Слишком много привидений

Понятно, что фигурант — это я, но что за невидимый любитель креветок присутствовал за столом? Какое отношение он имеет ко мне?

Выписка из патологоанатомического заключения:

"...Исследуемый образец представляет собой смесь перемолотых костных и мышечных тканей человеческого тела, полуразложившихся в среде, похожей по своим характеристикам на желудочный сок кровососущих насекомых, но гораздо большей реакционной способности. Выделенные составляющие субстанции способны растворять металлы платиновой группы, керамику, кварцевое стекло. Невозможно вообразить чудовище, способное столь тщательно пережевать человека, к тому же обладающее поистине всеядным метаболизмом..."

А это как понимать? Любитель креветок "переквалифицировался" на поедание человечины? Сплошная мистика...

Выводы о качестве продуктов питания на основе химико-биологического анализа:

"...Как видно из результатов исследований, образцы: "красная икра лососёвых рыб", "севрюга копчёная", "салями", "сыр выдержанный, твёрдый" — по внешнему виду и вкусовым качествам соответствуют названным пищевым продуктам, однако на самом деле являются идеально выполненной имитацией на основе псевдобелка, который не усваивается человеческим организмом. Псевдобелок крайне нестабилен и в течение пяти-семи часов полностью разлагается на нетоксичные продукты распада. Анализ жидкостей: "водка "Смирновская", "коньяк "Арагви", и "тоник" — неполный, поскольку к началу исследований эти жидкости уже представляли собой слабый водный раствор уксусной кислоты с минимальной примесью продуктов распада неизвестных биологических структур.

К сведению: проводя аналогию с химико-биологическими результатами анализа субстанции, ориентировочно именуемой "желудочный сок", можно сделать гипотетическое заключение, что данный псевдобелок может быть переработан и усвоен организмом животного, которому принадлежит этот "желудочный сок".

М-да... Ребус за ребусом. Мало ли сейчас в стране появилось неудобоваримых искусственных продуктов из-за рубежа? Крабовые палочки, кофе без кофеина, безкалорийный заменитель сахара... Едят всё это россияне, морщатся, но едят, хотя в их желудках и не растворяются металлы платиновой группы. Ага, вот и результаты анализа окурка сигареты "Camel", не содержащей никотин и со странной структурой целлюлозы...

А это что? "Экспертное заключение о работе вышедшего из строя компьютера"... Ну и названьице! "Работе вышедшего из строя..." Надо понимать, того самого компьютера, который, по словам Серебро, сгорел ясным пламенем на моём рабочем столе только от одного моего присутствия.

"Процессор вплавлен в плату и восстановлению не подлежит..." Какой умник это писал? Где это видано, чтобы вышедшие из строя процессоры восстанавливали? "Системный блок оплавлен... микросхемы сплавлены в однородную массу... винчестер обуглен..." "При включении в сеть дисплей компьютера светится ровным голубым светом..." И кто же догадался сунуть вилку в розетку, когда провод ведёт к куску железа? Как его током не шарахнуло... Стоп! А вот это интересно. "При подключении к компьютеру модема на экране наблюдается быстрое, на пределе фиксации, мигание. Заснятая на видеокамеру, а затем воспроизведенная с меньшей на два порядка скоростью, видеокартинка позволила выделить некоторые составляющие изобразительного ряда. Полностью расшифровать изображение не представляется возможным, поскольку скорость работы компьютера во много раз превосходит разрешающую способность дисплея, но на одном из кадров просматривается изображение рыжей обезьяны, идентичной той, которая иногда наблюдалась возле фигуранта. Снимки прилагаются..."

