Немой пророк

— Решил забрать?!!.. Попробуй-ка, если сможешь!!! Смирно-о-о-о-о-у-у-в...

И, перекинув сумку за спину, подобно рюкзаку, Спиридович издаёт громоподобный воинственный рык, топнув когтистой лапой изо всех своих спиридовичевых сил.

Конец игры как на ладони — вот он, надо только поднажать ещё чуть-чуть! Совсем немного!!! И я, плотно сжав пулемёт, уверенно надавливаю указательным пальцем на спусковой крючок.

— Та-та-та-та-та-та-та-та-та... — оглушительная очередь из разрывных пуль ложится аккурат в центр блестящей туши. Ровная линия, прочерченная в воздухе скорострельной бандурой, делающей тысячу выстрелов в минуту, оставляет на чешуе чудовища яркие вспышки от попаданий! Такая приблуда способна не то, что свалить какого-то там Спиридовича, она может распилить напополам сам крейсер! На же, козёл, на, получай свою порцию!!!

Но — не тут-то было... Слегка ошалевший от такого напора монстр быстро приходит в себя. И вот уже он, легко оттолкнувшись лапами от палубного настила, взмывает куда-то к трубам, скрываясь в чёрном дыму.

Плевать! Я немедленно поворачиваюсь вслед за ним, перенося огонь, срезая попутно половину рубки и фок мачту. Когда отрезанные части корабля с ужасным скрежетом обрушиваются, из того, что называлось рубкой на мгновение показывается голова министра Ламсдорфа. Мгновенно оценив обстановку и испуганно охнув, тот исчезает восвояси. А откуда-то уже с юта раздаётся всё тот же громогласный, жуткий хохот чудовища: 'Смирно-о-о-о-о-о-о-у-у-у-в...'... Нет, всё безнадёжно — слишком юркий!.. Пожалуй, без чита здесь не обойт...

— ...Господин Смирнов, вы меня слышите вообще?.. — прорывается сквозь происходящее недовольный голос Мищенко. — Я к вам обращаюсь!

— Да, Павел Иванович? — возвращаюсь я в реальность. — Вещи мои вряд ли удастся просто так выкрасть... Слишком сложно!

Спиридович, в последний раз высунувшись откуда-то из-за палубных надстроек делает мне адью лапой и с довольным видом ныряет в пучину. Таща за собой заветную сумку...

— Вам — безусловно, господин Смирнов. Но... — Мищенко вновь начинает задумчиво накручивать ус на палец, верный признак усиленной работы его мысли. — Имеется у меня одна идея. Охрана господина Ламсдорфа, прибывшая из столицы весьма немногочисленна, а в связи с агрессивной риторикой британской короны в последние дни... Полагаю, лишний десяток казаков не помешают путешествию. В быту эти вояки неприхотливы, в бою сильны... Где бы ни оказались, пусть даже на крейсере, поставленную задачу выполнят, как положено! — Мищенко подмигивает мне, едва заметно улыбнувшись. — Разумеется, я об охране господина министра и сопровождающих его, слышите, господин Смирнов? Сопровождающих его лиц!

В бессчётный раз за вечер смерив меня придирчивым взглядом, генерал усаживается в кресло-качалку, впадая в глубокую задумчивость. Странно — этот человек всегда казался мне очень молодым, моложе всех своих подчинённых вместе взятых. Будь то хоть его коллеги по штабу, хоть какой-нибудь молодой, необстрелянный казачок, только-только оторванный от мамки. Однако сейчас, в эту минуту я вижу перед собой сгорбленного пожилого человека. На лице которого скупой свет настольной лампы лишь подчёркивает и без того выделяющиеся, глубокие морщины. Почти старик...

— Павел Иванович! — робко окликаю я.

— Чего вам? — погружённый в раздумья генерал откликается не сразу.

— Павел Иванович, а как же...

— Как же вы, господин Смирнов? Верней, ваш побег из страны? — огненный взор вот-вот прожжёт меня, кажется, насквозь.

Я молча киваю.

— Знаете вот что, господин Смирнов... Побег ваш — дело трусливое и слабое. Таково моё мнение, и тут — хоть четвертуйте меня, его я не изменю. И помогать вам в этом, значит, попирать всё то, ради чего я живу и служу! Впрочем, я и без того уже, с этим вашим смарт...

