Проклятие Раду Красивого

Я смотрел на Мехмеда, и на мгновение мне показалось, что тот ещё в шатре узнал меня, а теперь зачем-то выгораживает, однако султан сейчас выглядел глуповатым и уж слишком самодовольным. Если бы он выгораживал меня, то в его лице была бы тень укора: "Зачем, Раду? Зачем ты хотел меня убить?"

Ничего этого я не видел, а видел лишь безбрежную гордыню. Мехмед как будто говорил: "Вот я сам смог защититься от убийцы. Вы все мне не нужны. Захочу, так найду себе других слуг. А я вам нужен, потому что только у меня на службе вы сможете возвыситься и обогатиться".

"Нет, — думал я, глядя на Мехмеда и удивляясь, что тот так промахнулся в догадках. — Он и вправду решил, что это был мой брат, а не я". Ведь если б Мехмед узнал меня, когда я явился в шатёр как убийца, то всё происходило бы иначе. Султан, наверное, сразу бы крикнул, увидев у меня в руке кинжал: "Раду, остановись".

К тому же, Мехмед не испугался бы. Он никогда меня не боялся. Мне вспомнилась давняя история, когда я хотел перерезать ему горло ножом для фруктов. Султан поймал меня за руку, но, даже подозревая, что у меня было намерение убить, не отобрал нож.

Тогда почему же теперь Мехмед испугался так, что даже не сообразил позвать вооруженную охрану вместо безоружных слуг? Почему бросал этих слуг против меня, обрекая их на смерть? Ведь мог просто сказать: "Раду, всё кончено. Ты не уйдёшь".

Правда, он мог не назвать меня по имени из-за того, что хотел выгородить. Но тогда зачем Мехмед повелел своим слугам схватить меня? Ведь мог бы просто уйти из спальни вместе с ними, и это дало бы мне прекрасную возможность избежать поимки и разоблачения. Однако султан стремился схватить меня и увидеть лицо. И я бы попался, если б не появился Гючлю. Именно Гючлю спас меня, а вовсе не султан.

"Нет, — сказал я себе. — Мехмед принял меня за моего брата. Принял потому, что ждал чего-то подобного очень давно. Возможно, последние десять лет, то есть с тех пор, как начал бояться, что Влад станет мстить за моё растление".

А ведь я и вправду оказался похож на брата, когда надел два кафтана — один поверх другого — и от этого моя фигура стала казаться плотнее. Не стало тонкой талии. Плечи сделались шире, а руки — толще, будто там мышцы. К тому же цвет моих волос и почти всё лицо скрывала ткань, обмотанная вокруг головы. Я действительно выглядел, как Влад. И почти ощущал себя им — смелым, несломленным человеком.

— Думаю, ты в опасности, Раду-бей, — меж тем сказал султан. — Думаю, что твой брат попытается убить тебя тоже.

Я хотел улыбнуться и в очередной раз показать, что не боюсь своего брата, как вдруг откуда-то снаружи раздался звук, похожий на раскат далёкого грома. Я не сразу понял, что это пушечный залп.

* * *

Услышав, как палят пушки, Мехмед решил показать себя смельчаком, поэтому не стал посылать человека, чтобы тот выяснил, что случилось. Вместо этого султан вышел из шатра сам, а все военачальники, и я тоже, последовали за своим повелителем.

Мехмед, стоя перед шатром, внимательно вслушался в гром и непринуждённо заговорил с Махмудом-пашой и Исхаком-пашой. Втроём эти турки пришли к выводу, что мой брат как обычно напал на лагерь, а турецкие воины, как обычно, отстреливаются.

Тут-то из толпы и появился мелкий турецкий начальник, который осмелился прервать высочайшую беседу, чтобы сделать доклад. Смельчак являлся подчинённым Махмуда-паши, но поскольку великий визир находился возле султана, доклад был сделан самому султану, и, кажется, только тогда все обратили внимание на то, что доспехи докладчика забрызганы кровью, которая была наскоро и потому неполностью стёрта.