Я посмотрел фотографии. На одной, размытой, крупнозернистой, явно заснятой с дисплея, с трудом угадывался силуэт рыжей, лохматой обезьяны с одним глазом на месте переносицы — это изображение вполне можно было принять за игру световых пятен на экране, подобно "каналам" на Марсе, если бы не вторая фотография. Изображение на этом снимке было предельно чётким: рыжая одноглазая обезьяна стояла на задних лапах на пустынном шоссе возле тёмно-синей "тойоты", нагло скалилась в объектив громадными клыками, а передними лапами, совсем по-человечески, пересыпала с ладони на ладонь какие-то золотистые цилиндрики. Будто конфеты драже. А рядом с ней стоял... я. Почему-то разгневанный, вне себя, я что-то истерично выговаривал обезьяне... Ничего себе — новый круг знакомств!

Больше не обращая внимания на различные экспертные оценки, я стал выискивать в деле информацию о том, с кем ещё познакомился в выпавший из памяти период. Оказалось, что нормальных людей было всего двое — бармен из питейного погребка "У Ёси" и официантка из того же заведения. Бармен был тяжело ранен во время перестрелки в подвальчике, и я навещал его в больнице, платил за лечение. Что же касается официантки... По показаниям агентов наблюдения с Людмилой Карташовой у нас были близкие отношения. Я внимательно всмотрелся в фотографию Карташовой. Молоденькая, симпатичная, лет семнадцати-восемнадцати, она не обладала той яркой красотой, которая была у Аллы, но, вглядываясь в лицо на снимке, мне почему-то подумалось, что эта девушка, пожалуй, сидела бы у постели парализованного мужа и выносила из-под него утку... Остальные мои "знакомцы" были либо паранормальными существами, либо агентами сопровождения группы "кси". Прямо-таки сонм "привидений" самого различного толка, от реального до мифического, крутился вокруг моей персоны. И всего-то два нормальных человека...

Наиболее правдоподобной выглядела криминальная составляющая моего личного дела, но, как выяснилось, к криминальным событиям я имел лишь косвенное отношение. Оказывается, наш ничем не примечательный городок являлся перевалочной базой по контрабандному вывозу раритетных произведений искусства за рубеж. Иконы, картины, реже — фамильные драгоценности царской короны, краденые, скупленные за бесценок по всей России, собирались гражданином Ураловичем в Москве, а затем переправлялись в Алычёвск под видом атрибута для местного театра оперы и балета (Уралович, уроженец Алычёвска давно проживающий в столице, якобы считал своим долгом спонсировать театр родного города). Принимал "атрибут" не администратор театра, а мэр города Ираклий Колубай, который затем чартерным рейсом через практически "личную" таможню Алычёвска переправлял "театральный реквизит для зарубежных гастролей" в Анкару, где груз встречал сириец Саид Шерези. С Ближнего Востока гораздо проще доставить российские раритеты в цивилизованную Европу. Немаловажную роль в этой цепочке играл господин Популенков, лично руководивший погрузочно-разгрузочными операциями в Москве и Алычёвске. На момент случайной гибели Популенкова в Алычёвске оказалось несколько поистине бесценных произведений искусства, в том числе две иконы Рублёва, на общую сумму свыше ста миллионов долларов. Поэтому Ираклий Колубай решил воспользоваться подвернувшимся случаем и вызвал в Алычёвск Ураловича и Шерези якобы для "инвентаризации" раритетов после смерти ответственного исполнителя. Операция по устранению своих соратников в погребке "У Ёси" прошла успешно, и быть бы Ираклию Колубаю безраздельным наследником приличного состояния, но тут на сцене появляюсь я, ни сном, ни духом не ведающий о махинациях с произведениями искусства. Как и у каждого криминального авторитета высокого ранга у Колубая были налажены связи со всеми правоохранительными структурами. Одним из его информаторов в УБОП являлся следователь Иван Андреевич Оглоблин,

