смущенно добавил змей.
— Берегини, ведь я даже не знала...
"Поэтому я и говорю, что совсем чокнулась она".
— Она от горя кричала, — возразила Олиф.
"От горя плачут, а не посуду бьют!".
— Каждый свое горе переживает по-своему. Я плакала, да. Долго. Очень долго. А ты? Ты — плакал?
"Я... нет".
— Вот видишь. Ты не плакал, но это не значит, что не горевал. И она не плакала. Она злилась. Беспомощно злилась, и, в конце концов, выплеснула все это наружу.
Кнут только тяжело вздохнул.
"А у тебя что за горе?", — кажется, такие беседы давались ему тяжело. Впрочем, как и Олиф.
— У меня мама умерла.
"А у меня жена. И сын".
— Я знаю. Может, не стоит о людях так предвзято судить? — девушка слабо улыбнулась.
"Ну, не знаю. Я не предвзято А ты... еще с кем-нибудь общаешься?". — Кнут явно чувствовал вину, и спросил первое, что пришло в голову, лишь бы заполнить паузу.
— Общалась.
"Тоже умерла?".
— Умер. Его звали Хэнк. Он был сумасшедшим.
"Уверена?".
— Да, уверена. Он все время бредил о ловушках, и каких-то созвездиях.
"Созвездиях?".
— Да, созвездиях, — устало вздохнула девушка, — лиса, медведь, волк. Бредовый лепет. Детские сказки.
Воспоминания о Хэке возродили в ее душе какое-то странное, колющее чувство вины. Он был ребенком, взрослым ребенком. "Хы-хы". Они ушли с оазиса не только из-за него, но и из-за нее. Не будь она такой доверчивой и наивной, она бы остановила его. Наверное.
Почему-то вина не отпускала Олиф.
Он умер из-за нее. Попал в лапы к Песчаникам только из-за ее несообразительности, потому что с сумасшедшего и списывать нечего. А с нее есть чего. Например, смерть друга.
"И ничего не детские сказки! — в свою очередь оскорбился змей. — Хотя, конечно, смотря, что он тебе рассказывал".
— Ничего такого, — уныло отозвалась девушка. — Так, просто, названия.
"Насколько я знаю, созвездия — это не просто названия. В этой пустыне, как ты уже наверняка заметила, происходят странные, необычные вещи. И пустыня эта тоже необычная. Когда все три созвездия выстраиваются в один ряд — она движется".
Олиф против воли вздрогнула. В памяти тут же всплыла картинка: вот она, Олиф, падает на песок, зажимает голову руками, лишь бы защитить глаза и рот, при этом пытается ухватиться хоть за что-нибудь и не потерять сознание. А через несколько минут открывает глаза, садится, и в оседающей пыли не видит оазиса. Тогда она действительно узнала, что значит выражение "как громом поразило". Когда в первые мгновения тебя охватывает ступор, а чуть позднее приходит осознание того, что только что случилось, и земля уходит из-под ног.
...— Хэнк, пустыня что, движется?!
— Не пустыня, пески.
Олиф прикусила губу.
— И что... потом? — голос почему-то дрогнул.
"Ничего. Те, кто потерялись, уже никогда не найдутся. Не для нас, конечно".
— Ах да, — припомнила разговор с Фридой девушка, — ты как песчаный следопыт, да?
"Песчаный следопыт. Умеешь же ты подобрать выражения".
— Прости, если обидела.
"Не обидела".
— Кнут... — Олиф вздохнула. Разговор в первые в жизни пошел сам собой, без всяких неловких пауз. — Расскажи мне о своей семье.
Змей фыркнул и попытался отвернуться, чтобы скрыть боль в глазах. Но даже если не видела, Олиф ее почувствовала. Потому что сама сейчас испытывала то же самое.
"Нечего там рассказывать".
— Эй, мы с тобой все равно сидим в одной дырявой лодке. — И спустя мгновение добавила: — Моя мама была доброй. И рассудительной. Знаешь, говорят, противоположности сходятся. Мои мама с папой так сошлись. Он всегда резкий был, чуть что — сразу как вспылит, как закричит... а мама... мама — ангел. Только она его могла успокоить.
