Фейран молчал, раздавленный его великодушием: это значит, что ты меня прощаешь? Эти слова — чтобы он не чувствовал себя таким виноватым? Но подобная благодарность ему не нужна!

Осталось ли еще что-то кроме...

— А ты в самом деле изменился...

— Вам это неприятно?

— Нет! Почему же... Я ведь и раньше совсем ничего о тебе не знал! — честно признался мужчина.

— Что же вам мешало?

Страшный вопрос, на который нет ответа.

— Я...

Неужели все... Неужели этот разговор — последнее прости?!

Фейран резко поднялся с основания ограды, на которое присел, и, протянув руку, отвел растрепанные ветром темные прядки, упавшие на лоб юноши — Айсен вздрогнул, как будто в него попала молния!

— Подари мне один день, пожалуйста! — вдруг безнадежно попросил мужчина. — Я обещаю сделать все, чтобы ты о нем не пожалел тоже...

* * *

Человек — странное, парадоксально неблагодарное существо! В большинстве своем, людям свойственно задуматься и оценить имевшееся, только тогда, когда они в лучшем случае встают перед непосредственной угрозой этого лишиться. Если не безнадежно позже.

Айсен, осыпающий мужчину фантастическими ласками и целующий руки господина лишь за то, что тот вспомнил его имя, когда позвал к себе — злил и раздражал. Зато сейчас, когда они просто шли рядом по улице, даже не касаясь друг друга и смотря в разные стороны, — у Фейрана голова кружилась от близости юноши, а сердце сжималось в груди и сбивалось с ритма, заставляя переводить вздох, как недорослю-подростку на первом свидании.

Свидание... Хотя смех далеко не самый веселый, над собой, великовозрастным закоренелым прагматиком, ни с того ни с сего без памяти влюбившимся в мальчишку, — посмеяться можно было бы! Как говориться, сам бог велел.

А вот для Айсена свидание или же просто прогулка с тем, кто его волнует — наверняка впервые!

Много это или мало — кто сможет измерить? Новая мысль ударила даже не изысканной светской пощечиной, а увесистой оплеухой базарной торговки: вот ты и первый для него... Все раздумывал, анализировал, копался в себе, чего-то хотел, требовал и бесился, запутавшись, а ответ на все вопросы, как это обычно и бывает, оказался прост и очевиден. Первый поцелуй, первая ласка, первое свидание... Он скомкал это, лишив юношу возможности испытать щемящее очарование первой любви.

Действительно первой, ставшей для него событием и откровением. Солнцем, под светом которого Айсен поднялся и расцвел.

"Вы уже дали мне очень многое..."

Но сколько же я у тебя отнял, малыш! — с горечью признал Фейран, и это преступление, пожалуй, превосходило тех, кто пользовался беспомощностью одинокого ребенка для удовлетворения похоти.

— Что-то не так? — тихо спросил Айсен, заметив, как мужчина нахмурился с тяжелым вздохом.

— Нет-нет, — очнулся Фейран, и, чтобы разбить неловкость между ними, предложил первое, что пришло в голову. — Не хочешь перекусить?

Удивленный Айсен неуверенно пожал плечами.

— Здесь недалеко "Сытый гусь", можно зайти туда...

— Не помню такого места, — невольно улыбнулся мужчина, когда они дошли до кабачка, и отмечая, как уверенно юноша держится. — А ты частенько здесь бываешь!

И тут же обругал себя, увидев, что Айсен напрягся.

— Приходилось, — с усмешкой ответил юноша. — С Фей спорить бесполезно.

Снова, хотя его слова не имели никакого оскорбительного подтекста и не несли в себе намека, Тристан ощутил стыд.

— Я рад, что тебя так хорошо приняли, — мягко сказал он. — Ты совсем освоился, даже говоришь чище, чем я теперь.

— Мне было кому помочь, — синие глаза затуманились от какого-то давнего воспоминания, — Метр Филипп и мадам Мадлена столько сделали для меня! Алан — мне друг, и Фей тоже хорошая... Когда не зацикливается на какой-нибудь рыцарской истории!