который и сообщил мэру о подозрительной личности — Романе Анатольевиче Челышеве, присутствовавшем при гибели господина Популенкова, а затем и в погребке "У Ёси" за несколько минут до устранения Ураловича и Шерези. Пикантность этой информации заключалась в том, что личностью Челышева заинтересовалась ФСБ, причём не местное отделение, а столичное. Особо насторожило Оглоблина, что для наблюдения за Челышевым из Москвы прибыла группа из двадцати человек, расследование велось в режиме чрезвычайной секретности и никого из местных оперативников к нему не подключали. Колубай заволновался, предполагая, что на самом деле охота идёт на него, а после странного происшествия в букмекерском зале ипподрома, когда опять же не без моего участия погибли трое кидал, работавших на Грызлова, подручного Колубая в игорном бизнесе, мэр запаниковал. Последовало покушение на меня в кафе "Баюн", а затем инсценировка ареста на загородном шоссе, когда меня должны были устранить якобы при попытке к бегству. Уж и не знаю, как у нас работают ФСБ, УБОП, ОМОН, СОБР и прочие мобильные подразделения правоохранительных органов, если, имея на руках такие факты, они не могут и пальцем пошевелить, чтобы арестовать высокопоставленного преступника. Только гибель у Сивцевой Балки пяти омоновцев развязало им руки. Все участники группировки мэра были арестованы, но сам Колубай всё-таки улизнул (связи есть связи — успел его предупредить Оглоблин) и теперь скрывался где-то то ли в Таджикистане у сепаратистов, то ли в Афганистане у исламских фундаменталистов. Понятное дело, в Европе Интерпол его быстро бы вычислил и передал России.

Так что эпопея охоты криминальной группировки на бедного программиста закончилась для меня весьма благоприятно. Живи — не хочу. Беда только в том, что так жить не хотелось...

Я захлопнул папку и бросил её на кровать. Какое мне дело до криминальных перипетий в нашем городе? Ни тогда это не было моей проблемой, ни сейчас. Гораздо важнее разобраться, что творится вокруг меня, и почему группа "кси" считает мою персону дороже ста миллионов долларов, если вела за мной столь пристальное наблюдение, не обращая внимания на "коммерческую" деятельность мэра города.

До позднего вечера я пытался осмыслить прочитанное, всё больше и больше склоняясь к мнению, что какая-то доля реальности во всём этом всё-таки есть. Как ни странно, но основное влияние на возникновение такого мнения оказал тот факт, что мне дали ознакомиться не со всем делом, а лишь с выдержками, и только то, чего я знать не мог (криминальную составляющую), предоставили в полном объёме. Вероятно, рассчитывали, что невразумительные обрывки событий, которые я знал, но забыл, помогут восстановить картину целиком и оживить память подобно тому, как воображение дополняет мозаичную картину, когда в ней недостаёт части глазурованных плиток.

Память не восстановилась, ничего я не вспомнил, к тому же некоторые вещи в деле основательно смущали меня. Во-первых, не хотелось верить Вальдштейну, что два месяца я ходил с подсаженным в тело чужим сознанием, подавляющим моё эго и отводящим ему незавидную роль безропотного наблюдателя. Слишком унизительным представлялось такое положение моему человеческому естеству, чтобы с ним согласиться — никто не хочет быть марионеткой, которую дёргают за ниточки. Во-вторых, откуда, спрашивается, у российских спецслужб такие чуть ли не беспредельные финансовые возможности, которые позволили установить за мной широкомасштабное наблюдение (судя по многим фотографиям, даже из космоса) и проводить комплекс весьма дорогостоящих исследований в том числе и в области ядерной физики (при упоминании "кратера Циолковского" речь, скорее всего, шла о кодовом названии секретной лаборатории)? Затраты на это если уж и не близки, то, по крайней мере, сопоставимы с теми суммами, которые вращались вокруг краденных произведений искусства. А это уже нонсенс для нищего государства, весьма прагматично относящемуся к подобным исследованиям — гроша ломаного у правительства не выпросишь, если не предусмотрен возврат вложенных средств и непременно с прибылью. А какая, спрашивается, с меня может быть прибыль? Сплошные убытки. Наконец ни в какие ворота не лезло то, что я одним махом, точнее, несколькими телефонными разговорами, порвал со всеми знакомыми и друзьями. Допускаю, что с шефом из-за сгоревшего компьютера мы могли разругаться насмерть, но чтобы я точно также поступил с Володей Арутюняном, Севой Рубиным, Славкой Мещеряковым, с которым по бочке пива вместе выпили, — это в голове не укладывалось. Не детский сад всё-таки: "Подавись своей куклой и не писай в мой горшок". Тут, ребята группы "кси", вы что-то перемудрили...