"Из-за чего она умерла?".
— Роды. Осложнения. Мой брат был слишком большим, и начал выходить спиной. Знаешь, одна женщина из ста не может разродиться. Одна. Из ста. Почему именно она? Почему?! Неужели она была плохим человеком, или плохой матерью?
Олиф против воли повысила тон. Эти глупые вопросы давно не давали ей покоя. Ей нужна была причина. Всего лишь причина, почему Берегини забрали ее маму. Даже она сама, Олиф, меньше заслуживала жизни, чем эта святая женщина.
— Иногда мне хочется, что бы они забрали меня вместо нее, — тихо добавила девушка.
"Да, мне тоже. Моя жена была похожа на твоего папу. Всегда бесилась сгоряча, недовольничала. Заводилась буквально с полуслова, и я ее тихо ненавидел. Что ты так смотришь? Ненавидел так, как обычно супруги ненавидят друг друга — чисто супружеской ненавистью. Но я ее любил, не смотря на эти постоянные бешеные крики. Сын у нас рос, ему только восьмой год пошел. Только-только окреп. В этом возрасте змеям как раз начинают делать броню. Но... черт побери эту броню! Песчаники вышли "ловить молнии"... ах да, ты же не знаешь, что это...".
— Знаю.
"Знаешь? Ладно. Почему-то именно в это время двум идиотам взбрело в голову сбежать. Иногда мне кажется, что это был просто злой рок. Насмешка судьбы. Называй, как хочешь. Эти парни не были дураками, уж поверь. Но в тот день они повели себя, как настоящие кретины. Они устроили тут полный хаос. Ничего не добились этой своей глупостью, только еще хуже сделали. Из-за них Песчаники "не ловили молнии". Брони не было. Зато был мой сын. И жена".
— Их убили из-за этого? — выдавила Олиф.
"Слишком много сил, хлопот, средств... да, из-за этого. Оставили только самых сильных змей. Еды не хватало, мы голодали, пока Песчаники пытались уладить последствия бунта. И они уладили".
— Мне очень жаль...
"Твоя жалось не вернет мне ни жену, ни сына, поэтому запрячь ее лучше куда подальше. Жалость добивает, понятно?".
— Понятно. Значит, у тебя личные счеты, — тихо сказала девушка.
"Личные? Еще какие личные. Жаль только, что его убьют до того, как я смогу перегрызть ему глотку".
— Ему — это Лексу или Ринслеру?
"Лексу. Ринслер сам себя накажет".
— Накажет? — не поняла Олиф.
"Он прикончит своего лучшего друга. Это его и добьет. Так-то он грозный, но в душе у него жуткая обида на этого подонка. Поверь, эта кровь на руках сама сведет его в могилу".
— Кнут, я понимаю твои чувства. Ты знаешь, что понимаю. Но вдруг Лекс не такой плохой, как ты о нем дума...
"Не такой плохой?! Ты что смеешься надо мной?! Эта тварь убила мою семью, и он еще "не такой плохой"?!".
— Я не то имела в виду...
"Да его тут держат в нижних камерах, еду носят раз в день, прямо как королю!! Этого, по-твоему, заслуживает убийца?! Этого, а?! Его земля принимать не должна, а он жив еще и все никак сдохнуть не может!! Думаешь, я после этого не искал его? Искал! Долго искал, и... нашел. Да, нашел. Но тогда я замешкался, на секунду всего, а этот подлец словно только этого и ждал!! Свалил, и после этого словно и не существовало его. Ни слуху, ни духу. Год прошел. Я думал — сдох. Нет, эта тварь живучая оказалась. Но знаешь, что? Он год скрывался, смог бы и еще год, пока бы метка не зажила. Но нет, он пришел. Сюда, к нам. Поверь мне, Олиф, паренек этот — тот еще смышленый гад. Он бы так просто сюда не попал, понимаешь?".
— Нет, — замотала головой девушка, чувствуя, как стынет кровь в жилах.
"Он тоже совестью мучается!".
— Что ты задумал, Кнут? — одеревеневшим голосом спросила Олиф.
