Вниз и влево

— Что, — в голосе Тадеуша послышался гнев, — дальше что-то совсем уж забористое было?

— Забористее некуда. Но дело не в твоей нежной психике, а в том, что придется коснуться таких вещей, что ты мне не поверишь. Я бы сам не поверил, если бы мне рассказали. Да и неважно это все...

— Расскажи!

— Тише... Неважно это, говорю. Достаточно и того, в чем я тебе честно признаюсь: я задумал весьма подлый фокус, и он мне удался. Что молчишь? — спросил он, когда пауза затянулась.

Тадеуш лежал, сцепив зубы и глядя в угол.

— Вот я так и говорил: ты не будешь рад нашей встрече. Что ж, ладно: лежи, усваивай. Одно тебе скажу напоследок: то, что говорят эти святоши про твою Эльзу, не так далеко может оказаться от правды, как тебе это кажется. Объяснять ничего не буду — но я тоже считаю, что она ведьма. Настоящая! А я ни в черта, ни в Бога никогда не верил, Тадеуш.

Лодзянский поднялся и зашагал прочь из "кабинета". Через некоторое время следом вышел и Милош, бросив на племянника тревожный взгляд.

* * *

— Ну и зачем ты ему все выложил? Да еще так? — хмуро спросил Милош, когда они отошли достаточно далеко, — Столько лет скрывал — мог бы и дальше помолчать. Он не виноват, что ты таким образом защищал семью.

— Мог бы, — кивнул Лодзянский, — Да не хотел. Я, конечно, плохой отец — но на свой лад о нем забочусь. И вдруг стал я примечать, что время-то идет, а сопливого идеализма в моем сынке не убавляется. Ладно, когда ему было восемь лет, и он распсиховался насчет собаки... Но, знаешь, жить с этим до третьего десятка — как-то слишком. Тот детский случай будто бы заморозил его в детстве — и его отношения к пресловутой Эльзе это тоже касается. "Подруга"! "Сестрица"!.. Бегает за ней по пятам, позабыв своих вполне нормальных подружек. Я тебе рассказывал как-то, какие о ней ходят слухи... Так вот: когда живешь прекрасными идеалами, а на деле фактически их не хватает, то тут одно из двух: либо ты себе должен все время врать, либо за тебя их переступают другие. И пока ты отводишь от этого глаза, ты слаб. Для того, чтобы стать сильным, Тадеуш должен это разрешить в себе. Слабаки не выживают.

— Да, тут ты прав, Стефан... Но, черт побери, я теперь не знаю, что он сотворит.

— А пусть его творит. Он уже и так наворотил выше крыши: вон, целое Сопротивление... Но теперь оно мне боком выходит основательно. Ватиканцы вот-вот начнут войну.

— Ага, мать их... — буркнул Милош, — И что делать будем? Что там союзнички наши легавые? Я до сих пор не уверен, например, что они лучше Ватикана или Абвера.

— По крайней мере, я пока не вижу, как они могут нас ущучить. Действовать-то мы будем с ними раздельно. Ну, дадим им в группы проводников... А шлемы их и впрямь действуют, ты сам знаешь. Без них нам крышка. Ах, да, слушай... Передали они мне шифровку. Предложили способ, как дело с мертвой точки столкнуть, чтобы заваруху начать. Чтобы, значит, поднять наших — всех ведь в дело не посвятишь, а они и впрямь многие колеблются. Ты только это... не веди себя, как твой племянничек. Короче, нужно и впрямь сжечь ведьму. Так, чтобы наши подумали на них.

Милош со свистом втянул воздух сквозь зубы:

— Знаешь что, Стефан... а это не слишком ли?! Я вот тоже к "хорошим людям" не отношусь — но до сих пор мне не приходилось убивать тех, кто совсем уж ни при чем!

