Кто поверит эху? - Часть 2

...Он не избрал бы себе такое посмертие, если бы знал, на что оно похоже на самом деле. Даже ради любимой жены не избрал бы — лучше убить ее самому, лишь бы она не стала такой.

Посмертие оказалось тесным и одинаковым. Либо сон — но неспокойный, позволяющий по мельчайшей дрожи земли, запаху ветра знать о приближении людей. Либо это был голод, почти не оставляющий рассудка — все тело словно превращалось в одну огромную пасть, и мало что могло остановить ее в поиске и добывании пищи.

А потом, сытые, они ненадолго обретали полный рассудок, и мало того — почти себя-прежних. Могли улыбаться, ласкать друг друга, даже дурачиться. Но в отличие от тех, какими были когда-то, острей ощущалась любая мелочь. Вот так капля дождя катится по коже, вот так ветерок холодит губы, а такая — теплая, шершавая — земля под босыми ногами. Раньше он не замечал прелесть этих неброских граней бытия, а ведь жизнь состояла из них больше, чем из размышлений и слов.

И в такие мгновения он был, наверное, счастлив, до тех пор, пока мир его не разрушился. Хоть на самом-то деле мира не стало с того мгновения, как направил нож в собственное горло, когда то же сделала с собой любимая женщина...

Потом вновь приходил сон или голод...

Он бы убил этого мальчишку, и снова ощутил жизнь во всей полноте ненадолго — хоть без любимой жены это почти не имело смысла. Но именно ради нее удержался. С голодом совладать все-таки можно, а других, которых удастся направить по нужной тропе — не найти.

Мертвые тоже могут быть счастливы. И могут ненавидеть.

Энори велел убивать стражей в казармах, хотел посеять страх и через это разделаться с кем-то. Убивать — и слушать, что говорят. Но этот парень мог привести к своей девке, сломавшей гребень, поэтому тори-ай и пытался его выпустить. После же понял — он может помочь и в большем. Он не боится, и, поверив словам про Энори, не кинется наутек. Пусть поживет пока...

Глава 35

Письмо, зашитое в кожаный футляр, принес офицер, один из доверенных лиц Тагари Таэны. Был он весьма бледен, и только военная выучка помогла ему рассказать все толково и связно. Невдалеке от пристани нашли убитого; по ряду признаков, незаметных на первый взгляд, он принадлежал землям рухэй, хоть это не могли утверждать с уверенностью.

Похоже, его умертвили, чтобы ограбить — рядом валялась серебряная монета. Ее, закатившуюся под бревно, могли не заметить грабители — а кошелька или других ценностей не нашли при убитом. Только шнурок, на котором обычно держался кошель.

Зато при нем нашли этот плоский невзрачный футляр, не глянувшийся грабителям — и вскрыли, и таково было содержание письма, что офицер, прочитавший его, немедленно испросил у генерала позволения видеть его.

Дозволение было получено; стоило Тагари бросить взгляд на покрывающие лист ломкие знаки, и он все понял, и сам не разобрал в первый миг, не поверил или сложилось одно к одному то, что тяготило последние месяцы.

— Оставь меня, жди за дверью, — приказал своему офицеру, и принялся читать, и в крови просыпалось что-то, похожее на рождающийся в небе гром.

"Посланник ваш задержался в пути, я думал, он не появится вовсе. Надежен ли он? Пока лучше не поднимать головы, я дам знак..."

Он говорил — наводнение через месяц, горы Эннэ, граница. Занять подготовкой к предсказанному бедствию, чтобы пропустили удар?

Верить? Не верить? Кого расспросить об этом? Уж не его самого...

Вспомнил, как Энори проводил допрос пойманного лазутчика. Тогда сказал — хотят посеять смуту, заставить подозревать каждого. И еще сказал — тот, кого подкупили, мелочь... Что из этого правда?

А Кэраи давно не верил ему...

"Младший пока не опасен, генерал ему больше не верит; если надо, он и вовсе не проснется однажды".

Ни с чем не мог Тагари Таэна спутать этот почерк — руку воспитаннику ставила Истэ, женщина, о какой рад бы забыть, но как забудешь ее? Она просиживала с найденышем, наделенным волшебной силой, целые дни. А потом не стало ее в доме, и занятия прервались... сам же он не придавал значения красоте письма, и навсегда остался ломким и неровным почерк.

