Вдали от суеты

Конечно, было совершенно ясно, что использование пышных выражений в речи является глупостью, поэтому я решил говорить просто и внятно, разбавляя приводимые аргументы забавными историями, случавшимися во время кампании. Для того, чтобы не сбиться, я изложил план в надлежащем порядке, пронумеровал и запомнил каждый аргумент с сопровождающим его анекдотом, связанным с ним тем или иным образом. Синопсис, если только в данном случае можно использовать это слово, представлял собой нечто вроде приводимого ниже, за исключением специфических фраз и оборотов, которые не могут быть здесь воспроизведены.

РЕЧЬ.

1. Exordium (начало), выстроить в соответствии с известным выражением Вальтера Скотта, "Вот человек, что душу погубил" и т.д.

2. Доводы, представляющие собой рассказ о случае с Хотчкиссом, который провел на крыше своего дома всю ночь. (Подробности ниже.) Преподнести эту историю таким образом, чтобы представить слушателям картину того, каким образом оппозиционная партия на выборах останется ни при чем. (Говорить сильно и убедительно, сделать паузу для аплодисментов).

3. Доводы, в подтверждение которых следует история индейца-кикапу, который, на равнине, увидел приближающийся локомотив и, решив, что это какой-то особой породы бизон, решил изловить его, чтобы взять первый приз на сельскохозяйственной ярмарке кикапу. Он привязал лассо к своему поясу, а другой его конец набросил на дымовую трубу локомотива. Поезд не остановился; а когда на станции кондуктор пошел осматривать состав, то увидел веревку, обвивавшую трубу, на другом конце которой имелся маленький кусочек мяса медного цвета. Это будет прекрасной иллюстрацией недальновидности попыток консерватизма воспрепятствовать поступательному движению чистого, просвещенного либерализма к более совершенной цивилизации и т.д., и т.п.

4. Доводы, а затем анекдот о голландце из графства Беркс, штат Пенсильвания, который 10 октября 1866 г. вышел во двор, чтобы поднять американский флаг. Затем он поднял ружье и салютовал выстрелами семнадцать или восемнадцать раз, после чего запустил шесть пачек фейерверков и прокричал троекратное ура в честь Союза. Таким образом он веселился целый день, в то время как его соседи собрались возле его забора и наблюдали за ним, уткнув подбородки в сложенные руки, попутно переговариваясь, что это с ним стряслось. Оказавшийся среди них посыльный завел с голландцем беседу. К своему удивлению, он узнал, что голландский земледелец празднует Четвертое июля 1859 года. Он не знал, какая нынче дата, поскольку отмечал время, делая зарубки на столбе; несколько раз заболев и по этой причине не сделав отметин, он превратил свой календарь в нечто кошмарное. Когда он узнал, на сколько отстал в своих расчетах, то был полностью подавлен; затем послал в лавку за фейерверками, бочкой пороха и принялся наверстывать упущенное. (Вложить в рассказ как можно больше юмора, и сделать упор на том, что никто, кроме члена партии-конкурента, не мог позабыть о славной годовщине рождения нашей страны; добавить, что ей придется сильно потрудиться, чтобы встать вровень с представителями нашей партии, являющимися безусловными патриотами, что признано всеми в стране).

5. Доводы, проиллюстрированные описанием наивного человека, наивного настолько, что доверился купленному патентованному огнетушителю и поджег свой дом, чтобы убедиться в его безукоризненной работе. В то время как дом был охвачен бушующим пламенем, огнетушитель выдал пару-тройку хлипеньких струй, после чего затих окончательно; дом через пару часов превратился в золу. Сказать, что наши соперники подносят факел анархии к правительственному зданию, но есть огнетушитель, который не только не сломается в самый ответственный момент, но утихомирит пламя и навсегда отобьет охоту к пожарам у этих самых соперников, и что таким огнетушителем является наша партия. (Дождаться, пока стихнут продолжительные аплодисменты).

6. Доводы, подтверждаемые историей фермера из графства Сассекс, который был озадачен лживостью своей жены. До того, как они поженились, она клялась, снова и снова, что могла поколоть четыре вязанки дров в день, но после церемонии бракосочетания обнаружилось, что молодая ввела фермера в заблуждение. Коварная женщина не могла порубить более полутора-двух вязанок, муж был коварно обманут и потребовал на этом основании развода, который единственный мог послужить бальзамом на его душевную рану. Это послужит иллюстрацией того, что наши политические враги обманывали нас пустыми обещаниями сократить долг, провести реформы и т.д. и т.п.; ничего из обещанного они не выполнили, и теперь нам следует избрать такое правительство, которое будет отвечать за свои слова и т.д. и т.п.

