Сидя на подоконнике, Змей провожает взором снежинки. Тешит себя мыслью, будто это по его воле они укладываются столь ровными слоями — на откос окна, на мостовую, на козырек над крыльцом дома напротив.

— Ты думаешь, Тагайчи сегодня придет?

Не оглянувшись, он отвечает:

— Я не думаю. Я жду.

— Только не нынче, Крапчатый. У нее же завтра экзамен.

Одно испытание, по "Заразе", уже миновало. Гайчи могла бы прийти после него — но как раз в тот вечер вы дежурили. Увидев тогда ее, ты спросил: "Ну, как?". "Всё отлично", — последовал ответ. Итог не только положительный, но и закономерный. И твой вопрос был глуп. Прозвучал по-родительски. Скажи-ка, девочка, как твои успехи... Или как попытка сойти за собрата, школяра, пусть и бывшего. "Всемирное братство грамотеев"...

— Я просто смотрю, Человек. Пока ты ужинал, тут такое было!

— Какое?

— Подъезжает самобеглая махина. Дает гудок. С крыльца спускается мастерша Малуви. Фу-ты, ну-ты! Бархатное платье, башмачки с золотом на пряжках, на шее ожерелье из бриллиантов, на плечах норковая шуба. И под руку с пардвянином огромного роста, черным, как вакса, в моднющем пальто и с белым шарфиком. С виду в точности похож на высокоученого Табибаррама, изобретателя фотографии. Вышли, сели и покатили. Должно быть, на свой кудесничий бал. Не одним же лекарям развлекаться в городе Ларбаре... Из всего великолепия только мастерша, платье и махина — настоящие, а остальное — наваждение.

— Нужно же им было однажды вынести на суд коллег новейшие разработки в области выделки искусственных камней.

— Да, камней, но не мехов же! Раньше за мастершей не замечалось склонности к щегольству. Каблучки, махина, пардвянин...

— Ты предпочел бы белокурого обитателя островов Дзирра?

— Главное, что не арандийского боярича.

— Ты и тут вздумал ревновать?

Змей грустно и тихо отвечает:

— Хорошо, если у нее с ее приятелем-ведуном всё это взаправду. Совместные научные занятия. И плохо — ежели сие зрелище устроено было нарочно для тебя.

— Для нас с тобою, по меньшей мере. Я в окошко обычно не глазею.

Крапчатый внял укору. Слез на пол, задернул за собой занавеску на окне. Всё ту же, отвратительного рыжего цвета. Перебрался к тебе на постель.

Теперь он уже не ехидничает, а просит:

— Прогони его!

— Кого?

— Ясно, не Табибаррама. Гайчиного газетчика.

"Прогони". То есть — сделай так, чтобы он больше не появлялся поблизости от твоей любимой женщины? Так он и не появляется. Во всяком случае, на глаза тебе ни разу не попадался. Чтобы он не мелькал в ее разговорах? А как этого добиться? Либо дать понять, что его упоминание тебе неприятно, — либо наоборот, вслух всякий раз навязчиво справляться о нем. Плохо и то, и другое.

Исключить его незримое присутствие из твоей жизни? Невозможно. Ибо оно есть не что иное как отсутствие Гайчи здесь у тебя. Думая об этом человеке, ты тоскуешь о ней.

— Сколь тонкое умозаключение, Человече.

— Этот мастер — часть ее жизни. Как я могу изгнать что-то, что принадлежит ей?

— Да зачем ей этакая "часть"? Всё наоборот: ровно настолько, насколько у нее есть он, у нее нет тебя. С тобой она о нем говорит. А с ним о тебе — по-моему, нет. И даже ни о чем, что к тебе относится: например, о работе.

— И очень хорошо, если так. Сие доказывает, что я ей намного ближе, чем он.

— Тогда зачем он ей?

— Со мной тяжело, с ним легко. Он пишет стихи. При желании, наверное, его можно подвигнуть на самые любезные ухаживания. Цветы, гостинцы, песни, выходы в свет...

— А ты старый и скучный, как известно.