Я опускаю взгляд, не в силах дольше выдерживать этой пытки.

— Однако, господин Смирнов... В поступке вашем, насколько понимаю, замешаны теперь не только вы. А ещё одна особа, отца которой, светлая ему память, глубоко уважал и ценил. Да и сама Елена Алексеевна вызывает у меня лишь светлые, добрые чувства. — интонация в голосе Мищенко слегка смягчается. — Знавал её ещё девочкой малой, и раз уж она выбрала себе... Гм... Такой путь, то...

Поднявшись с кресла, он делает несколько шагов в задумчивости.

— То так тому и быть. Вызволят вас, когда прибудете в Масан. Постараются без особого шума, я проинструктирую... Далее — сами, порт торговый. Пароходы ходят в любую точку мира, наверняка и в Аннам. Но я бы советовал на первое время затаиться... Как минимум, пока не уйдёт 'Аврора' или ещё лучше — уходить через другой порт. Сбережения хоть какие-то имеются? — с этими словами Мищенко подходит к массивному несгораемому шкафу в углу. — На первое время?

Вынув из кармана ключ, он отпирает дверь сейфа.

Сказать, что я готов обнять его в этот момент — не сказать ничего. Расцеловать готов, на руках носить!!! Но... Я и без того слишком много должен этому человеку.

— Павел Иванович, нет. Мы как-нибудь сами, спасибо! Не хватало ещё мне у вас...

— Дурак вы!!! — гневно отрезает генерал. — Думаете, это я вам?! Ошибаетесь, молодой человек!

Он останавливается в раздумьях.

— Отдадут вам это в Корее. — взвешивает он в руках массивный свёрток. — Потому как учитывая ваше нынешнее положение, господин то ли арестованный, то ли нет коллежский советник, иметь при себе полный золота кошелёк было бы крайне легкомысленно. И чтобы Елена Алексеевна, слышите меня? Не нуждалась там ни в чём! Будете беречь этот бриллиант, как зеницу ока! А теперь вы — на боковую, я — к министру да в казармы. На 'Аврору' надо бы ещё заскочить, квартировать-то где казаков в пути?.. Довольствие, опять же... И всё сам, по-другому ведь не научили... Ох и организовали же вы мне хлопот, господин путешественник во времени... Жюля Верна на вас нет!.. Где деншик?! Василий, чтоб тебя, готовь лошадей!!!..

Ворчание Мищенко доносится уже из смежной комнаты. Вскоре хлопает дверь и я остаюсь один-одинёшенек. Лишь где-то в дальнем углу дома осторожно звенит посудой тётка-кухарка.

На пирсе, несмотря на раннее утро, кажется, не протолкнуться: фуражки, чепчики, дамские и мужские шляпы, бескозырки... Солдаты, офицеры, матросы, отдельно стоящая кучка местных аборигенов в национальных халатах — от всего этого цветового многообразия рябит в глазах. Ещё бы — не каждый день приходится провожать самого министра из столицы! Которого, кстати, ещё нет — мы с Павлом Ивановичем и его денщиком Василием оказываемся первыми. Местные пацаны, плотно оккупировавшие фонарные столбы, встречают наше трио восхищённым свистом:

— Сам йенерал Мищенко, гляди ты!!!..

— Да где?!.. Брешешь ты...

— Забьёмся?!..

— Да вон тот же, усатый!!! На рыжем!!!

— Дурень ты, Савка: не рыжий у него жеребец, а пегий! Это у белобрысого рыжий!

Белобрысый, к слову, это я.

— Не пегий и не рыжий вовсе... Гнедой у него!!! — включается в дискуссию очень толстый мальчик, невесть как очутившийся на столбе. И, кстати, оказывается прав: под Павлом Ивановичем жеребец именно гнедой масти. Я хоть и не эксперт в лошадях, но что-что, а после Маньчжурии хоть в этом начал соображать. Никогда не забуду свою первую кобылу Жанну... Подо мной, кстати, сейчас тоже гнедая. От чего моей заднице, прости господи, не легче — навыки верховой езды я, кажется, подрастерял!