7. Заключение и история собаки коммодора Скаддера, которая, в один прекрасный день, отправилась со своим хозяином на охоту за куропатками. Собака сделала стойку, коммодор прицелился, но в этот момент, внезапно, получил приказ отправиться в море сроком на три года. Он выронил ружье, оставил собаку стоять там, где она стояла, и поспешил выполнить приказ. Три года спустя, вернувшись, он поспешил на поле; там все еще лежало ружье, рядом со скелетом собаки, застывшем в стойке, а чуть дальше обнаружились скелеты куропаток. Показать, что наши противники в негритянском вопросе напоминают эту собаку. Несколько лет назад они сменили нас, обещая решить этот вопрос, но вот, мы возвращаемся, а воз и ныне там. Закончить речь соответствующими выводами, выслушать бурные аплодисменты.

Признаю, эта речь была не из самых сильных. Некоторые доводы откровенно слабыми, а некоторые истории казались притянутыми за уши. Но для массовых митингов большего и не требовалось, и я был убежден, что произведу хорошее впечатление, вызвав смех и, возможно, должный энтузиазм. Недостатком также являлось то, что у меня было мало времени к ней подготовиться. Как только поезд тронулся, я достал свои заметки из кармана и заучил их наизусть. Затем превратил их в некое подобие речи в своем мозгу. Получилось более-менее удовлетворительно. Мне кажется, я повторил ее не менее десяти раз между Нью Кастлом и Довером, пока, наконец, не был готов повторить ее на одном дыхании. В купе рядом со мной оказался чернокожий джентльмен, немного нервничавший, заметив, как я постоянно что-то бормочу; он встревожился еще больше, когда я один или два раза, забывшись, поворачивался к нему и яростно жестикулировал. Наконец, когда я закончил, повторив несколько раз "Вперед — за ваши домы и алтари!..", и, для произведения большего эффекта, изо всех сил вонзил зонтик в пол вагона. Но его острие угодило во что-то мягкое. Не исключено, что это была нога чернокожего джентльмена, ибо он поспешно вскочил, воскликнул: "Черт возьми!", выскочил из купе и всю оставшуюся поездку простоял у бочки с водой, глядя в мою сторону и, вероятно, размышляя, насколько опасно маньякам, подобным мне, разгуливать на свободе.

Когда поезд прибыл в Довер, я был рад увидеть встречавших меня на перроне председателя местного комитета с восемнадцатью согражданами и духовым оркестром. Стоило мне выйти из вагона, оркестр грянул "Смотрите, вот идет герой!" Я прошествовал в здание вокзала, сопровождаемый председателем и группой поддержки. Они выстроились вокруг полукругом и с восторгом уставились на меня. Потом я узнал, что ими была получена информация из Уилмингтона о том, что я являюсь одним из самых замечательных ораторов в Штатах. Нельзя было не заметить их восхищения и энтузиазма; и у меня пару раз тревожно екнуло сердце, стоило мне только подумать о возможности провала.

Оркестр прекратил играть, и председатель предложил приветствовать "нашего красноречивого гостя" троекратным ура. Что и было исполнено с необыкновенным порывом. Затем председатель вышел вперед и приветствовал меня в следующих словах:

— Мой дорогой сэр, позвольте мне с чувством неподдельного удовлетворения, — могу ли я добавить, что вы оказали нам честь? — приветствовать вас в городе Довер. Вы прибыли к нам, сэр, в тот самый момент, когда сердце каждого истинного патриота преисполнено надежды на славную победу над врагами нашими; вы прибыли, сэр, в тот самый момент, когда наша великая партия, истинная хранительница свобод и движитель американских принципов, вступает в борьбу со смертельными врагами нашей страны; в тот момент, сэр, когда американский орел, эта гордая птица, которая парит, подобно нам, к солнцу, выказывая полное пренебрежение к изменникам радостным криком; когда знамя свободы, славный символ нашего государства, волнуется над нашими головами и ведет к победе; вы прибыли, сэр, побудить вашим красноречием сердца наших сограждан, чтобы вдохновить яркой речью души тех, кто уклоняется от исполнения своих обязанностей участия в выборах, чтобы передать словами картины пожаров, катастроф, стыда, позора и полного разорения, которые постигнут нашу землю в том случае, если победят наши враги, вам хорошо известные, и в этом мы заслуженно станем предметом насмешек и презрения всех честных людей. Мы окажем вам радушный прием, и, уверяю вас, что завтра же Довер ответит вашему призыву, отдав свои голоса на выборах справедливости, правде и правам человека, так что консервативные волки, поджав хвосты, трусливо попрячутся в своем логове. Добро пожаловать, сэр, трижды добро пожаловать в наш город!

Я стоял и взирал на этого человека в продолжение его речи с постоянно крепнущим убеждением, что обязан ответить ему чем-то подобным. Нужно ли говорить, что она наполнила меня ужасом? Мне никогда в жизни не приходилось выступать с подобными речами, я был положительно уверен, что не смогу сделать этого и сейчас. Я подумал, что было бы неплохо вывалить на головы этого председателя и его извергов-помощников всю речь, подготовленную для вечернего митинга; но это показалось мне настолько неуместным, что идею пришлось оставить. А кроме того, что я сказал бы вечером? Подобающего выхода из ситуации не было, она усугублялась еще и тем, что все они разделяли убеждение, будто перед ними опытный оратор, который, готов выступить в любой ситуации и по любому поводу. Я оказался в крайне неловком положении; и когда председатель закончил свой спич, у меня на лбу выступил холодный пот и дрожали колени.

