— Ты сам сказал, он был наркобароном! Сказал?
— Ну, сказал.
— Хуан, поверь, в этой сфере не бывает невинных. Они все виновны, все повязаны. Деньгами. И если кто-то из них кого-то убивает, это всего лишь передел денег, вот и всё.
Твой наркобарон перешёл кому-то дорогу, более крутому, более сильному. Но этот сильный такой же бандит, и у него так же руки в крови по локоть. И в своё время его так же кто-то уберёт. Нет в этой среде агнцев божьих. Поверь, я знаю. Мой жених из эскадрона, я много чего знаю и много чего повидала.
Так что хватит ныть. Ешь и бери себя в руки. — Она повернулась и поставила тарелку с разогретыми мясными полуфабрикатами, от которых шёл ароматный пар. — Понимаю, все мы люди, каждый имеет право на минуту слабости, но МИНУТУ, Хуан! А не почти недельный загул. Это всё, что я могу сказать, и всё, что могу для тебя сделать.
— ...В конце концов, ты знал куда шёл, Хуан, — подвела она итог. — Знал, что тебе придётся делать, чем заниматься. Так откуда такие нежности? Кончай хандрить и берись за ум. Я уже сказала, в бандах не все поголовно тупые отморозки. И ты, если захочешь, когда-нибудь свой эскадрон возглавишь. Если не будешь ерундой заниматься и по подонку убиваться.
— Спасибо. — Я встал и притянул её к себе, нашёл сзади застежку платья. За неимением другой одежды она вновь облачилась в него. — Спасибо тебе. За всё!..
— Ох, Хуан! Опять?
— Только не говори, что не хочешь!.. — посадил я её на колени и уткнулся в волосы. Она возбуждала меня. Дико. И я ничего не мог с собой поделать.
* * *
Окончательно проснулся я так же на лавочке, но в Центральном парке. Дело шло к полудню, голова раскалывалась. Меня больше не трогали, но оглядевшись по сторонам, понял, почему — на соседней лавочке сидела красноволосая бестия.
Увидев, что я встал, поднялась, подошла. Протянула бутылку с прозрачной жидкостью. Я залпом выпил, почти не почувствовав вкуса.
— Сейчас полегчает, — улыбнулась она.
Действительно, через пару минут полегчало, головная боль унялась. Но земля запрыгала — видно, это было что-то спиртосодержащее, и она не сняла проблему, а лишь отсрочила её решение.
— Можно присяду?
Я отсел ближе к краю и хлопнул на место рядом с собой. Она грациозно присела — в её движениях промелькнуло нечто знакомое, виденное мною в манерах другой аристократки, так же сидевшей со мной на лавочке в Центральном парке.
— Нам нужно поговорить.
Такая преамбула не понравилась. Я поёжился, примерно представляя, что происходит.
— А мы с тобой сейчас не разговариваем?
Она замялась.
— Я не об этом. Я хочу поговорить на скользкие для тебя темы.
— Ну, говори, — хмыкнул я.
— Хуан, не думай, я хочу помочь тебе. Ты не безразличен нам. Всем нам.
Пауза.
— Почему ты нас ненавидишь? — Она повернулась, но глазами встречаться не стала.
— Вас? — Я сделал удивленное лицо.
— Не конкретно нас, тринадцатый взвод. Корпус вообще. Вчера ненависть лилась из тебя, словно желчь. Так не должно быть, и я хочу...
— Помочь мне, — перебил я. — Я понял.
— И не надо ехидсва! — обижено вскинулась она. Точнее, играя обиженную. — Это ведь важно. Мы не хотим тебе зла. Ты стал для всех... Своим. И твоя ненависть...
— Понял. — Я усмехнулся, покачал головой. Голова соображала ещё плохо, но я делал всё возможное, чтобы делать это с наименьшими потерями. — Что ты предлагаешь? Вот так взять и не злиться на вас? Не получится.
— Сразу — нет. Но ты попробуй найти корень проблемы. Задай себе вопрос, почему так происходит, и попытайся ответить. Вот увидишь, твою ненависть ответ разочарует.
— Катюш, чтоб сказать это обязательно было 'вести' Паулу? Не могла сказать сама, в лицо?
