Походу, хана арабам, — думал я, доставая из почтового ящика
"Правду" и "Сельскую жизнь". — Слишком мало в этом времени предпосылок, чтобы история не повторилась, не легла на Ближний Восток по старым лекалам. Итоги всех войн на Ближнем Востоке легко предсказуемы. И дело тут не в арабах, их слабом боевом духе и генетическом неумении воевать. К концу моей жизни, появятся в этом народе смертники с поясами шахида и вполне боеспособные армии, славящиеся средневековой жестокостью. Просто время еще не пришло. Мусульман сейчас объединяет не радикальный ислам, а, как говорил Иван, люди, на место которых есть множество претендентов. За двенадцать с лишним часов, не поступило ни единого сообщения, что хотя бы одна бомба упала на Тель-Авив. Что это значит? — да только одно: египетской авиации, как и в прошлой реальности, больше не существует. А я-то думал!
Нет, плюс-минус один человек в маленьком городке европейской части СССР не может так быстро аукнуться на Ближнем Востоке. Земной шар слишком неповоротлив. А какая из меня точка опоры?
Дома никого не было. Никто мне не мог помешать сделать себе послабление в строгом постельном режиме и насладиться свободой. Газеты я прочитал, сидя на маленькой деревянной скамеечке, под навесом из виноградника. При ярком солнечном свете, от которого отвыкли глаза, шрифт казался выпуклым и рельефным.
Сообщения ТАСС до последней буквы соответствовали тому, что ранее говорилось по радио: "Советское правительство осуждает израильскую агрессию, требует прекращения военных действий и оставляет за собой право предпринять любые шаги, которые может потребовать обстановка". Про пилотов из Штатов, я вообще не нашел ни слова, а вот об англичанах упомянули. "По утверждению египетской стороны, в боях принимают участие британские самолёты". Строчкой ниже размещалось опровержение. Дескать, Лондон эти инсинуации отрицает и опять заявляет о своём полном нейтралитете.
Нет, вы не представляете, как это интересно — читать старую
прессу. В памяти всплывали названия несуществующих государств, имена забытых политиков, даже таких, о которых я раньше слыхом не слыхивал: Джордж Кристиан, Роберт Макклоски, Дэвид Дин Раск. Это чиновники из Пиндосии. От имени Белого Дома, строго по очереди, они озвучивали позицию своего государства.
Первый сказал: "Соединенные Штаты приложат все силы, чтобы добиться прекращения военных действий, положить начало мирному развитию и процветанию всех стран региона". Второй уточнил: "Мы призываем стороны конфликта поддерживать Совет Безопасности в его стремлении немедленно установить перемирие. США останутся нейтральными в помыслах, словах и действиях". А часом позже, тот самый Госсекретарь Дэвид Дин Раск официально истолковал, для тупых, высказывания своих подчиненных: "Хочу подчеркнуть, что в любом своем значении слово "нейтральный", которое символизирует великий принцип международного права, не подразумевает безразличия. Тем более, безразличие недопустимо для нас, так как, подписав Устав Организации Объединенных Наций и являясь одним из постоянных членов Совета Безопасности, мы приняли очень серьезное обязательство делать всё возможное для поддержания мира и безопасности во всем мире".
Это уже не двойные, какие-то тройные стандарты.
А вот генерал де Голль порадовал новизной. Он заявил, что Франция придает меньшее значение узам, связывающим ее с Израилем, чем своим давним и тщательно оберегаемым интересам на Ближнем Востоке. Чтобы не подвергать эти интересы опасности, она должна занимать подчеркнуто нейтральную позицию, но, в то, же самое время, "осудит ту сторону, которая нападет первой".
Президент Югославии Тито высказался без дипломатических экивоков. По старой партизанской привычке, он прямо пообещал оказать полную поддержку Египту в его справедливой борьбе. В том же ключе высказались сразу одиннадцать арабских государств.