"Просто добью его, его же чувством вины. Он будет мучиться так же, как я когда-то".
Впервые за долгое время повисла гнетущая пауза. Кнут пытался понять, не наболтал ли он лишнего, а Олиф просто находилась в полной растерянности, даже руки неожиданно задрожали.
— Ты сказал, — наконец, подала она голос, — что ему раз в день носят еду. Серьезно?
"Конечно, серьезно", — обиделся змей.
— Неужели нельзя попросить, чтобы этого не делали?
"Да эти "лапочки" слушаются только своего Ринслерика! А он не позволит своему бывшему другу умереть так просто".
— Тогда я не знаю, как еще помочь тебе, Кнут.
"Хотя бы не смотри на меня так".
Олиф смущенно отвела взгляд. Внутри почему-то стало чуточку радостнее.
Пришло время, наконец, нормально поговорить с этим глупым Абдулом, который всем тут уже успел насолить!
* * *
Олиф взглядом искала в толпе старых женщин Фриду. На секунду ей показалось, что она заметила знакомые очертания худой фигуры, и начала пробираться к ней. На кухне перед ужином происходил какой-то кавардак. Судя по тому, что девушка сумела услышать из обрывков фраз: закончились овощи и крупа, на всех не хватало, поэтому женщины мельтешили, как рой ос, пытаясь приготовить хоть что-нибудь из всех оставшихся продуктов, что только можно было найти в этой свалке.
Стоит ли говорить, что в этот момент узнать от Фриды хоть что-то было просто невозможно?
Олиф удивленно выслушала от старой женщины тираду о том, что рабочих рук тут не хватает, а девчонка, вместо того, чтобы помочь, шляется не пойми где, и занимается не пойми чем. Чтобы лишний раз не попасть под раздачу, Олиф взяла поднос и начала разносить еду.
Переполох выдался что надо: мужчины в общей столовой возмущались, как могли. Кому-то еду уже вынесли, а тем, кому нет, на месте не сиделось. От жуткого гомона посаженых голосов у Олиф практически сразу же заложило уши. Кто-то стучал ложкой по столу, кто-то ногой по полу. Кто-то умудрился даже разбить тарелку, и уже намеревался повторить это и с чужой посудой, но под злобными взглядами товарищей, пыл таких отчаянных воинов немного охладевал.
В этой суматохе девушка провела весь ужин. Ее то пихали, то орали на нее. Спустя, наверное, час, голова раскалывалась так, что казалось еще немного, и можно будет собирать ее по кусочкам.
Как только ненасытные воины наполнили свои бездонные животы и наконец-то успокоились, Олиф снова предприняла попытку подобраться к Фриде. Но не тут-то было. Крупа кончилась, и женщины, голодные и вымотанные до предела, отправились в свои комнаты. Когда девушке удалось протиснуться сквозь эту толпу, она снова получила грозную отповедь.
Похоже, на сегодня о своей идее придется забыть.
Олиф развернулась, и, снова протискиваясь сквозь толпу, пошла к Ринслеру. Да, пора уже. Она и так опаздывала.
* * *
Девушка перешла на бег. Она, конечно, не слишком боялась Ринслера, но все-таки выслушивать еще одну тираду о своих умственных способностях ей совершенно не хотелось. Она бежала быстро, едва не врезаясь в стены и выступы, которые не могли осветить светожелы, поэтому совершенно не заметила, как дверь в комнату мужчины плавно открылась.
Олиф со всего размаху влетела в небольшую человеческую фигурку, которая буквально тут же повалилась на землю, истерично при этом вереща. Звук был таким громким, что на него сбежали все: двое Песчаников и сам Ринслер.
— Что это такое? — он же и первым пришел в себя.
— Она решила меня убить!! — закричала рыжая из-под тела Олиф.
— Неправда! — в свою очередь обиделась девушка, не спеша слезать с мерзкой девки.
— Она хочет меня удавить!!! Она организовала покушение!!
— Да я просто упала! — Олиф решила проявить большое великодушие и перекатилась с тела извивающейся "лапочки" на спину, давая ей возможность вскочить и вцепиться в руку Ринслера.
— Она!! Пыталась!! Меня убить!!