Моя красноволосая напарница стушевалась, заблымала ресницами. Но, видно, получив указания, обмякла и успокоилась.
— Ты бы не стал с ней разговаривать, — перевела она услышанное, говоря от собственного имени. Ну, хорошо, хоть чистым передатчиком не работает, уважает себя. — Не готов к беседе. А как ты догадался?
Последний вопрос, видимо, исходил от самой Паулы — Катарина бы такую глупость не спросила. Я мило улыбнулся.
— Паулита, ты живёшь развлечениями. Мальчиками, девочками, стрельбой, единоборствами, оружием. Даже корпус для тебя — одно большое развлечение. И несмотря на незаурядный ум и способности, склонностей к анализу, попыток психологических копаний за тобой замечено не было. Да, ты хочешь помочь, но у тебя свой предел.
Она опустила голову. Я улыбнулся.
— И не обижайся. Я всё понимаю.
Кажется, получилось. Не обиделась. Отлично, теперь поговорим с 'ведущей'.
— Катюш, ты ведь это специально устроила, да? Испытание кровью?
Пауза.
— Да, — пробормотала Паула, работая на два фронта.
— Знала, что я не смогу ударить. Не в данный момент, не сразу после устроенного вами противостояния. Потому приготовила это испытание именно сейчас, подкорректировав мой возможный отказ прицелами винтовок 'виолончелисток' — чтоб наверняка. Да?
Вновь пауза.
— Да.
— Зачем?
Паулита долго вслушивалась и решила все-таки побыть чистым передатчиком — слишком большой и содержательный шел объем информации.
— Мне не понравился твой настрой, Хуан. Твои мелочные детские обиды, подколки на каждое сказанное слово, выпендрёж. Показная развязанность. Это детский сад, Хуан. А нам надо работать, и работать серьёзно.
Я, действительно, сделала именно так, чтобы сорвать тебя с петель, чтобы все твои обиды вышли наружу. Чтобы один раз переболел и успокоился.
Ты успокоишься и сам, со временем. Но обиды останутся. И будут наслаиваться одна на другую. Так я повторю вопрос: почему ты нас ненавидишь? Ответь на него, вслух, и, надеюсь, поймёшь, что это на самом деле детский сад.
Паула помолчала.
— Видишь, я не давлю. Ты должен сделать это сам, и ты достаточно умный мальчик, чтобы такое осилисть.
Я усмехнулся.
— Знаешь, это твоя исключительная черта — ты никогда не давишь. Но на самом деле ты лишь не заставляешь ничего делать прямо, а только подводишь манипулируемый объект к тому или иному решению. Принимает же его он сам, и пенять, следовательно, тоже должен только на себя. Здорово, правда?
Помолчал.
— Возьми хотя бы меня для примера, как я оказался в вашем сраном корпусе. Я ведь не хотел к вам идти, ушёл. Более того, позвонил и сказал, что сруливаю, что мне это не нужно. Помнишь?
Паула молчала.
— А что потом? Блестящие операции, где вы предстали в полной красе, в белых сияющих доспехах? Бандиты, перед которыми я бессилен? Сильные мира сего? Уголовники, случайное отребье, перед которыми бессилен не менее?.. — я почувствовал, что начинаю заводиться, и мне это не нравилось. — Да, я пришёл к вам сам! Вновь пришёл! — повысил я голос. Нечастые прохожие удивленно оборачивались и старались побыстрее отойти. — Но это было не моё решение, а твоё! Твоя заслуга! Ты засунула меня в ваш чёртов корпус, где всё кипит от подлости и высокомерия, и я даже не могу никого обвинить в этом!
Так почему я должен быть благодарным? Что корпус сделал для меня эдакого, чтобы я его полюбил, считал родным домом? Что он дал кроме ненависти и ощущения безысходности?
Я почувствовал, что захлебываюсь и сбавил обороты — алкоголь, помноженный на ярость — плохая игрушка. Особенно учитывая, побочные эффекты модификации.
— Да, мне некуда было идти, везде ждала бы засада, — продолжил я почти шепотом. — Мне и сейчас некуда идти, несмотря на то, что королева отпустила. Вы отпустите, да, и она и вы, но мне по-прежнему НЕКУДА от вас идти. Вы просто не оставляете выбора.