Карты боевых действий и сводок с места событий в газетах ещё не было. Военные корреспонденты рассказывали о суровых буднях Каира. В городе шли учения по гражданской обороне. Несколько раз в день подавались сигналы учебной воздушной тревоги. Люди дружно гасило свет, не отходя от приемников. В эфире звучали военные марши, изредка — короткие сводки. Утром сказали, что сбито двадцать три израильских самолета, к вечеру эта цифра выросла до сорока двух. Армейские ставки не подавали признаков жизни...
* * *
О возвращении бабушки оповестил Мухтар. Услышав её голос, он всегда рисовал хвостом правильные круги. Ещё бы, кормилица!
— Болееть он, — доносилось откуда-то с улицы. — Ох, даже не знаю. До завтрева вряд ли выздоровить...
С кем она там разговаривает? — сквозь щели в заборе мудрено рассмотреть. Но кажется, с кем-то из взрослых. Витьку Григорьева она бы отшила одной единственной фразой: "Не выйдеть, и всё!". А тут... слишком долго и обстоятельно. Ладно, пора линять. Нужно будет, сама расскажет. Я аккуратно свернул газеты, засунул в почтовый ящик, вернуться в большую комнату и продолжил болеть во всех смыслах этого слова. За себя, да за друга Ивана, которому удача не помешает.
В этом плане все-таки хорошо, что кардинальная альтернатива миру ещё не грозит. Пули будут попадать в строго определенное место, снаряды падать в одну и ту же воронку, а шары спортлото выкатываться на лоток в такой же последовательности, как раз и навсегда зафиксировано в еще не написанной истории тиражей.
Лязгнула, наконец, пружина калитки. Бабушка закончила свои "траляляшки", и важно прошествовала мимо окна.
Все старики того времени одевались почти одинаково. У дедов на головах — фуражки, шитые на заказ из диагонали защитного цвета, который впоследствии назовут ненашенским словом "хаки". У справных хозяек в ходу валяные ноговицы, прошитые лайковой кожей, цветастые платья с подолами ниже колен, а на плечах легкие куртки из черного бархата и пуховые платки. Настоящий оренбургский платок легко отличить от подделки. При кажущейся величине, он должен легко проскальзывать сквозь обручальное колечко любого размера.
Елена Акимовна тоже держалась за эту моду. Она у неё была одна и на всю жизнь. Дед, правда, фуражек защитного цвета не признавал. Жарко в них голове при его ранении. Дома обходился соломенной шляпой, а в город надевал фетровую.
Он заехал во двор через пару минут после бабушки. Верней, не заехал, а завел велосипед на руках и поставил его у лестницы, что ведет на чердак. В углублении над переносицей мелкие капли пота. Рубаха хоть отжимай. Намахался тяжеленною тяпкой.
— Ну, слава богу! — сказал. Надо понимать, пошабашил.
Бабушка норовила ухватить меня за штаны, но промахнулась. Куда ей, с кастрюлей в руке? Я был уже рядом с дедом. Больной, не больной, а какой же я "хвостик", если его не встречу? Наверное, лет с пяти мы с ним, как иголка с ниткой. И виноградную лозу сажали у Корытьковых, и штукатурили стены на половине Ивана Прокопьевича.
С окрестными пацанами я сходился трудно и долго. Народец суровый, неадекватный. Не умеешь за себя постоять — на улице ты никто. В лучшем случае, встретят подсрачником. Вот и держался за деда, пока ни напрактиковался давать ответку. Был у меня мастерок по руке и небольшая затирка. Еложу, бывало, раствором по стенке, если что-то не получается, в слёзы. Дед подойдет, поправит: учись, мол, ремесло на плечах не носить, а в жизни глядишь, пригодится...
— Тут заяц гостинец тебе передал, — дед важно, не торопясь, снимает с руля потертую кирзовую сумку, — и куда я его положил?
— Какой ещё заяц?! — не сразу догнал я.
— Откуда я знаю, какой? Среди моих знакомых нет ни одного зайца. А этот бежал мимо, хвостом отмахнулся от мухи, и говорит: "Вы, часом не дедушка мальчика Саши, который живет возле смолы?" — "Да, — отвечаю, — это мой внук". — "Тогда передайте ему кусочек белого хлеба. Пусть выздоравливает".