Тристан рассмеялся страдальческой гримасе юноши, и ледок отчужденности и недоверия был сломан.

— Кажется, моя племянница и ее компания не очень тебе нравятся! Филипп говорил, что... — потемневший взгляд Айсена насторожил мужчину, и он закончил осторожным вопросом, — вы не слишком поладили?

— У нас нет ничего общего, — спокойно объяснил юноша, опуская глаза. Возможно, когда-нибудь он расскажет об этом, но сейчас повесть, как на самом деле они "не поладили" с Илье и Дамианом выглядела бы так, словно не получив любви, он пытается играть на жалости.

Тристан сделал себе заметку на будущее: ясно, что Айсену пришлось нелегко, но не стал развивать неприятную тему, боясь нарушить хрупкую ниточку между ними. Он что-то спрашивал о пустяках, молодой человек отвечал — Тристан не смог бы сказать что, просто слушая голос, и не мог отвести глаз от сидевшего напротив юноши, тихо сиявшего румянцем, то и дело нисходящим до призрачной белизны под этим жадным пристальным взглядом.

Растерянный, смущенный, непонимающий совершенно, чего ему нужно ожидать, Айсен нервно улыбался, но сопротивляться собственной мечте трудно, почти невозможно. Он забывался, растворялся в любимом. Тристан коснулся его руки, и у юноши пресеклось дыхание. Сил на борьбу уже не осталось, то, что выглядело уверенностью — было спокойствием осужденного на эшафоте, который ждет знака о помиловании или сигнала к казни. Их встреча становилась одновременно счастьем и пыткой, но прервать ее Айсен не решился бы: пусть так! Что же поделаешь, если иначе не получается... Пусть. Хотя бы на один день поверить, что любовь возможна, что она не выдумка упрямого наивного мальчишки... что она может быть взаимной. А боль... Он же сам говорил, что с любимым и боль — это радость!

Пусть этот день будет твоим без остатка, как ты просишь! — мягко мерцали синие глаза, и Фейран терялся в их глубине, способной вместить в себя столько чувств:

— Ваше путешествие... — тревога.

— Жаль, что ты сейчас без инструмента, я бы очень хотел послушать, как ты играешь...

Всплеск горделивой радости:

— Мы можем зайти?..

— Нет уж! Твой наставник пообещал свернуть мне шею, если я к тебе подойду!

Смех, и мужчина вдруг понимает, что никогда его не слышал раньше.

— О! Кантор невероятный человек!

Беспощадно задушенная ревность! Обыденная беседа двух людей, ни чем не выделяющихся и не привлекавших к себе внимания окружающих, становилась таинством, связывавшим их теснее любых обрядов. Слова действительно не имели значения, единственное, что было важно — то, что самый дорогой человек рядом.

Они все-таки идут к дому. Айсен забегает только на минутку, пока любимый ждет его на улице, и, едва схватив дрожащими пальцами гриф, вылетает обратно, растерянно озираясь...

— Замерз? — прежде, чем юноша успевает запротестовать, ему на плечи опускается плотный упелянд. — Вечер прохладный.

Руки — сильные, родные — на плечах, обнимая... Не выдерживая этой сладкой изощренной муки, Айсен разворачивается навстречу и прижимается к мужчине, утыкаясь лицом куда-то в район ключицы.

— Что вы...

— Не зови меня на "вы" больше! Пожалуйста...

— Хорошо, — юноша кивает, не поднимая головы. И отстраняется внезапно со смущенной улыбкой. — Только оденься. Мне не холодно.

— Ты же дрожишь весь!

Айсен не ответил, опуская ресницы, и у Тристана перехватило горло. Айсен... Хрупкое синеглазое чудо! Как можно было надругаться над ним, истязать или просто пользоваться им, как хозяйка пользуется полотенцем, вытирая руки! Все равно, что мочиться в сосуд, предназначенный для священнодействия! Его лелеять нужно, восхищаться, каждую черточку целовать...