— Еще один, — насмешливо проговорил Лодзянский, — Ишь, чистоплюй выискался. Давай, найди решение получше! Тут у нас народу, как в небольшом городе — ты хочешь, чтобы их полегла половина? Знаешь, что начнется, если мы не сработаем четко? Или мне прочесть тебе лекцию насчет больших и малых жертв? Да, мы это сделаем. Легавые сами обещали привести какую-то сумасшедшую. Вдобавок ее чем-то накачают, она и не почувствует ничего. Зато наших это впечатлит — и они забудут раздумывать, выполнять приказы или нет, а то развели моду... развесили уши на ватиканские проповеди. Полномасштабная резня в этих чертовых катакомбах мне на хрен не сдалась, Милош.

— Эх, Стефан... гореть нам в аду с тобой, вот что я скажу.

— Это уж непременно. Мне, знаешь ли, поздно на амнистию надеяться.

* * *

...Тадеуш, узнав страшную правду, чувствовал себя так, будто наелся раскаленных углей. Ему открылась та ужасная диалектика, на которую намекала Эльза: все хорошее куплено плохим. И, будто одной подруги детства было мало, — выяснилось, что это касается и нежданно обнаружившегося отца, и Милоша, с которым он успел сдружиться. Все, что окружало Тадеуша, имело страшную цену: спасение его коровы когда-то, его собственная жизнь, жизни матери и сестренок, безопасность Польши, и даже подполье, которое было оплачено проклятым талисманом... И самое ужасное во всем этом было то, что это было сделано из любви. Но как теперь жить с этим знанием? Можно ли с этим согласиться? Где найти меру оценки?

Через несколько часов явился Милош. Он явно желал ободрить племянника: сказал, что есть хорошие новости. Им удалось заключить сделку с полицией: шлемы от облучения в обмен на сведения об "инквизиторах". Так что пусть Тадеуш не беспокоится и набирается сил, закончил Милош, ставя на табурет кружку с бульоном.

В результате этой новости Тадеуш не ободрился, а наоборот. Сказав себе: "вольно!", он позволил лихорадке принести ему забытье. Но и в бреду все, что он узнал, его не оставило. Напротив, оно обросло гротескными образами, замыкаясь в безысходное кольцо.

...Сколько прошло времени, он не знал, — но в минуты облегчения ему казалось, что голова и тело уже болят не так сильно. Тадеуш пересилил апатию и попробовал подняться. Хоть и пришлось стиснуть зубы — но он все-таки уселся на топчане, сделал несколько вздохов и встал, схватившись за стену. Голова кружилась. Тадеуш опять сел.

Так, сказал он себе, лежать тут дальше без толку. Он, кажется, оставил на себе этот медальон, как знак некоего обещания... что ж, самое время подумать, как его выполнить. Если надо найти способ встать над обстоятельствами — то обстоятельства сейчас такие, что дальше некуда. Но чтобы это решить... надо выяснить кое-что, что ему неизвестно. Он до сих пор считал, что их просто облучают психотропным оружием — последним словом техники, — а слова священника всерьез не принимал. Да, он не знал, откуда взялась его неуязвимость — но мало ли, что еще могло с ним быть при таком научном прогрессе! Все-таки, перед опытами его пропустили через кучу каких-то непонятных приборов — и вопрос, только ли ради обследования. Но теперь еще и отец, явно что-то скрывая, утверждает, что Эльза — ведьма. Тадеуш вынужден был себе признаться, что в ведьмах не смыслит ничего. Говорят, они в сговоре с "нечистой силой" — и из этого прямо следует, что сила их — не человеческая. Сила демонов... Но насколько люди в ответе за это? Что, если демоны просто завладевают ими? В их лагере, например, одержимые не знают, почему больны. Может быть, достаточно уничтожить демонов, чтобы решить проблему? Да, хорошо бы, чтобы оказалось так. Куда проще было бы сражаться с ними, чем с Эльзой...

И он решил спросить об этом того, кто в таких вещах разбирался профессионально.

* * *

Одевшись, Тадеуш ускользнул из комнатушки Лодзянского. Хоть и со сломанными ребрами, но ловкости ему хватило, чтобы обойти отцовскую охрану: не зря он знал подземелья лучше всех. На топчане он оставил короткую записку: "Ушел по делу. Вернусь".