Боже мой! Как я мог позабыть эту старую сказку о зайце?! Почему не забрал с собой, во взрослую жизнь, ни разу не рассказал своей маленькой дочери? Сколько смысла в слове беспамятство! Сначала мы уйдем от истоков, потом потеряем страну.
Отворачиваюсь, чтобы скрыть набежавшие слезы, погружаю зубы в горбушку, пропахшую полуденной степью. Дед снимает с багажника мешок со свежей травой, ставит на место тяпку. Сейчас он пойдет ополаскиваться под душем. Поэтому бабушка не спешит разливать борщ по тарелкам.
— Ну как тебе заячий хлеб? — нет, сел покурить.
— Вкусно! — Говорю, не кривя душой. Разве бывает другим настоящий кубанский хлеб без диоксида серы, диацетата натрия, L-цистеина, сорбатов и эмульгаторов? А сам подбираю слова, думаю, как бы ему тактичней напомнить про стиралку и велосипед. Ну так, чтобы не обиделся. Эх, была не была! Выпалил, будто прыгнул с обрыва в реку, — только лучше б тот заяц снял с чердака "Белку" и "Школьника"!
Дед плюнул, ушел в душ. Как и все в его времени, это тот еще ретроград. Я мысленно чертыхнулся: хреновый из меня менеджер. Не смог донести, выставить с выгодной стороны все прелести модернизированного труда.
Бой курантов я пропустил. В эфире центрального радио шла передача "Время, события, люди". Очерк рассказывал о трудовых буднях Ленинградских метростроителей. Я уже приготовился сопереживать, но услышал из кухни нечто, для себя неожиданное:
— Сашка, к столу, обедать пора!
И так на душе стало хорошо, как будто меня простили после серьезной провинности. Я даже без лишних напоминаний слетал в огород и сорвал два стручка горького перца. Себе и деду.
Борщ был наваристый, вкусный, со свежей сметаной. Бабушка убила на его приготовление два с половиной часа чистого времени. Без разных там скороварок, газовых плит и покупных приправ, на чистом, живом огне делаются такие шедевры.
— Я кое-где в междурядье, по картошке веники досадил, — докладывал, дед. — Если погода даст, успеют созреть. Ты кстати, учителю своему спасибо скажи, — это уже он обратился ко мне. — Ох, и знатно его агрегат веничье очищает! Метелку почти не дерёт.
Черт побери, это было очень приятно слышать! И главное, в тему сказал. Ну, как ударить в ту же самую точку?
— Это же Юрий Иванович мне подсказал насчет велотяпки. Он свои десять соток пропалывает ею за час.
Дед поперхнулся, закашлялся, набрал из ведра кружку воды, запил информацию.
— Жри моучки, — ни к кому конкретно не обращаясь, произнесла бабушка.
Но Степан Александрович крепко уже завелся.
— Ну ладно, велосипед, — сказал он с досадой в голосе, — в конце концов, это твой подарок, можешь его раскурочить. Ты мне честно скажи, зачем тебе "Белка"? Хочешь скрутить двигатель, чтобы поставить его на какую-нибудь чертовину? Смотри, если увижу, будет тебе...
Дед ещё не придумал, как меня лучше гипотетически наказать, а я его уже перебил:
— Хочу, чтобы ты её починил!
— Я?! — изумился, он. — Ты часом внучок, не сказился? Нашёл, понимаешь, специалиста по стиральным машинкам! Может подскажешь как?
— Девяносто процентов от всех неисправностей находятся визуально, — сумничал я и тут же сослался на авторитет, — так говорит наш учитель труда. Сними боковую крышку и сам увидишь, что нужно немного сдвинуть плиту, к которой крепится двигатель и натянуть ремень привода активатора.
— Он там, на чердаке, уже всё излазил, — предположила бабушка. — Ну, чисто американский шпион! Хоть под язык прячь, найдёт все одно.
— Хворостины давно не пробовал! — дед опять взялся за ложку. — Дождётся он у меня...
— Тут Катька давеча заходила, — Елена Акимовна искусно перевела разговор в более безопасное русло. — в Ерёминскую она собирается, за клубникой. Нашего Сашку в помощники просит.