Мальчишка, чьим уделом должна была стать нищая жизнь у полуразвалившегося моста — он получил больше, чем мог мечтать любой в этой провинции, достиг предела возможного. Тот, кому рождением уготована была грубая одежда, простая, несытная еда, вечно склоненная голова — тот получил возможность решать, куда повернет военный отряд, получил лучших лошадей и в любое время вхож к наследнику хозяина Хинаи. Он порою был невообразимо дерзок, заставлял отступить самого Тагари...

Некстати слова брата пришли на ум: "То, что он так и не прекратил видеться с этой девочкой, ерунда. Я могу понять увлечения, и, пожалуй, не смог бы всерьез осуждать. Но мой человек успел передать: вокруг домика рыщут какие-то люди, вряд ли с добрыми намерениями. Потом он исчез. Думаю, его уже нет в живых".

"Причем здесь Энори?" — спросил тогда генерал.

"Ты веришь в его дар, позволяющий слышать, как мышь поет колыбельные — он обязан был знать. И он молчит. Кто бы ни подсылал людей, Нэйта или еще кто — он или с ними, или ведет свою игру".

Он заручился поддержкой Дома Аэмара... и Тагари сам позволил ему.

Генерал снова взялся за свиток.

"Подождите еще, — говорилось в письме. — Я скажу, когда и как можно атаковать. Генерал в горах опасен, как росомаха, но удара в спину не ждет. А после смерти сына и вовсе..." — лицо Тагари побагровело, он отложил бумагу.

— Господин генерал... — принесший известие офицер наоборот, побледнел, хотя и в дом этот вошел уже отнюдь не в цветущем виде.

— Доставить его сюда.

— Слушаюсь.

— Не вам, — Тагари с силой ударил в маленький бронзовый диск, вызывая слуг. — Не хочу, чтобы он заподозрил... Впрочем, пусть и ваши люди ищут его, только не трогайте, держитесь подальше — но глаз не спускайте. Он должен быть у одной из своих девиц.

— Но правда ли в этом письме?

— Вот и выясним.

"После смерти сына..."

Тагари прикрыл глаза. Сквозь закрытые веки почудилось пламя — когда горела крепость, Энори смотрел и смеялся...

**

Перед грозой все сильнее болел висок, а тучи наползали одна за другой, теснились, и никак не могли пролить на землю ни капли дождя. Тагари хмуро вертел в руках новый кинжал-анару, небольшой, серебристый. Оружейники передали его в дар ко дню рождения Тайрену, только вот он так и не отдал. Зачем такому болезненному ребенку оружие? Стальной отблеск напоминал о дожде, и будто ослаблял головную боль. Все та клятая балка... И не менее клятый воспитанник.

Посланные за Энори не нашли его в городе — и докладывали об этом; и только ушли последние сомнения в том, что он скрылся, как советник появился на пороге, довольный жизнью и собой. Его не было всю ночь, перед тем заверили слуги. И, как знал Тагари теперь, в квартале развлечений его тоже не видели.

...Он пропадал, когда хотел и насколько хотел, принимал просителей в этом доме — и крестьян, и Небо знает кого — и приводил сюда своих женщин... наверняка та девка не была единственной, слуги просто молчат.

Он уверился в собственной неуязвимости — а теперь, когда генерал, несмотря на все оплошности Энори, не возразил против возможного брака...

— Что ты делал сейчас? — опустил анару, спросил, желая быть справедливым, хотя гнев рвался наружу.

— Был в предместьях, недалеко от Храмовой Лищины.

Тагари сжал свободную руку в кулак, увидев эту столь привычную и столь ненавистную сейчас легкомысленную улыбку.

— Мне слишком часто в последнее время приходится тебя искать. А еще говорил о браке с девушкой Аэмара! Думал, словами о наводнении ты исполнил свой долг на год вперед? Что ты узнал насчет смертей в гарнизоне?

— Они прекратились с того дня, как сбежал из-под стражи приговоренный, которого там содержали. А с его бегством связывают целых три Дома, включая этот. Я был не прав, пытаясь решить уже эту проблему?

— Хм... — Тагари не нашелся, что возразить, но чуть притихший гнев разгорелся снова, только подумал — и его Дом оказался запятнанным, а все из-за этой девки, притащенной сюда Энори.

А тот спросил как ни в чем не бывало:

— Я могу идти?

И полный глупец заметил бы, что советник думает о чем-то своем. Он, такой чуткий всегда, последние недели был поглощен некими собственными делами. Слуги удивлялись — он, всегда издалека знавший, кто подходит к дверям, сейчас замечал их уже едва ли не в самой комнате.