К счастью, руководитель оркестра, воспользовавшись возникшей паузой, чтобы придать себе больший вес, взмахнул руками, и оркестр порадовал нас несколькими умопомрачительными вариациями на тему "Звездного флага".

Пока мы стояли, слушая музыку, я заметил, что энергичный джентльмен, игравший на барабане и тарелках, взирает на меня, как мне показалось, с пренебрежительной улыбкой. У него был очень холодный взгляд, и, когда он вперил его в меня, я почувствовал, что он видит меня насквозь, этого несчастного, который заявляет претензии на ораторское искусство. Я оробел. Этот взгляд унижал меня; я больше не чувствовал себя воодушевленным, когда оркестр добрался до высоких нот "земля свободы, прибежище отважных". Я видел презрение, проистекавшее из этих глаз, и предощущение триумфа. Человек-барабан знал, что мой час пробил. Он в последний раз ударил тарелкой о тарелку и замер. Мне следовало начинать свою речь. Склонившись к председателю, я сказал:

— Господин председатель и сограждане, бывают времена... времена... бывают времена, когда, сограждане, когда... когда сердца... бывают времена, говорю я, господин председатель и сограждане, когда сердца... сердца...

Я застрял, и никак не мог подобрать нужного слова.

Человек с холодным взглядом, казалось, готов был сыграть торжествующую мелодию на своем барабане с тарелками. В исступлении и отчаянии момента, я решил взять некоторые поэтические фрагменты из своего вступления и составить из них наскоро речь, вне зависимости от того, подходит она к случаю или нет. И я начал снова:

— Бывают времена, говорю я, сограждане, и господин председатель, когда сердце говорит: "вот тот, кто душу погубил, кто никогда не говорил: "Мое — родные мне места!", не защемит чье сердце боль, лишь ноги понесут домой, с чужбины, где бродить устал. Такого встретив, сам приметь..." (Тут я жестом указал на улицу, и один из сограждан, который, казалось, не понял, о чем идет речь, бросился к окну и выглянул наружу, как будто собираясь вызвать полицию, чтобы она арестовала негодяя.) "Тут менестрель не станет петь". (Здесь руководитель оркестра склонил голову, словно бы отнеся смутный намек в моей гениальной речи на свой счет; однако человек с барабаном ответил издевательской улыбкой, словно бы говоря: "Это тебе не поможет. Меня на это не купить".) "Хоть чин высок и славен род, и роскоши невпроворот. Пусть есть и титул, и доход, собой одним изгой живет. Что ценно всем — ему не в счет, он дважды для других умрет, вернется в смрад, где встретил свет, без слез, без чести, не отпет"*.

Я остановился. На мгновение повисло неловкое молчание, как если бы все ждали, что я продолжу. Но я надел шляпу и взял наизготовку зонтик, давая тем самым понять, что моя речь закончена. Было совершенно очевидно, что никто меня не понял. Один человек, видимо, решив, что я жалуюсь на инцидент, происшедший со мной в поезде, отвел меня в сторону и шепотом, но конфиденциально, спросил, не было ли лучшим для меня обратиться по поводу случившегося к проводнику. Другой осведомился, уж не губернатора ли я имею в виду. Я ответил: "Нет, моя речь носит поэтический характер, я процитировал одно известное стихотворение". Человек, казалось, был удивлен, потом спросил, от кого я его получил. "Это из Мармион". "Не знаю такого. Должно быть, он из Филадельфии?" После этих его слов я несколько погрустнел. Взял председателя под руку, и мы пошли по направлению к коляскам, причем человек с холодным взором и барабаном изо всех сил лупил в него, словно бы вымещая на нем свое желание прибить меня на месте, но не имея возможности это сделать.

Мы сели в коляски; образовалась процессия, поскольку оркестр следовал за нами пешком, исполняя "Привет, вождь!" Я ехал в одной коляске с председателем, который настаивал на том, что я должен держать в руке американский флаг. По мере нашего продвижения по улице, толпа несколько раз приветствовала нас неистовыми криками, и председатель заявил, что было бы очень хорошо, если бы я время от времени вставал и кланялся. Я так и сделал, заметив, относительно последнего, что вся встреча от начала и до конца выглядит совершенно несуразно.

Председатель сказал, что ему только что пришла в голову мысль, будто люди на улицах ошиблись относительно характера шествия.

— Видите ли, — сказал он, — в городе имеется цирк, и, боюсь, нас приняли за цирковое шествие, а вас — за Короля Воздуха. Этот монарх имеет телосложение, подобное вашему, и также носит усы.

Король Воздуха добыл титул и престол, высоко подпрыгивая и совершая двойное сальто-мортале, прежде чем приземлиться; кроме того, он умел балансировать на канате, стоя на одной ноге и держа в руках шест. У меня не было ни малейшей охоты претендовать на его скипетр или воспользоваться его популярностью, поэтому свернул флаг, надвинул шляпу на глаза и перестал вставать и раскланиваться.