— Гайчи — женщина загадочная. Я тоже не понимаю, как может нравиться он — и в то же время я. Но здесь Мэйан, Змеище. Разнообразие превыше всего.

— Мне он не нравится.

— Мне тоже. Хотя бы потому, что я не считаю, будто он столь уж выдающийся мастер своего дела. Насчет поэзии не знаю, но в газетном ремесле... Он вел беседу с лицом, прежде не замеченным в печатных выступлениях. Не с государственным мужем, не с кем-то, для кого разговоры на общие темы привычны и естественны. Нет: он выбрал именно знатока в одной, четко определенной области врачевания. И при этом задавал полностью отвлеченные вопросы. А потом изумлялся, почему ему не дают внятных ответов. Если уж ему вправду надобно было суждение хирурга, то он мог бы сам что-то предварительно почитать из доступных медицинских изданий. Выбрать, о каких операциях ему хочется узнать мое мнение. И так далее.

— И всё же ты от него чего-то ждешь.

— Пожалуй, да. Однажды он может оказаться необходим.

— Это как?

— Например, когда окажется, что Гайчи нужно дитя. Я не имею права требовать, чтобы она из-за меня отреклась от естественного хода своей женской жизни. Стало быть, когда-то о ребенке речь зайдет, и не так уж нескоро. А значит, и о муже.

— И почему именно этот малый?

— Потому что Гайчи его любит. И мы с тобой это знаем, Змей.

— А как же тогда мы?

— Как обычно: сделаем всё от нас зависящее. Может быть, в чем-то сумеем еще ей пригодиться.

Первый рабочий день после праздника Владыки.

Перед выходными, двадцать девятого числа, Исполин на утреннем сборе попросил задержаться тебя и Баланчи. Сделав большие глаза, молвил:

— Коллеги! Вы помните, что сегодня — последний день простановки оценок за стажировку нашим школярам?!

Словно бы именно вы затянули с этим важным делом.

Впрочем, возможно, так оно и есть. Баланчи действительно мог просить благородного Мумлачи отложить это совещание. Ведь Буно так и не объявился. Да и сам господин профессор находится в не слишком удобном положении: надобно оценивать успехи собственного сына.

Исполин начинает по списку:

— Школярка Ягукко.

Кажется, подниматься с места не требуется. Ты отвечаешь кратко:

— Несомненно, "отлично". Я должен обосновать свое мнение?

— Ах, да, вы же у нас новичок в этом деле... Нет, благодарю, Вашего решения достаточно.

Ни один из прежних твоих учеников не доучился до первой итоговой отметки за практику. Ты выгонял их раньше. Как тот средневековый наставник в стрельбе, который не брался научить, но превосходно умел отучать стрелять из самострела.

Теперь очередь профессора. Однако коллега Баланчи берет слово:

— Я также считаю возможным оценить успеваемость своего школяра, Валикко, на "отлично". Хотя он не посещал лечебницу в последние два месяца, до этого Буно показал себя добросовестным и серьезным юношей.

Исполин пристально глядит на него. Должно быть, пробует разгадать по лицу Баланчи замыслы Охранного Отделения относительно дальнейшей судьбы школяра Буно. Потом шумно вздыхает:

— Да что — "два месяца"! Один негодяй с этого же потока появился на практике во Второй лечебнице лишь единожды. И после этого у него достало наглости требовать себе положительную оценку!

Мумлачи делает очередную запись в бумагах. Продолжает, не отвлекаясь от этого занятия:

— Ну, и я также ставлю "отлично". Распишитесь, коллеги.

Когда ты вернулся в ординаторскую, Тагайчи уже была там. Но вместо того, чтобы просто забрать свою ведомость, переоделась в рабочую одежду. Сказала, обращаясь к тебе:

— Я останусь поработать. Каникулы, времени теперь много...

Ты спросил, собирается ли она после праздников съездить в Лабирран, к родителям. Почти готов был уже предложить: "Что, если я на выходных приеду к Вам туда? Познакомлюсь в Вашим батюшкой..."

Гайчи ответила:

— Так я наоборот, сюда хотела походить — чтобы с утра, каждый день.