— Люди Влада-бея напали на северную сторону лагеря. Они захватили часть укреплений, а вместе с укреплениями захватили пушки, которые там были. Люди Влада-бея теперь стреляют по нам из наших пушек. Что нам делать? Мы не можем отогнать людей Влада-бея назад за укрепления.

Я чуть не подпрыгнул от радости и подумал: "Неужели, мне всё-таки удалось помочь своему брату хоть чем-то?" Пусть я не обезглавил турецкую армию, но на время почти лишил её руководства! Ведь из-за ночного покушения Мехмед собрал совет в шатре. Сюда собрались главные военачальники со всего лагеря, а значит — в самом лагере их не осталось, в том числе возле северных укреплений, на которые напал мой брат.

При этом турецкая армия была так устроена, что всякое самоуправство в ней наказывалось очень строго. Вот почему начальники средней руки не осмеливались принимать решение, хоть сколько-нибудь выходившее за пределы их полномочий. Например, один такой начальник никак не стал бы договариваться с другим о совместных действиях против неприятеля. На совместные действия всегда испрашивалось разрешение вышестоящего.

В итоге те, кому было поручено охранять укрепления, охраняли и отчаянно дрались с людьми моего брата, а остальные турки лишь готовились к битве, отправив посланцев к султанскому шатру.

Султан опять посетовал на нерадивость своих слуг, но уже через полминуты начал быстро отдавать указания Махмуду-паше, подчинённым Махмуда-паши, присутствовавшим на совете, а также подчинённым подчинённых Махмуда-паши. Последние, как выяснилось, давно прибыли к шатру, но оказались не такими смелыми, как недавний докладчик, и не решились "беспокоить" участников совета.

Затем все, кроме Махмуда-паши, побежали исполнять указания. Великий визир позволил себе удалиться не бегом, а торопливым шагом. Человеку, который является вторым лицом в Турецком государстве, всё-таки не подобает бегать, однако, если бы великий визир знал, что случится чуть позже, то наверняка бы побежал, путаясь в полах длинного халата. Возможно, если бы Махмуд-паша прибыл в северную часть лагеря чуть раньше и успел возглавить обороняющихся, всё сложилось бы иначе. Однако не успел.

Мехмед только-только вернулся в шатёр и начать говорить с оставшимися военачальниками о том, что в течение завтрашнего дня надо непременно дойти до Тырговиште, как Махмуд-паша вернулся, весьма смущённый.

Поклонившись, великий визир доложил:

— Повелитель, конница Влада-бея ворвалась за укрепления. Мы не можем сдержать её. Она пробивается в сторону твоей ставки. Нам надо немедленно готовиться защищать центр лагеря.

Ах, видели бы вы Мехмеда! Даже я, сидя от султана довольно далеко, заметил, как у него лицо вытянулось и побелело!

* * *

Жаль, что Мехмед велел мне оставаться в ставке! Всё, что мне следовало сделать, это приказать своим четырём тысячам воинов поседлаться, сесть на коней и построиться вокруг султанского шатра бок о бок с личной конной охраной Мехмеда.

Это был первый в моей жизни бой, и потому теперь я сидел не на своём дымчато-сером жеребце, на котором путешествовал, а на другом, боевом коне. Этот другой был гнедого окраса и более крупный по сравнению с прежним.

Конечно, я сел на нового коня не впервые — ездил на нём и раньше, чтобы привыкнуть, но совсем чуть-чуть. Серый нравился мне гораздо больше, мы с ним сроднились, а гнедой будто и не считал меня хозяином. Боевой конь оказался более сдержан по характеру и больше следил не за моим настроением, а за тем, что происходит вокруг. Животное явно привыкло ходить в строю, а дымчато-серый мой товарищ не смог бы долго оставаться спокойным среди других коней, попробовал бы кусать их.

"Ничего. Главное, чтобы новый конь тоже оказался резвый", — думал я и надеялся, что Влад всё же пробьётся к ставке и устроит здесь бой, сумятицу, а мне удастся, воспользовавшись этим, уехать из султанского лагеря как можно дальше.