Спиридовича я замечаю сразу, как только мы оказываемся у пирса — все глаза, бедняга, смозолил в поисках меня... При виде нас тот пристально сощуривается, уже ни на миг не выпуская меня из виду. Сощуриваюсь и я, разглядывая, что за сумку тот бережно держит в руках. Сомнений никаких — ту самую. С которой упорхнул за трубы 'Авроры' и все дела — с моим смартфоном. И, как только мы спешиваемся у набережной, тот немедленно оказывается рядом. Вид у него, надо сказать, несколько смущённый, но держится молодцом. Быстро, с видимым напрягом поздоровавшись с Павлом Ивановичем, тот поворачивается ко мне:

— Господин Смирнов?

— Я?..

— Прошу вас немедленно следовать за мной! Мы опаздываем!

— Но...

— Вы меня хорошо слышали?..

Тон его не оставляет никаких сомнений, что следовать надо здесь и сейчас, немедленно. Но... Я ещё не попрощался с Мищенко, мы только подъехали, к чему такая спешка? Сказали ведь требе вчера — Смирнов не под арестом, куда гнать? Министра ещё нет, музыканты вон расслабляются, прочищая трубы... Катер стоит у причала, никуда не торопится... Я в замешательстве останавливаюсь, не зная, что делать.

— Александр Иванович, действительно, к чему такая спешка? — вмешивается вплотную подошедший Мищенко. — Ну постоим мы с господином поруч... Смирновым, послушаем оркестр. Отчалит, как положено вместе с делегацией на катере...

— Ваше превосходительство, — перебивает Спиридович, — при всём уважении, но шлюпка с крейсера 'Жемчуг', что давно стоит под парами, отправляется сейчас. Господин Смирнов, идёмте! Нам туда! — и он, церемонно поклонившись, указывает вправо.

Я остолбенело перевожу взгляд то на Мищенко, то на гебешника. Какой ещё 'Жемчуг'? Мы ведь идём в Корею на 'Авроре', чёрт возьми? Ты с дуба рухнул, крыса сухопутная, два корабля друг от друга отличить не можешь?! Мищенко тоже глядит на Спиридовича в непонятках.

— Господин Спиридович? Вы ничего не спутали? — наконец, спрашивает он, грозно нахмурившись. — Насколько знаю я, делегация отправится на 'Авроре', и я нынешней ночью разговаривал с господином Егорьевым, её командиром...

— Никак нет, ваше превосходительство, ничего. — холодно отвечает тот. — Во вчерашней телеграмме от его превосходительства Алексея Алексеевича Бирилёва, морского министра, говорится, что в сопровождение 'Авроре' решено выделить ещё один крейсер. А поскольку эскадра стоит под парами и готовится к учениям, ваше превосходительство, наш выбор... — он выделяет слово 'наш', делая короткую паузу. ... — Пал на 'Жемчуг'. Мне жаль, ваше превосходительство, что телеграмма прошла мимо вашей канцелярии и направлена была непосредственно господину Ламсдорфу! — торжествующе завершает он. — Посему, господин Смирнов, прошу вас пожаловать на шлюпку и затем на борт! Крейсер наш выходит первым, и прошу поторопиться! Идёмте же!

Для окружающих, наверное, этот короткий диалог выглядел, как обычное дело — ну, стоят два начальника, один побольше, другой поменьше, о чём-то спокойно беседуют в стороне. Наверняка о каких-то своих, больших делах — лица серьёзны, видимо, обсуждают детали поездки? Какой-то белобрысый тип рядом с ними в гражданском — писарь, быть может, либо секретарь... Мало ли их, таких клерков трётся рядом с шишками? Стоит себе, да слово боится вставить, то бледнеет вон, то краснеет, бедняга... Но — сам виноват, груздем назвался — терпи теперича! Для окружающих всё наверняка выглядит именно так. Для окружающих, но только не для нас троих. За это короткое время я успеваю уяснить для себя многое, самое главное из которого заключается в том, что интриган Спиридович вчистую переиграл всех, а точнее — меня с Павлом Ивановичем! Переиграл, даже не зная всех деталей игры, исключительно своим чутьём бывалой ищейки, искушённой в придворных интригах! Сумев за сутки подсуетиться, добыв второй крейсер даже в обход местного наместника Мищенко! Вот же, гад!!! Нет, недаром ты занимаешь свою должность, эх, недаром... То есть, выходит, теперь вся наша затея с казаками на борту, похищением сумки со смартфоном — идёт прахом?!..

Кулаки сжимаются в бессильной ярости. Ещё миг, и я...