Этому ты тоже обрадовался. Каждый день вместе, хотя бы с утра и до раннего вечера. Может быть, получится вдвоем уходить домой. При ежедневной работе это выглядело бы естественно, лишних сплетен не вызвало бы...

И вот, третье число месяца Владыки. На выходных Гайчи не была у тебя. Месяц скорби и очищения? Верующим семибожникам запретны любовные утехи, и ей тоже?

Тагайчи пришла на работу заранее. Надобно обойти ваши палаты, осмотреть тех недужных, что поступили за праздники. Потом — послушать доклады на утреннем сборе.

— Доброе утро, мастер! — здоровается она хрипло. И тут же закашливается.

Ты смотришь на нее. Никаких Бенговых чудес не требуется, чтобы увидеть покрасневшие, слезящиеся глаза, опухший нос и румянец на щеках, нанесенный не морозом, а лихорадкой.

— Не следует являться на работу, если Вы больны, Тагайчи. Отправляйтесь домой.

— Со мною ничего серьезного! — отвечает она упрямо.

— Так незачем усугублять Ваше состояние. Придете, когда поправитесь.

— Но я могу работать!

"Хочу — и буду!" — написано у нее на лице.

— И тем самым подавать дурной пример недужным. Легкомыслие лекаря по отношению к своему здоровью ослабляет доверие больных к его наставлениям. Ступайте домой!

Она не стала больше спорить. Не прощаясь, развернулась к дверям и ушла. Ты немедленно пожалел о том, что сказал.

Сидя на сборе, ты не слушал ни докладчиков, ни Исполина. Характерный "легочный" румянец. А если это не просто простуда, а пневмония? Мог хотя бы послушать легкие. Или просветить на лучевой бочке. Дать противовоспалительное и жаропонижающее. Нет, отправил домой. Что, если она пришла к тебе за помощью, просто не высказала этого вслух? Хотела довериться именно тебе, а не дежурному терапевту. А ты — что сделал ты? Выгнал! "Прочь с глаз моих! Мало мне своих недужных, не хватает возиться еще и с Вами!" Ведь Гайчи могла подумать так.

— Можешь не сомневаться, тому-римбианг Лингарраи: так она и подумала.

Бенг сердито встряхивает растрепанной гривой:

— "Домой"! Это в полупустое общежитие, да? Когда все школяры разъехались на каникулы. Неизвестно, будет ли кому сходить за лекарством. Да просто — вскипятить чайник... А если ей станет совсем плохо — кто побежит за доктором?

Дальше все было еще хуже. После работы ты отправился на поиски общежития, где обитают школяры-медики. По дороге Змей продолжал:

— А если коклюш? Ты слышал, как она кашляла? А если дифтерия?

Вот, сейчас ты найдешь ее. Недуг — достаточный повод для нарушения приличий. Может быть, Тагайчи будет рада видеть тебя в своей комнате. Или рассердится, и тогда уже ты попросишь прощения сразу за всё: и за вторжение, и за давешние жесткие речи.

Ключник в общежитии, по счастью, оказался на месте. Ты узнал, где комната барышни Ягукко. Стучишься. Ответа нет. Возвращаешься к комендантской двери — но ключник успел исчезнуть. Пробуешь отыскать кого-нибудь из соседок Гайчи. Сонная девушка в ночном балахоне отворяет на твой стук.

— Гайчи? На работе еще, наверное.

— Ушла утром и не возвращалась?

— Нет, вроде.

— "Нет" — то есть "не возвращалась"? Вы точно слышали?

— Не знаю. Наверное, я бы проснулась, если что.

— Что — "если что"?!

Школярка перемигивает всё с большим недоумением:

— А Вы... Вы, по сути дела, кто?

— По сути я как раз с ее работы.

— А что случилось?

— Это я и пытаюсь выяснить.

— Погодите... Может быть, Гайчи на "Струге"? Это школярский балаган.

Тебе долго рассказывалось, как найти сарай где-то позади отделения Механики. "Там еще надпись такая, с корабликом"...

— Сарай! Наверняка не отапливается. Или вместо печки неизвестно что. Щели, сплошные сквозняки...