"Утром меня, наверняка, схватят румынские дозоры и отвезут к Владу", — подумал я. О том, что в нынешней ночной битве для меня — как и для моего брата! — возможна смерть, я не думал. Совсем не думал. Даже доспехи надел только после того, как турецкий начальник, помогавший мне управляться с моими конниками, напомнил, что надо надеть.

Пока я надевал кольчугу и прочее, вокруг трубили трубы. Это означало, что воины строятся в боевой порядок, а слуги убирают палатки, чтобы не мешали сражаться. В темноте, когда перед глазами постоянно мелькали люди с факелами, мне трудно было что-то понять, но трубы подсказывали.

Наконец, мельтешение огней прекратилось, в султанской ставке всё замерло, и вот я, уже сидя в седле, оглядывался вокруг — на своих построившихся воинов. Гючлю, конечно, находился где-то среди них, но я его не видел. В неровном свете факелов мне виделись только ближайшие ко мне всадники, в том числе мой знаменосец, и морды их коней.

Лица всадников казались суровыми, а морды лошадей имели внимательное выражение. Кони, как и их хозяева, прислушивались к шуму битвы, который с каждым мгновением становился всё сильнее. Крики, звон железа, а где-то совсем далеко раздавался гром пушек, за последние полчаса уже ставший привычным.

Все, кроме меня, непрерывно озирающегося, смотрели на север. Мой конь тоже стоял головой на северную сторону. Перед его мордой начинался строй янычаров. Им первым выпало принять на себя удар конницы Влада. Свою конную охрану и моих воинов султан собирался пустить в дело только в крайнем случае.

Сам Мехмед находился на юго-востоке своей ставки. Об этом я мог судить по яркому пятну света, ведь вокруг турецкого правителя собралось больше всего людей с факелами. Иногда мне казалось, что я вижу даже силуэт Мехмеда, восседающего в седле. Я ориентировался по высокому островерхому шлему, ведь у султана этому шлему следовало быть самым высоким. А может, шлем, который я видел, принадлежал Исхаку-паше?

Махмуд-паша рядом с султаном не присутствовал, потому что по-прежнему пытался сдержать конницу моего брата, но явно без успеха, ведь шум битвы всё приближался.

По звуку это казалось похоже на надвигающуюся морскую волну, но волна двигалась слишком медленно. Невероятно медленно. Наверное, не я один устал ждать.

И вот крики стали совсем близкими, и послышался странный звук, как если б кто-то барабанил по деревянным доскам. Так оно и было. Это турецкие воины из основного лагеря, теснимые конницей Влада, оказались прижаты к укреплениям, окружавшим ставку. Турецкие воины упёрлись в вал, надставленный деревянными щитами, и кто-то, наверное, пытался перелезть, но янычары принялись защищать эти укрепления.

Я слышал крики на-турецком:

— Прочь! Прочь, трусливые твари! Прочь, сыновья ослов! Куда вы лезете? Идите и сражайтесь! Прочь, а то мы сами вас убьём! Прочь!

Однако янычаров было мало, а тех, кто лез к нам, много. Вот раздался скрип и треск падающих щитов, но не впереди меня, а где-то сбоку, с западной стороны — там, где стояло меньше всего янычар. А ещё раздался рёв, и я вспомнил, что с той стороны также находились верблюды.

Наверное, этих животных полагалось бы выгнать прочь из ставки, но их же насчитывалось почти восемьсот. Чтобы поднять на ноги такое стадо и выгнать, требуется время. Влад не дал людям султана этого времени, и вот верблюды, когда на них побежала толпа кричащих турецких воинов, поднялись на ноги сами, взревели. Слуги, приставленные к верблюдам, конечно, пытались успокоить животных, заставить стоять на месте, не пугаться шумных людей, и поначалу успокоить удавалось.

Казалось, что главное — преградить дорогу бегущим турецким воинам, прорвавшимся через укрепления и через строй янычар, а теперь бежавшим сквозь верблюжье стадо.