Ни с кем не встретившись, он добрался до того лагеря, который контролировали в основном "инквизиторы". Его тут же окружили, направив в его сторону оружие — но он сказал, что у него дело к отцу Умберто, и, к тому же, пули его не берут. Это не особенно убедило "инквизиторов": автоматов никто из них не опустил. Правда, один отправился куда-то в глубину пещер, — и оставалось только надеяться, что не за дровами и бензином...

Через некоторое время из темного перехода вышел Умберто Бенини собственной персоной. Ни слова не говоря, он кивком приказал Тадеушу следовать за собой. "Инквизиторы" нехотя расступились, пропуская гостя.

Оказавшись наедине со старым священником, Тадеуш изложил ему суть вопроса.

— Что ж, — ответил Бенини, помолчав, — Демонология, юноша, — вполне строгая наука, ею веками занимались мужи умудренные и благочестивые. Расскажи подробно все, что знаешь об этой Эльзе. Я не испытываю жалости к нераскаянным грешникам, но если ей возможно помочь, я помогу. Гарантий здесь нет. Я уповаю на Господа, но Господь же наделил людей свободой воли. Если кто-то стал жертвой одержания, как большинство в ваших подземных лагерях, — дело одно. Человек слаб и слеп, он сам не знает порой, где в броне его духа брешь. Но он может и собственной волей выбрать дьявола и упорствовать в этом. Тогда нет ему спасения — как и всем, кто связался с ним! Гниль будет во всем добром, построенном на гнилом фундаменте. И я говорю тебе: для самого же еретика лучше будет, если плоть его будет уничтожена, а душа очищена муками. Это и будет единственным спасением, которое можно ему дать.

Тадеуш невольно чувствовал себя, как под рентгеновскимии лучами, когда стоял лицом к лицу с этим пламенным подвижником. Он рассказал правду святому отцу, — по крайней мере, то, что сам понимал. Того особенно заинтересовала лаборатория Эльзы. Он сказал, что желал бы сам взглянуть на это место. Опасности его не страшат, потому что вера его крепка. А когда он увидит, чем она занималась, то сможет судить и о характере ее деятельности, и о степени ее вины.

...Святой отец перемолвился с кем-то из своих людей парой слов, сходил за заплечным мешком, — а потом они с Тадеушем вышли из катакомб на земную поверхность. Оказавшись на другом берегу Дуная, они отправились в поместье Лейденбергер.

Тадеуш обладал природным умением скрытно передвигаться. Как выяснилось, отец Умберто — тоже. Они без особенных проблем проникли в лабораторию. Правда, святому отцу пришлось немного подождать, пока Тадеуш откапывал обвалившийся выход. Но — потрясающе! — о том, чтобы взять лопатку, заранее позаботился именно священник.

Внутри Бенини удивил Тадеуша еще не раз. Во-первых, он извлек из своего заплечного мешка фонарь с регулируемой, но очень большой мощностью. Во-вторых, оттуда же он вытащил фотокамеру, которая могла снимать даже в таком освещении. В-третьих, он сумел открыть люк наверх, закрытый непростым эльзиным замком.

Ну а в-четвертых, оказавшись в лаборатории, он так рассвирепел, что, казалось, взорвется.

— Боже, укрепи нас перед лицом сего нечистого зрелища! — указал он на оплавленный остов "Третьего глаза", — Пусть и выглядит это, как научный прибор, но я узнаю его по черным гримуарам! Неважно, что он воплощен в металле и стекле, и питается электричеством, — это же фаустов круг!!! Видишь ли, юноша, диавольские сигилли на концах звезды? Они нужны, чтобы призывать и улавливать посмертные лярвы, а то и демонов ада!

Святой отец с фонарем расхаживал по выгоревшей мастерской, лучом выхватывая из мрака то оплывшее от жара стекло, то искореженное железо, то черные стены в потеках, то какое-то загадочное полуразрушенное оборудование. И фотографировал непрерывно — стеллажи, столы, пентаграмму, — все свидетельства несомненного и злостного эльзиного ведьмовства. А под конец он вынул флягу со святой водой и крест, сотворил знамение с краткой молитвой и плеснул воды на установку. Та зашипела, задымилась, потянуло вонью: остаточный "системный эффект" от многолетнего использования так быстро не мог исчезнуть.