— Так почему я должен вас любить, если вы держите меня силой? — вновь взорвался я, теряя контроль. — Эдакой благородной и добровольной, но на самом деле просто хитрой силой? Ведь отсутствие альтернативы, это тоже верёвка! Цепь, ошейник, удерживающий крепче металлических оков! И ваше вчерашнее испытание гораздо более прочный поводок, чем все цепи из сверхсплавов вместе взятые!
Да, я ненавижу вас. Вас всех. Тебя, Мишель, прочих. Ненавижу и девчонок. Каждую в отдельности — нет, вот, ту же 'чёртову дюжину' по отдельности люблю. Но корпус в целом — ненавижу.
— Я вернусь. Побуяню и вернусь, — оскалился я. Подожду, пока из меня выйдет эта пресловутая злость, пока не стану адекватным. Но Катюш, ненависть просто так не уйдёт, даже не надейся. Ты хотела это услышать — ты услышала. И мне почему-то легче не стало.
— Мы делаем тебя сильным, — произнесла Паула. Она была неуверенна в этих словах, но лишь как передатчик. Катарина — вряд ли. — Ты вырос до невиданных, непредставимых ранее величин...
— Потому, что я вам нужен, — зло перебил я. — Я лишь ВАШЕ оружие, ваш клинок, а клинок должен быть остро наточен. Почему клинок должен быть благодарен тому, что его исправно точат?
Вновь усмехнулся.
— Знаешь, когда тебя 'ушли', я пришёл к Мишель. Просил, чуть ли не умолял, чтобы они прекратили мою травлю 'сорок четвёртыми'. Я был слабее противниц, объективно слабее, они просто обязаны были меня убить, и я до сих пор не понимаю, почему этого не произошло. Но они отказались. Потому, что клинок должен быть острым, и плевать, что при закалке может сломаться от излишнего усилия.
Вам плевать на меня, как на человека. Вам нужно только достижение собственных целей. Так повторюсь, почему я должен любить тех, кому на меня плевать?
Она молчала.
— Вы — властные сучки, заигравшиеся в 'солдатики'. И я ненавижу вас потому, что мне так хочется. И моя благодарность за возможность получить новые способности умения и знания никак с этой ненавистью не пересекаются — лежат в разной плоскости.
— Это обида, Хуан, — усмехнулась Паула. Совсем как Катарина. — Просто детская обида. Это нормально, когда тебя подставляют. Для того мира, куда тебя готовят — нормально. Тяжело в учении — легко в бою.
Я отрицательно покачал головой.
— Пусть так. Но я только что совершил первое убийство. Неправильное, так не делается, но именно это и было нужно — чтобы вывести меня из себя. А перед этим меня самого пытались убить такие же ваши марионетки, как и я сам. А после этого я был вынужден выпендриваться, строя из себя шута, клоуна, играя с гранатами на построении, защищая собственных убийц.
Ты хотела, чтобы всё это дерьмо всплыло — оно всплыло. И шандарахнуло. Да, ты права, возможно, я переболею и всё пройдет, но пока не прошло я хочу похандрить. И не думаю, что тебе стоит мешать.
— Одна сеньора недавно сказала замечательную фразу. 'Настоящая мать — это женщина, которая делает так, чтобы её ребенок был сильнее, даже если ему от этого больно', — задумчиво произнесла Паула. Я же мысленно представил ехидную интонацию Катарины, с которой она это говорила. Покачал головой.
— Даже догадываюсь, что за сеньора. Но нет, она не права. Права, но не совсем. Настоящая мать это та, которая ЛЮБИТ своё дитя, как бы она его ни воспитывала. И к вам это не относится.
— Сколько дней мне отмерили? На акклиматизацию и успокоение? — резко перевёл я тему.
— В пределах недели, — ответила Паулита похоронным голосом. Не ждала такого разговора? Да уж, плохо быть марионеткой и при этом думающим человеком. — Не больше.
— Я успею. — Я поднялся. — Побуяню, успокоюсь и вернусь. Можешь не провожать.
Поднял голову. Марина лежала рядом, обессиленная. Я чувствовал, она сейчас уйдёт. Придет в себя и уйдёт. И мы больше никогда не увидимся. Чего мне очень не хотелось.