Дальше вся толпа бегущих оказалась бы там, где находился султан. Её не следовало туда допускать, поэтому турецкий начальник, помогавший мне управляться с моими конниками, отдал приказ. Конники перестроились и преградили дорогу бегущей пехоте. Я не столько видел это, сколько угадывал по перемещавшимся огням факелов.

А ещё я почувствовал, что в лагере стало гораздо больше народу. Пространство вокруг меня сжималось. Те конники, которые ещё несколько минут назад стояли на расстоянии трёх шагов, теперь приблизились так, что мы иногда задевали друг друга стременами. И приблизились они не по своей воле. Кто-то напирал на них — вернее, не кто-то, а та толпа, которую гнала перед собой конница Влада.

На северной стороне янычары по-прежнему держались. И укрепления — тоже, поэтому я успел с грустью подумать, что опасность миновала, ведь теперь, когда в ставке султана стало очень тесно, воины из основного лагеря, гонимые Владом и хотевшие проникнуть сюда, просто не смогли бы здесь поместиться.

И вот тут-то верблюды, не прекращавшие реветь, пришли в движение. Часть стада двинулась к султанскому шатру в центре ставки, а дальше пошла бы прямо на султана! Надо ли говорить, что двугорбые верблюды — очень большие животные, и если они хотят куда-то пройти, то просто идут, раздвигая тех, кто меньше их, как корабль рассекает волны.

Уж не знаю, почему верблюды решили, что в центре лагеря им будет лучше. А может, просто не могли больше слышать невидимых крикунов, которые сновали мимо и, наверняка, проскальзывали у них под брюхами. Верблюды пошли. Мои всадники не могли преградить дорогу верблюдам, потому что кони в страхе пятились.

Я развернулся в ту сторону и вдруг увидел вместо малоразличимых движущихся теней чёрные двугорбые силуэты на фоне яркого пламени. Наверное, кто-то из воинов, не справившись с испугавшимся конём, уронил факел. Факел упал возле султанского шатра, так и оставшегося неубранным в отличие от палаток слуг, и пламя начало стремительно подниматься по полотняной стене.

Тут значительная часть стада верблюдов, испугавшись огня, отвернула от шатра — и пошла прямо на меня и конников рядом со мной!

В это мгновение я понял, что мои всадники, шарахавшиеся от верблюдов, вовсе не трусливы. Кони боятся верблюдов, и поделать с этим ничего нельзя. Нельзя! Даже мой конь перестал меня слушаться! Он прянул в сторону, пропуская верблюдов мимо — туда, где находились янычары, до сей поры защищавшие северную сторону укреплений султанской ставки вполне успешно.

Я видел, как мечутся мои всадники и люди султанской конной охраны. Я видел, как в воздухе мелькают стрелы, втыкаясь в верблюдов, то есть султановы люди пытались убить этих животных, чтобы хоть так остановить их движение, похожее на движение ложки в большом котле — весь строй конников и пехоты превратился в кашу.

В свете пылавшего султанского шатра я видел, как по вине верблюдов все ряды янычар смешались. Я видел, как валятся щиты укреплений и из-за них появляются всё новые турки, гонимые моим братом и, наверное, стремившиеся добраться до южной части турецкого лагеря — туда, куда ещё не добрался Влад.

Только что ставка султана была подобна чаше, куда можно налить строго определённое количество воды, а теперь, когда укрепления пали, ставка как будто сделалась частью речного русла, через которое движутся и движутся кипящие воды. Турецкие воины, убегавшие от моего брата, текли в неё и через неё.

"Вот сумятица, которой ты ждал", — вдруг раздался голос у меня в голове. Однако оставалось непонятным, куда ехать. Я потерял всяческие ориентиры. Где север? Где юг? С которой стороны от горящего султанского шатра я очутился? Сумятица и есть сумятица!

Куда ни повернись, везде виделись турецкие всадники, янычары и другие турецкие пешие воины. "Где же конница Влада?" — думал я. Иногда мой конь шарахался и почти вставал на дыбы, когда прямо на него шёл очередной верблюд, и всё же этот конь не обезумел. Он будто ждал чего-то.