Я посмотрел на деда глазами Мухтара. Всем своим преданным видом, упрашивая: ну отпусти! Не просто же так бабушка Катя отпросилась с работы, чтобы во вторник, в будний рабочий день ехать в такую даль? Запросто может случиться, что она уже знает, как превозмочь мамкино родовое проклятие.
— С Пимовной можно, — сказал дед. — Пусть едет. Уж кому-кому, а соседке своей не помочь — это самое последнее дело.
— Так болеет же он! — всплеснула руками бабушка и уронила ладони на фартук.
— У неё поболеешь...
Минут через сорок, оба наших семейства уже воплощали в реальность мою задумку. Степан Александрович шевелил наверху, Иван Прокопьевич страховал его с лестницы, а обе Акимовны осуществляли общее руководство. Нет, дурную работу дед бы делать не стал. Сначала он залез на чердак, снял боковую крышку стиральной машинки, убедился, что я был прав и только потом обратился за помощью к родственникам-соседям. Один бы он не управился. "Белка-2" — хламина килограммов на пятьдесят. У неё габариты впритирку с чердачным лазом.
Меня, чтоб не путался под ногами, отправили в дом: "Не ровен час, сверху что-нибудь упадёт!" Я попытался типа протестовать, мол, не хочу, но за взрослыми с ответом не заржавеет:
— Коза тоже не хотела идти на базар, — сказал дед Иван. — Так её за рога привязали к телеге и потащили.
В общем, я следил за происходящим сквозь шипку окна. Видел лишь ноги Ивана Прокопьевича да нижнюю часть лестницы. Зато хорошо слышал все комментарии. К моему удивлению, никто ни разу не матюкнулся. Я покопался в памяти, но так и не вспомнил случая, когда бы мой дед, или другие взрослые козыряли на людях крепким словцом, и понял, чем это время так разительно отличается от моего бывшего настоящего. Пьяного могли и простить, но сказавший "моп твою ять" на автобусной остановке, стопудово гремел на пятнадцать суток. Не потому, что все такие культурные, просто это звучало, как вызов. Поистине, слово — начало всему: и хорошему, и плохому.
На комоде тикали ходики. Упивалась дневным светом стайка индийских слонов, чтобы потом выделиться в ночи мерцающим зеленоватым сиянием. Аз есмь. И это самое главное.
Глава 16. Ведовство по кубански
До позднего вечера я не находил себе места. Всё думал о предстоящей поездке. Глаза бездумно блуждали по одной и той же странице книги, не считывая с неё никакой информации. Радио раздражало. Все передачи сливались в один, ничего не значащий, фон. Даже песня из кинофильма "Встречный" не будила в душе прежних эмоций.
"Нас утро встречает прохладой, нас ветром встречает река..."
Стоило лишь услышать эти слова, в детстве мне хотелось куда-то бежать, что-то делать. Чувство гордости, сопричастности с великой страной, переполняли душу неповторимым восторгом. Теперь же, прослушав текст и мелодию, я чуть не заплакал.
Сволочь! — сказал я себе, битому жизнью, старому человеку, — ну, что тебе сделала эта песня? Почему ты не захотел, чтобы она звучала по радио до самой твоей смерти? Неужели было так трудно не называть пионерский галстук "ошейником", не издеваться над помполитом, пользуясь его малограмотностью, не рассказывать анекдоты о Брежневе? Каждый день своей взрослой жизни ты убивал веру в эту страну и в себе, и в тех, кто стоял рядом. А потом еще удивлялся, когда развалился Союз.
Весь в расстроенных чувствах я вышел во двор. Как у условно выздоровевшего, была у меня теперь свобода передвижения без права выхода за калитку. Взрослые были при деле. Дед копался в стиральной машинке. Затягивал гайки крепления двигателя семейным ключом. Судя по тазику с грязной водой, в котором гуляла грязная мыльная пена, бабушка здесь уже побывала и теперь готовила начинку для пирожков. Без них в дороге никак. Мимо смолы прогрохотал на бричке Иван Прокопьевич. Обернулся, кому-то кивнул головой. Из-под соломенной шляпы мрачно свисали усы.