Как он помнил, губы юноши сладкие, теплые, нежные — нежнее лепестков, а легкое касание их — пьянит крепче вина! Но почти сразу Фейран встревожено отстранился: напряженный Айсен осторожно высвободился и отвернулся, глядя в сторону потемневшими глазами.

— Прости... — мужчина тоже сделал шаг назад.

Проклятье! Трудно делать вид, будто не понимаешь причину подобной реакции, и никому кроме себя спасибо не скажешь, что теперь любое неосторожное слово или ласку Айсен воспринимает, как понуждение к сексу и бесцеремонность.

— Прости, — повторил Тристан с виноватой усмешкой. — Рядом с тобой я с ума схожу!

— Нет, ничего! — после недолгой паузы, юноша решительно тряхнул волосами, и попросил. — Погуляем еще?

— Как хочешь, — с облегчением согласился Тристан.

Некоторое время они шли в молчании. Айсен просто ждал, не решаясь назвать даже себе чего именно, чтобы не спугнуть ненароком привередливую птицу-счастье... А его горе-возлюбленный не заводил нового разговора из опасения снова расстроить юношу. Филипп прав, когда в сердце столько ран любое прикосновение может причинить боль: молодой человек слегка оживился и в полной мере вернулся к реальности только тогда, когда они оказались у городских ворот.

— Куда мы идем?

— Ты хорошо знаешь окрестности?

К удивлению Тристана, легкая тень, все еще сохранявшаяся в синих глазах, проступила сильнее: видно, все же не так сладко жилось Айсену эти два года и не все они были праздником... Мужчина ощутил укол совести: то, как он со зла швырнул невольника брату, точно приевшуюся безделушку, не выглядит преувеличением или недоразумением — он бросил мальчика, на самом деле бросил на произвол судьбы.

— Знаешь, — Тристан загадочно улыбнулся, не позволяя юноше сосредотачиваться на неприятном, — я хочу тебе кое-что показать...

Идея была сумасшедшей, но возможно, смогла бы отвлечь его от переживаний после поспешного поцелуя и преодолеть вернувшуюся неловкую натянутость.

— Что?

— Увидишь! — мужчина прислушался к доносившемуся поблизости монастырскому колоколу, отмечающему время. — Это далековато, но если поторопимся немного, то как раз успеем. Тебе понравится!

Заинтригованный, Айсен не протестовал, теряясь в догадках, лишь удивился еще больше от того, что его проводник свернул в поля. Идти действительно пришлось долго, особенно когда Тристан с несвойственной ему задорной усмешкой: "надо же, помню еще!" повернул на почти заросшую стежку, вероятно, когда-то все же бывшую дорогой. Крутой поворот вдоль пригорка, занятого арьергардом отступающей рощицы, и Айсен без подсказки догадался, куда его ведут — к видневшимся вдалеке развалинам.

Местечко и впрямь было живописными, но, подходя ближе, Тристан все больше выглядел разочарованным: само собой, что за пятнадцать лет предоставленные ветрам и дождям стены обветшали сильнее, чем он знал, а от башни осталось нечто, напоминающее гнилой старушечий зуб. Подниматься на это "великолепие" было попросту опасно для жизни. Мужчина обругал себя уже в который раз за день: романтика романтикой, но надо не забывать и головой думать!

— А что здесь было? — восхищенный вздох за спиной прервал поток самообличения.

— Замок. Небольшой, — улыбнулся Тристан, радуясь, что задумка удалась, и юноша забыл о чересчур поспешном поцелуе.

А главное, что здесь, вдали от всяческой суеты их только двое.

— Кто его разрушил? — Айсен гладил ладонью веточки ольховника, которым густо заросла восточная стена.

Мужчина пожал плечами. Вообще-то еще Луиза в свое время поведала ему историю о молодой паре, погибшей во время очередной драки за власть сильных мира сего, но ее подробности не задержались в памяти. К тому же, он привел сюда юношу не для того, чтобы пугать кровавыми историями о сожженном со всем обитателями доме, замученном хозяине и его жене, выбросившейся из окна.