Вывеска с изображением старинной ладьи на двери ветхого бревенчатого строения. Внутри подростки, в основном орочьего племени. Несмотря на холод, один из них бренчит на бандуре. Прочие сидят в кружок возле жестяной печурки на ножках. Многие курят. Как всё это заведение до сих пор не сгорело?

— Потерял чего, дядя, чего? — окликают тебя.

Ты не отзываешься.

Обратиться в участок стражи? Слишком недолгий срок безвестного отсутствия, розыск не объявят. В больницы? Где вернее всего может очутиться недужная девушка, школярка из Университета? В Первой лечебнице, в отделении Заразы или в Терапии.

— А если ей на улице плохо стало? В любую из больниц могли забрать.

— Вторая и Третья — далеко, на том берегу. Туда бы едва ли повезли. Четвертая тоже, но к ним Гайчи могла обратиться и сама.

— Вот-вот. Приехала и сказала: коллеги, в ближайший месяц я тут с вами поработаю. Каждый день. Мастер мой, правда, дежурить явится только девятого числа, но вы же меня и без него допустите, правда?

— И допустят, можно не сомневаться.

Ты попытался распределить задачи по порядку. Сейчас вернешься в Первую, спросишь там. Если ничего нового не узнаешь — поедешь на Водорослянку.

— Да, Человек. Вернешься на работу, осведомишься: "Тут у вас ученица моя, случайно, не лежит?".

— Я спрошу: не появлялась ли.

— А тебе: "Как же, положили! Вы, мастер Чангаданг, кого угодно доведете..."

К счастью или нет, но в Первой Ларбарской никто ничего подобного не сказал. Впрочем, на Водорослевой улице тоже.

Что остается: вокзал? Порт? Узнать, как часто корабли или поезда отходят на Лабирран. Могла ли Гайчи в таком состоянии уехать к родителям? Могла. Тем паче, что ты недавно спрашивал, не собирается ли она их посетить этой зимою...

— Давай. Прямо к смотрителю гавани. Или железной дороги. "Не покидала ли сегодня город Ларбар самая прекрасная девушка на свете? Такую невозможно не заметить, Вы наверняка ее видели... Особые приметы: сильно простужена".

Еще есть площадь короля Ликомбо. С какой бы стати твоей ученицей заниматься Охранному Отделению? А именно с той, что она — твоя ученица. Тебя, возможно, вызовут позже. Но сначала побеседуют с ней одной. После подобного разговора гайчин товарищ по учебе, Буно, бесследно исчез. Никто с тех пор ничего о нем не знает, включая, кажется, и его наставника. Даром что тот сам несет присягу в Ведомстве Безопасности.

Тут решение возможно только одно. Пойти к Ямори, попросить одного-единственного правдивого ответа. Ответа, нарушающего ее должностные правила? Да. Может сотник Малуви ради тебя поступиться ими? Могла бы, только с какой стати? Что ты предложишь взамен? "Вечную дружбу"? Пожизненные услуги лекаря для нее и ее товарища-колдуна? Будто бы она не знает, что эти обязательства перед нею ты несешь и так...

Змей говорит: яморины чародейские бриллианты, пардвянин и прочие наваждения делаются напоказ, нарочно для тебя. Он не уверен, но допускает это. Значит ли сие, что если бы ты расспрашивал о судьбе своего родича, друга, недужного, кого угодно — Ямори рассказала бы тебе правду, даже и пойдя на должностное преступление, но поскольку тут речь идет о твоей женщине, то ничего она не скажет? Вообще подобные страсти не в обычае мастерши Малуви. Но может быть, ты неправильно оцениваешь ее нрав? Или она успела измениться за те годы, что ты живешь с ней врозь?

Родственников в Ларбаре у Тагайчи, кажется, нет. А подруги? Барышни из того же балагана? Ты не знаешь ни имен, ни где они живут. Кто-то из знакомых с Водорослянки, к кому Гайчи могла бы прийти домой? Из Первой лечебницы — разве что к мастерше Магго. Но опять же, адреса тебе неизвестны.