— Ну, что же делать... — звучит спокойный голос Павла Ивановича. — 'Жемчуг' так 'Жемчуг', так оно, пожалуй, и вправду будет надёжней. — До свидания тогда вам, Вячеслав Викторович! Как там говорят на флоте, не забыли ещё? Семь футов под килем! — и, сделав шаг, протягивает мне руку, улыбнувшись. Впервые за долгое время назвав меня не по фамилии, а по имени отчеству.

Спиридович, толпа вокруг, затянутое облаками утреннее небо, шум моря с криком чаек и даже корабли на рейде — всё вдруг куда-то исчезает, оставляя во всём мире только меня и этого немолодого, седого, едва заметно прихрамывающего генерала. Немолодого, но умудряющегося при этом оставаться моложе всех присутствующих вокруг. С белой, полностью седой головой, но каждый волос из той седины мог бы рассказать историю, место которой в летописи подвигов моей родины. Не интригана и не царедворца — более того, никогда не выпячивающего себя человека, который при этом всегда будет оставаться на первых ролях благодаря своей природной скромности и интеллигентности... Настоящего человека.

Со всем почтением, на которое только способен, я жму его крепкую ладонь. Жму, понимая, и не понимая даже, а твёрдо зная, что делаю это в последний раз...

— Берегите себя и не только!.. — различаю я в гомоне толпы едва уловимый шёпот. Или, быть может, мне только показалось?..

— Господин Смирнов, прошу же! — слышится позади голос и мир вновь расширяется до своих привычных пределов. Шум, прибой и мальчишеский свист с фонарей...

Спина Спиридовича и чьи-то плечи в толпе, край пирса... Лёгкий прыжок с каменных ступеней и давно забытое чувство покачивания на волнах. Я не обращаю внимания даже, как неуклюжий мой провожатый, пытаясь повторить мой манёвр, едва не валится в воду — то-то была бы хохма, кабы не вовремя подхвативший его матрос?..

Молодой мичман, не дожидаясь пока мы усядемся, немедленно командует:

— Вёсла разобрать, уключины вставить... Оттолкнуть нос!!! — и, сурово пронаблюдав, как матросик спереди оттолкнулся крюком, тут же торопит всю команду: — Отваливай!!! Вёсла на воду!!!..

Берег поворачивается, подчиняясь, и начинает быстро удаляться с каждым сделанным гребком. Кажется, какая-то девушка в светлом платье даже машет нам вслед! Машет, наивная, улыбаясь, совсем не подозревая даже, что кто-то на этой уходящей в море шлюпке может видеть её в последний раз! Впрочем, и она обращает на нас внимание совсем недолго — грянувшие звуки оркестра заставляют её отвлечься на прибытие, видимо, делегации министра...

— Раз, два-а-а-а-а... Раз — два-а-а-а-а... — командует парень с белым пушком под носом, стараясь сохранять важность и серьёзность момента — ещё бы, гости не абы откуда, а из столицы! А вон тот, в котелке, что едва не упал — говорят, и вовсе важная птица! Потому и старается мичман во всю силу своих юных лёгких: ... — Раз — два-а-а-а... Раз — два-а-а-а...

Ком в горле не рассасывается даже, когда шлюпка проходит мимо затопленных в бухте броненосцев: почти не обращая внимания на надпись на борту '...твизан', я всё пытаюсь отыскать на удаляющемся берегу знакомую фуражку... Безуспешно — там их слишком много, и с такого расстояния уже не рассмотреть!

Обогнув 'Ретвизан' по правому борту, шлюпка устремляется к дымящей у выхода из бухты эскадре. И только знакомые, с каждым мгновением приближающиеся силуэты заставляют меня переключиться. Сколько я вас не видел, дорогие? Полгода, год? Кажется, прошла целая вечность с момента, как сев в поезд Линевича я отправился безуспешно покорять столицу, и вот вы снова рядом... Мы поочерёдно проходим мимо 'бородинцев' — красавцы свежевыкрашены, сияют гладкими бортами, словно и не были они в сражении всего лишь полгода назад... Словно и не лежат их останки там, в двадцать первом веке на дне морской пучины вместе со своими экипажами... И единственный из всех везунчик 'Орёл' — вовсе не смотрится грудой искорёженного железа с вывороченными почти наизнанку бортами — напротив, грозен и могуч этот гордый броненосец... Интересно, баталёр Новиков всё ещё служит в его команде?..