— Пойдем, — Тристан протянул руку, помогая Айсену подняться по осыпавшейся кладке в наиболее удобном для этого месте, и развернул в сторону, противоположную той, откуда они зашли.

...Замок стоял на холме, на высоком берегу и внизу спокойно несла свои воды Гаронна. Река еще не прошла через город, и они были чистыми, почти до прозрачности, с зеленовато стальным отливом глубины. Низкий берег плавно переходил в заливной луг с разбросанными по нем островками деревьев, справа соединявшимися в настоящий лесок, постепенно теряющийся в голубоватой дымке. Погода стояла ясная, и слева можно было различить шпили и башни Тулузы, а над всем этим горел закат, окрашивая розовато-лиловые перья облаков в оттенок червонного золота...

Затаив дыхание, Айсен пил глазами раскинувшееся перед ним великолепие, совершенно особую, наполненную звуками жизни, тишину, простор, пронизанный лучами уходящего светила, в то время как Тристан любовался тонкими чертами самого захваченного зрелищем юноши. Сиянием распахнутых глаз в оправе бархатных черных ресниц, легким намеком на улыбку, тронувшем губы... его восторгом, его радостью, беззащитной открытостью миру — за одно такое мгновение не жалко отдать жизнь целиком, если она без него!

Так и не отпустив плечи, мужчина придвинулся к Айсену теснее, и тот обернулся, отвечая на улыбку:

— Ты привел меня сюда, чтобы показать солнце... — в невинной фразе почувствовался вдруг какой-то иной смысл.

Мое солнце это ты! Тристан канул в синеву предназначенного ему взгляда, в котором тоже плескались золотые лучики, и тихо попросил:

— Сыграй что-нибудь...

— Сейчас? Здесь?

— Самое время! — истово произнес мужчина. — Оглянись: на тебя смотрит сам Бог, и весь мир сейчас ждет!

Это было верно. Первые неуверенные аккорды прозвучали как ответ на тайну бытия. Набирая силу, мелодия вплелась в шепот волны, дыхание ветерка, скрыла очарованием волшебства горькую суть рассыпающихся руин, и перемешалась с алыми брызгами света, в которых солнце купало затихшую под ним землю. Она спрашивала, она звала, она была ослепительным небом в предчувствии грядущей ночи... Она была жизнью. Она — была! Музыка влекла за собой из переплетения звуков в смешение чувств. Она ничего не брала себе, она приглашала войти, вслушаться, и ждала ответа...

Струны умолкли, и поцелуй уже не выглядел неуместным или поспешным, словно став продолжением песни. Собственно, ею он и был!

Некоторое время они просто стояли, ловя губами дыхание друг друга, и Тристан с удивлением прислушивался к необыкновенному ощущению цельности в себе, завершенности, как будто обрел что-то предельно важное, отсутствие чего ухитрялся раньше не замечать.

* * *

Сумерки обрушились внезапно, возвращая парящие где-то в "нездесь" души на бренную землю.

— Мы не успеем... — шепнул Айсен, не отстраняясь.

Тристан вздрогнул: слова прозвучали, как ответ на еще не заданный вопрос. Однако заставил себя произнести почти небрежно:

— Не тревожься! — он обнял юношу крепче, чувствуя себя так, как будто ступает по тоненькой скользкой кромке на краю ледяного обрыва и может сорваться вниз в любой момент. — Нам никуда не нужно спешить...

И это тоже был своего рода ответ: зачем? К чему требовать еще чего-то, когда самое важное у них уже есть?..

Тристан боялся разомкнуть руки: прерывать миг абсолютного единения казалось святотатством, как будто уйти с этого места, оборвать звенящую на надрыве струну пронзительной нежности — явилось бы катастрофической, непоправимой ошибкой! Словно единственный шаг мог стать роковым, тем самым необратимым проступком, после которого безвозвратно меняется и человек, и его судьба, и смысл в ней уже перестает существовать...