Вот вдоль ручья потянулись кусты. На ёлках, под которыми стоял наш шалаш, можно было без труда пересчитать ветки. Вдруг Со, идущая шаг в шаг со мной, остановилась, подняв уши торчком, спина ее выгнулась, а из пасти донеслось громкое рычание. Мой взгляд испуганно заметался по сторонам. Собака рычала на кусты у ручья. Я, пригнув голову, попятился. Неужели ошибся, выбрал неправильное направление: надо было, однако, спускаться к болоту, там как-нибудь бы укрылся ... Но долго размышлять не пришлось.
Кусты, обступившие шумный поток, зашевелились.
— Мама... — срывающимся голосом пробормотал я и, не дожидаясь появления того, кто продирался по ивняку, сделал отчаянный прыжок назад, перевернулся в воздухе и без оглядки рванул вниз. Из-под ног с шумом вылетали плоские неустойчивые камни и сырые ошмётки мха. Мимо, опережая меня, рыжим комом прокатилась Со и, перемахнув ручей понеслась к бурым зарослям камышей. Следуя за ней, я прыгнул с большой глыбы, но что-то нерасчитал и тяжело шмякнулся на камни, больно ударившись боком. Застонав, я перекатился на спину и глянул в сторону шевелящихся зарослей. Превозмогая боль в ушибленном боку, я поднялся с земли и, припадая на левую с рассаженным в кровь коленом ногу, побежал дальше. Справа, со стороны ручья, раздался треск проломившейся под чьим-то тяжёлым телом сухой ветки. Чтобы достичь камышей , мне нужно было вслед за Со перепрыгнуть по камням ручей. Лев, если это был он, будет двигаться мне наперерез. Всё это я оценил в одно мгновение, понял свою уязвимость, но ничего лучшего придумать не смог. Вокруг голые склоны, укрыться негде: ни скал, ни кустов, ни дерева, на которое можно было бы взобраться. Когда я подбежал к ручью, то оглянулся: кусты раздвинулись и в тёмном проёме шевелящихся тёмно-зеленых теней показался мой преследователь. Пригибаясь к земле, впившись в меня холодным взглядом почти оранжевых, в бликах вновь показавшегося светила, глаз, он мягко переступил через валежину и на мгновение, готовясь к рывку, замер. А много выше него, на лысом склоне, у тех самых ёлок, где пряталась хижина, я увидел маму и Ойты. Они наблюдали за мной, но как видно, не понимали что происходит (ведь льва-то, выходящего из кустов, они не видели): почему я, словно сайга, прыгаю с кочки на кочку. Я ожесточённо замахал руками, закричал, стараясь привлечь их внимание, но моя суета лишь подтолкнула к действиям замешкавшегося хищника. Грозно приподнявшись на передних лапах, он тряхнул гривастой головой, громко прорычал и, щёлкнув хвостом о землю, ринулся на меня. Я в два прыжка перемахнул неширокий в этом месте ручей, отталкиваясь ногами от лежащих в воде омытых каменных глыб, и со всех ног побежал через луг к шелестящим камышам. Мой истошный, полный безумной жажды жизни, вопль потряс окрестности и вспугнул птиц, отдыхающих на воде; утки и гуси галдящей стаей поднялись над камышами и, со свистом рассекая крыльями воздух, понеслись над низиной. Хотя я больше не оглядывался, но знал точно — расстояние между мной и хищным зверем неуклонно сокращается; я будто видел, как это мощное мускулистое тело рывками, едва касаясь земли, стремительно мчится за мной. Я думал только об одном: скорее достичь камышей, потому как, только укрывшись там, я мог рассчитывать на спасение; как бы не боялся я водного духа, я готов был с головой окунуться в воду, лишь бы не стать добычей свирепого льва.
Камыши были уже совсем близко. Но за спиной я слышал, как чавкает грязь под тяжестью моего преследователя. И тут я понял: не добегу, не успею. Перед глазами встали лица всех родных и друзей. Снова я сидел на коленях у бабушки, слушал её ровный и тихий голос, шептавший мне на ухо что-то ласковое и приятное, наблюдал как дед чинит рассохшееся копьё; видел как к тхерему с добычей подходят мои тхе-хте; видел маму... Потом улыбающееся лицо мамы вдруг исказила гримаса ужаса — это она увидела мою смерть. Я захныкал, глотая слёзы. Вот он — конец!
И тут случилось невероятное — наверное, сам Ге-тхе оторвался от своих великих дел и вмешался в дела земные. Я ощущал, что лев вот — вот наскочит на меня, и его острые когти в миг располосуют мне спину, когда увидел, что ивняк, обрамляющий луговину со стороны холмов, вдруг расступился, и на прогалину с рёвом выбежали Старшие братья. Хоботы их были подняты кверху, могучие бивни сверкали на солнце, а толстые ноги сотрясали землю. Я круто повернул и побежал им навстречу. Наверное, это и спасло меня. Едва я свернул, на то место, где только что я был, опустился хищник. Он промахнулся. Три мамонта, к которым я кинулся, не сбавляя хода, неслись прямо на меня. Быть может, в другое время я бы испугался быть раздавленным этими массивными животными, но близость смерти заставила меня искать у них спасения. Да и другого выхода, конечно же, просто не было.