Мысли на эту тему назойливо вертелись в голове, но ответа на вопросы я не находил. Точнее, ответ был в отчёте Вальдштейна, но я отказывался его принимать.

В сумерках, после ужина, которым меня накормила молчаливая медсестра, ко мне неожиданно пожаловал Артамонов.

— Добрый вечер, — поздоровался он от дверей, пересёк комнату, включил в углу торшер. — Удивляетесь, почему появился в неурочное время? Нет-нет, осматривать вас не буду, просто так зашёл. — Он прошёлся по комнате, остановился у окна. В его порывистых движениях угадывалась сдерживаемая нервозность. — Воскресенье сегодня, выходной... А у меня дача на том берегу озера, вот и решил вас проведать.

Артамонов раздёрнул шторы, и уставился в окно долгим взглядом. В сереющей полумгле над горизонтом блистали частые зарницы надвигающейся грозы.

— Непогода разгулялась, никогда такой не было! — заявил Артамонов нарочито приподнятым тоном. — Что ни день, то гроза. Гидрометеоцентр удивляется — по всем прогнозам такого не должно быть, аномалия какая-то. Будто над Алычёвском образовалась воронка сверхнизкого давления...

Он вдруг резко повернулся и посмотрел мне в глаза.

— Между прочим, во время грозы вчерашней ночью молния попала в виллу Популенковых и подожгла её.

Что-то ухнуло в груди, морозные иглы впились в сердце. Сбылось дикое желание, о котором я думал неделю назад, глядя со своего берега на элитный дачный посёлок. Неужели всё, что я прочитал в деле, всё, о чём рассказывал мне Серебро, — правда?! Но как тогда расценивать ночное происшествие с виллой Популенкова — предвидение ли это, или исполнение желания?!

— Ещё два раза во время пожара молния била в дом, — медленно, с расстановкой говорил Артамонов, не отводя от моего лица внимательного взгляда. — Пожарные не отважились тушить, и там сейчас одни головешки.

Оцепенев, я застыл в инвалидном кресле, надеясь только на то, что смятение полупарализованного человека нелегко распознать.

Щека Артамонова дёрнулась, он отвёл взгляд, тяжело вздохнул, нервно прошёлся по комнате. Было неясно, сумел ли он что-либо понять по выражению моего лица. Рассеянным взглядом Артамонов обвёл комнату и увидел на кровати папку с моим делом.

— Уже прочитали? И что вы обо всём этом думаете?

Заторможенным движением я положил на пюпитр чистый лист бумаги, взял карандаш. Было очень много вопросов и к Серебро, и к Артамонову, но внезапно я понял, какой именно вопрос надо задать нейрохирургу, чтобы разрешить все сомнения. И начал старательно выводить на бумаге печатные буквы.

Артамонов принял от меня лист, повернул его к свету торшера, прочитал. И отпрянул от бумаги. На некоторое время он застыл, второй, третий раз перечитывая написанное, и вдруг его громадная фигура начала оплывать, будто в течение нескольких секунд мелькали годы, и его тело старилось на глазах. Артамонов ссутулился, безвольно опустил руки. Куда подевалось его нервное напряжение — передо мной стоял опустошённый, неуверенный в себе человек, чью тайну разгадал бессловесный калека.