Судя по дате на браслете, мы кувыркались тут почти два дня. Два дня непрекращающейся разнузданности на грани фола. Теперь, когда в голове прояснилось, как тогда, в Центральном парке, я мог, наконец, обдумать своё положение и что чувствую. Чувствую вообще, не только по отношению к ней.
Корпус... Из нечто абстрактно мифического он превратился... В нечто мизерное и малозначимое. Не стоит относиться к нему так, как я делал это перед испытанием кровью. Он не единственная и не самая главная часть моей жизни. Важная, да, но не нужно ставить на него всё. Это важный урок, но решение на мучавшее меня уравнение подсказала не всезнающая Лока Идальга, а мерно сопящая рядом девочка из Северного Боливареса.
Впрочем, не только она.
* * *
Они не провожали, нет. Пасли. А это совсем другое. И действительно, силами не только моего взвода. Я же скрываться не пытался — это бесполезно. Настроил камеры навигатора на круговой обзор и не обращал ни на что внимания, лишь изредка сверяясь, где там сопровождающие. В голове настойчиво крутилось: 'Шимановский, гляди, как настоящего принца охраняют!' И на этот раз не было ни малейшего желания внутренний голос заткнуть.
В голове окончательно прояснилось, настроение улучшилось. Действительно, раскис, понимаешь. Да, я бы никогда не нажал на спуск, и знал, что не нажму, когда шёл. Но ведь все-таки шёл? Так что сам виноват.
...И именно это гложет.
Размышления мои были прерваны весьма нетривиальным образом. Я забрался в глушь, где почти нет лавочек, а, соответственно, и людей, когда внимание привлёк шум, не подлежащий двоякому толкованию. Внутренний голос говорил, чтобы я не лез, это не моё дело, но я не считал себя в достаточной степени членом корпуса, чтобы не реагировать. И ломанулся через кусты и заросли невысоких деревьев на параллельную дорожку.
Обе эти группы отличались, как небо от земли. Первая состояла из плечистых здоровенных парней лет двадцати пяти — тридцати, одетых в достаточно респектабельные рубашки, футболки и брюки, в которых, однако, легко можно махать руками и ногами. Под футболками и рубашками угадывалась рельефная мускулатура — парни явно за собой следили и регулярно занимались. Лица европейские, волосы тёмно-русые. Марсиане — только они, постоянно занимающиеся физическими упражнениями с их одной третьей 'же', имеют такие параметры тела.
Вторые были латинос, все до единого, хотя кто-то казался темнее, кто-то светлее. Были даже парни с европейскими чертами, но по совокупности различных признаков с русскими, марсианами или гринго я бы их не спутал. У некоторых на плечах висели флаги 'Индепендьенте', большинство было одето в одежду красно-бело-жёлтых цветов этой команды. Фаны. Причём разгорячённые непрохладительными напитками, злые и злость эту с удовольствием срывающие на достаточно мирных и респектабельных марсианах.
Да, передо мной во всей красе предстала драка, точнее, избиение. Футбольных фанатов было полтора десятка человек, шестнадцать, если быть точным, как потом мне сказали девчонки. Некоторые более трезвые, некоторые менее, но в любом случае у троих пусть и мускулистых марсиан шансов против них не было никаких.
В момент, когда я подошёл, все было кончено — семеро фанатов остервенело месили ногами уже поваленных и избитых противников. Месили в кайф, получая удовольствие — а чего пинать с силой, если жертва уже не оказывает сопротивления? Так и убить можно, а убийство им не нужно — какой резон пинать труп? Живого-то интереснее! Не участвующие в веселье окружили их неплотным кольцом, подбадривая криками и едкими нецензурными комментариями в адрес избиваемых конкретно и марсиан в целом. Некоторые то и дело менялись местами: кто-то входил в круг — попинать, кто-то выходил — отдохнуть. Очевидно, ребята готовились к сегодняшнему матчу, всё ещё заливая горечь от поражения любимой команды в прошлом круге венерианской Примеры (я хоть и не активный болельщик, но за Примерой слежу), но встретили извечных врагов — марсиан, и решили поднять настроение радикальным способом. А что, места дикие, людей почти нет. Как и охраны...