— Я случайно, — проворчала в ответ девушка, поднимаясь.
— Случайно пыталась убить?!
— Случайно упала.
— Случайно? Ах случайно?! Да ты... — неизвестно каким эпитетом рыжая собиралась выразить свои эмоции, если бы Ринслер ее не перебил:
— Прекратите. Обе. Быстро встали и разбежались.
— Но ведь она же...
— Ты не поняла? Разбежались. Живо!
Его тон стал таким холодным, что Олиф тут же поспешила прошмыгнуть в открытую дверь. Он сказал разбежаться? Она и разбежалась.
А вот рыжая осталась там, да еще начала возмущаться. Ну и, естественно, нарвалась. Сперва Ринслер просто нагрубил ей, потом начал орать. Олиф казалось, что стены буквально сотрясаются от его голоса. А потом послышался звук удара — очень, очень хорошей пощечины. Рыжая, кажется, не удержалась на ногах и неловко грохнулась на холодный пол.
— Уведите ее, — зло сказал мужчина и зашел в комнату.
Олиф сделала вид, что ничего не слышала. Она принялась усердно расправлять постель, взбивать перину и подушку. Да уж, никогда раньше она бы не подумала, что Рэй настолько глупа. Так трудно было просто промолчать? И вообще, было бы из-за чего так заводиться.
Конечно же, настроение у Ринслера испортилось совсем (хотя казалось, что больше уже некуда), и Олиф вновь угодила под раздачу. Нет, конечно, он на нее не орал, но начал придираться к каждому действию: перину взбивает не сильно, одеяло расправляет неправильно, вина наливает мало, ходит громко, дышит часто.
Но Олиф терпела. Она получила хороший урок в прошлый раз, когда все закончилось темницей.
"Главное молчать. Только молчи, молчи", — повторяла она про себя.
— Эй ты, девчонка, — подал голос Ринслер.
— М?
— Подойди сюда.
Олиф удивленно выпрямилась. Секунду медлила, а затем нерешительно приблизилась. После ночи пьяных откровений, Ринслер с ней не разговаривал почти, усиленно делая вид, что ее не замечает. Однако отношения явно стало другим.
— Садись. — Он указал кивком на соседний стул.
На всякий случай Олиф обернулась — узнать, точно ли к ней он обращается.
— С-сюда? — Рядом с собой он не сажал даже рыжую.
— Да. Быстрее.
Ринслер наблюдал, как девушка медленно-медленно опускается на стул, словно в любой момент ждет, что сейчас откроется занавес и выбегут актеры, которые скажут ей, что ее разыгрывают.
— Вина?
Олиф отрицательно покачала головой. Она ждала, что мужчина начнет говорить, но тот молчал. Повисла гнетущая пауза.
— Я что-то не так сделала?
— Ты? Нет. Лучше скажи мне, у тебя тут уже появились друзья?
— Че-го?! — Она всякого ожидала, но... не такого. Неужели грядет еще одна философская беседа?
— Друзья. Ну, знаешь, там подружки, парни, сюси-пуси, — издевательски пояснил Ринслер.
— Э-э-э... да, то есть, нет. В смысле не совсем.
— Это как?
— А это что, так важно?
— Почему бы и нет? — резонно спросил мужчина.
— Всем так интересно знать, есть ли у меня друзья, — буркнула Олиф.
— Еще кто-то спрашивал? — Голос у него оставался прежним, а вот плечи едва заметно напряглись. Или просто показалось?
— Да, Кнут спрашивал.
— И что ты ответила?
— То же, что и тебе: я общаюсь с Фридой.
Секунду Ринслер крутил в руках бокал с вином, усердно вспоминая, кто это.
— А, Фрида. Сумасшедшая старуха.
"Она не сумасшедшая!", — мысленно возразила Олиф, но вслух сказала:
— Да, — и спустя мгновение не без злорадства добавила: — как Рэй.
— Как Рэй? — слегка удивился мужчина. — По-твоему, Рэй сошла с ума?
— Во всяком случае, раньше она не была такой... — на языке крутилось очень характерное словечко, но Олиф решила побыть вежливой: — странной.