— Погоди... Мой брат вновь почувствовал себя много хуже. Микеро не знает, в чем дело. Мог ли это быть яд, или иное что?

Он удивился, как удивляются глупости, глаза расширились:

— Кому это могло понадобиться?

"Та цветочная отрава была воспринята им как должное, и в письме он просил не беспокоиться", — промелькнуло в голове генерала. Но стоило солгать — и он удивился. Всплыл в голове давний разговор о Сосновой крепости — об этом рассказывал брат. Врач убеждал, что мальчик не перенес бы дороги, а Энори....

— Я хочу отправить сына в Сосновую. Он снова просился.

— Может, это и к лучшему.

— Ты с ним не поедешь, — отрывисто сказал Тагари. В голове отдалась пульсирующая боль.

Энори только пожал плечами:

— Решать его отцу...

— Я доверил тебе жизнь наследника. Но больше я не хочу, чтобы ты занимался им, — голос Тагари потемнел.

— Как угодно. Может быть, ему самое время умереть сейчас, раз вы только и норовите его у меня отнять. Хватит, пожил достаточно, — привычная усмешка, только на сей раз откровенно злая, прозвучала в голосе, и была непереносима в этот миг.

— Что ты сказал?! — перед глазами всплыли строки, будто не черной тушью начертанные, а запекшейся кровью.

"После смерти сына и вовсе..."

Лазутчик, переставший дышать после допроса его советником. Тай-эн-Таала — кто мог поджечь ее, обронив лампу на галерее? Сосновая крепость... Брат, отрава — и девушка, чью шпильку нашли в комнате. Кто, как не Энори ныне держит ее при себе?

Письмо...

Голова все сильнее болела, железные обручи, стянувшие ее, раскалялись.

— И ты позволишь Тайрену умереть? — тихо спросил генерал. Ощутил, что продолжает держать что-то в руке. Ах, да... подарок для сына.

— Может, это было бы для него счастьем!

— Прости меня, Сущий! — перед глазами полыхнуло багровым, и грохот раздался в ушах, будто снова рушилась крепость.

Ухватил за руку, рывком развернул спиной к себе, толкнул вниз — тот не удержал равновесия, падая на колени. Генерал выпустил его руку, сгреб в ладонь волосы Энори, нажал на затылок, вынуждая наклонить голову. Узким лезвием полоснул по шее — сбоку, полукругом под подбородком, с силой, чтобы наверняка.

Кровь хлынула.

Оттолкнул Энори; — тот упал на бок, попробовал приподняться на локте, другую руку прижал к горлу — бессмысленный жест; в глазах плеснулись растерянность и удивление.

Не боль.

Умер он довольно быстро — но Тагари показалось, что прошла вечность.

На деревянных ногах шагнул к бывшему советнику и воспитаннику. Ярко-алая кровь залила, казалось, всю комнату — генералу почудилось, что и смоляные волосы, разметанные в кровавой луже, становятся алого цвета.

Тагари Таэна отвел глаза от тела, занавесью вытер клинок, бросил так, что он вонзился в половицу, и вышел, стараясь ступать туда, где не было крови.

**

Самого доверенного слугу отца Кайто терпеть не мог. По его мнению, все важные вещи пора было доверять сыну, а не этому темнолицему молчуну. Однако отец со своими секретами сына знакомить не спешил, предоставляя тому наслаждаться всеми благами богатства и юности.

Что последние несколько дней отец как на иголках, Кайто заметил. Попытка сунуться с расспросами успехом не увенчалась, а собственные догадки он строить уже не пытался — не охота, здесь он почти всегда попадает мимо цели. Да и скучно было заниматься гаданиями.

Любуясь новым ножом, с рукоятью черного дерева с золотой накладкой, юноша заметил, как этот самый доверенный слуга появился возле изысканно убранной беседки, где отец проводил послеобеденное время. Широкое лицо никогда не было особо подвижным, но сейчас казалось совсем уж деревянным, вроде рукояти ножа. Кайто насторожился и последовал за слугой в надежде приобщиться наконец к семейным секретам.

Кайто видел, как тот что-то прошептал отцу на ухо, и Тори Аэмара стал белее сахарной пыли. Сразу осунувшись, он с трудом поднялся, едва не опрокинув столик, отмахнулся от подскочившего сына и пошел к себе — походкой старика.