— Увы, — сказал Бенини, — Такую богомерзкую науку нельзя было постигнуть бессознательно. Дорога этой Эльзе — на костер!

А Тадеуш стоял на том самом месте, где стоял в тот памятный день, когда она вызволила его отсюда. Он видел, как наяву, их отчаянный побег. И вдруг ему стало ясно, как быть. Да, Эльза — его враг, но одновременно она — и друг! Это парадоксально, но когда он с ней столкнется, нельзя будет упустить из виду ни одно, ни другое. Если ему удастся удержать взглядом обе этих точки зрения, он сумеет поступить правильно, даже убив ее. Если нет — то просто совершит преступление.

... А священник, хотя и был искренен в своем гневе, интересовался и другими практическими последствиями их похода. Он заметил и подробно снял стеллаж, в котором достаточно хорошо сохранились защитные шлемы. Пусть они отличались от шлемов сторонников Тадеуша, но сходство было больше! Значит, вполне вероятно, что эти еретики связались с ведьмой. Это она их снабжает.

К тому же, если она способна делать ловушки, вроде этой у нее в поместье, то это может объяснить, почему лис Канарис кормит его баснями, а на каждом шагу Ватикан встречает препоны. Должно быть, она и там предложила свои услуги, и Абвер предпочел ее дьявольскую помощь помощи Церкви.

Но ничего, если ее изловить там, где она делает свои мерзкие машины, можно будет перехватить инициативу. Если удастся взять — хотя бы и с боем — доказательства ведьмовства, надо будет явиться прямо к фюреру с папской буллой!

* * *

Когда Тадеуш вернулся, Лодзянский ждал его в "кабинете". Он сразу заметил, что сын внутренне успокоился.

— Отец, — сказал Тадеуш, — Ты спрашивал, как я отношусь к происходящему. Я отвечу. Я понял, что вижу только один способ решить, прав человек или нет. Он прав, если он себе верен, — так я думаю. Мы никогда не договоримся с Эльзой... с тобой тоже. У каждого своя верность. Поэтому, отец, я решил сделать две вещи. Во-первых, я ухожу из Сопротивления. Раскол здесь — из-за меня. Нельзя заставлять людей выбирать между командиром и Христом, а то кем же я получаюсь? Я заберу с собой всех, кто захочет, но думаю, это будет несколько человек. Потому что я честно скажу, что амулет на моей груди — дьявольский. Я знаю, это правда так. А у остальных после нашего ухода не останется реального повода для распри. Эти оголтелые христиане успокоятся, а большинство местных — верующие.

— А если раскол не остановится из-за этого? — спросил Лодзянский, — Если после твоего признания как раз и начнется заваруха?

— Тогда так тому и быть. Этот узел нужно развязать сейчас, в любом случае, — ответил Тадеуш, — Дальше будет только хуже.

— Хм, ясно. А вторая вещь?

— Я... вызову на дуэль Эльзу фон Лейденбергер, мою подругу детства. Это будет бой до смерти. Я убью ее... или она меня.

— Ого! А это точно не святой отец промыл тебе мозги?

— Нет, — Тадеуш даже улыбнулся, — Я сам решил. Я убью ее, потому что между нами не может быть мира. Вражда между нами смертельна. Это правда, остальное — ложь. Но я не могу ей лгать! Я ее друг. Что ты так глядишь на меня?

— Мне казалось, жар у тебя прошел, но теперь я не уверен. Ты ее друг, поэтому ты ее убьешь. Подожди, мне надо повторить это себе несколько раз.

— Это безумно звучит, но так и есть. Главное — не потерять эту мысль до дуэли. А остальным... я скажу завтра утром, когда все соберутся.

* * *

Выслушав сына, Лодзянский про себя отметил, что поступил правильно. В рассуждениях Тадеуша, на его взгляд, наметился прогресс, — но если бы тот и впрямь сделал по-своему, до добра бы это не довело. Примирение "инквизиции" не было нужно. Признание командира Ковалевского в связях с дьяволом станет для них настоящим подарком. Это будет сигналом к началу резни, поэтому очень хорошо, что операция Лодзянского случится раньше.