Мамонты пронеслись мимо, старательно избегая столкновения со мной. Я остановился и оглянулся. Мамонт, что был впереди (в нём я без труда узнал того самого самца, который увёл стадо из Долины Каменных людей), опустив голову и выставив изогнутые бивни, бежал прямо на льва. Лев растерялся и присел в траве. Потом очнулся, метнулся в сторону, но там путь ему уже отрезала старая самка. Лев зарычал. И тут на него налетел, как сорвавшаяся с горы глыба на хрупкую былинку, огромный самец. Голова мамонта резко дёрнулась, один из его бивней поддел пещерного льва; хищник, кувыркаясь подлетел высоко в воздух, перевернулся несколько раз и шмякнулся оземь. Мамонт же, не дав ему опомниться и подняться, встав на задние ноги, грузно опустился на льва. Долину потряс дикий предсмертный рёв раздавленного хищника и победный трубный клич победителя.
Не в силах ещё осознать что спасён, я стоял на месте и тупо смотрел на мамонта, неистово топтавшего уже бездыханное тело. Мимо, выходя из зарослей, проходили другие мамонты. Обходя меня, они громко фыркали и недоверчиво сопели.
Падая в траву, совершенно обессиленный, я, наконец, осознал, что жив и буду жить, что страшный лев повержен и уже никогда не причинит вреда ни мне, ни кому-либо вообще. А потом я потерял себя в дремучей темноте.
На исходе дня, когда солнце коснулось края земли на западе, я очнулся. Мне снилось, что я убегаю от льва, что, как ни стараюсь, я никак не могу добежать до спасительных зарослей на берегу болота; лев вот-вот настигнет меня. Пробудившись, я закричал и вскочил на ноги. В глазах закружились светлячки, голову точно обручем сдавила невыносимая боль. Я вскрикнул и со стоном повалился на землю. От маленького костерка, что горел рядом, ко мне бросилась мама. Из красного тумана, клубящегося перед глазами, выплыло её встревоженное лицо.
— Сынок, сынок! — зашептала она и приникла к моей груди. — Хвала духам, ты очнулся. Живой, живой. Живой!
Она обхватила мою голову руками и прижала к своему животу.
— Теперь всё будет хорошо, — твёрдо сказала она, а потом расплакалась.
— Надо бы его ощупать хорошенько, — услышал я сухой голос Ойты. — Я осмотрела его, но, возможно, кроме ссадины на ноге и распухшего бока ещё что-нибудь есть.
И тут же я почувствовал, как её сильные пальцы стали ощупывать меня. Когда она коснулась рёбер над левым боком, я, не вытерпев приступа острой боли, закричал.
— Тихо, тихо, Сикохку, — строго приказала старуха. — Всех Старших братьев распугаешь. Лежи спокойно, отдыхай.
Туман перед глазами рассеялся. Ойты посмотрела на маму и сказала:
— Похоже, рёбра треснули. Надо перевязать туго. Да ещё приготовить отвар, снимающий боль. Ну, а вообще... — она склонилась надо мной и улыбнулась, — вообще-то ты легко отделался, Сикохку! Сломанное ребро, разбитая коленка — и всё! Счастливый ты! Кья-па, ты чего расселась? Накорми сына!
Мама торопливо встала и куда-то пошла. Вернулась, подсела у моего плеча и поднесла к губам горсть ягод.
— Ешь, ешь, маленький!
Я протянул руку и взял несколько ягод и положил в рот. Какими же вкусными они мне показались тогда! Я с радостью осознал, что, несмотря на полученные раны, остался жив. Ойты права, я ещё легко отделался. Духи — покровители спасли меня. Ну и мамонты, конечно. Без них, Старших братьев, быть бы мне добычей пещерного льва. Лежали бы сейчас мои обглоданные косточки на залитой кровью траве, а рядом, с набитым брюхом, блаженно катаясь в грязи, сладко облизывался бы мой убийца.
— Где мы, мама? — спросил я, проглотив ягоды.
— Мы около болота. Почти там, где... где... Где ты упал, — запинаясь ответила она. — Я сейчас отвар приготовлю и напою тебя. Тебе сразу легче станет.
— Не надо, мама. Мне и так хорошо, — слабо запротестовал я.
— И слушать не стану! — воскликнула она и опять отошла в сторону.
— Завтра отведаем львятины! — Ойты опять оборотилась ко мне. — Интересно, какая она на вкус? Не знаешь? И я не знаю. Вот завтра и увидим. Может, понравится, так и будем одних львов промышлять. Хе-хе-хе! Улыбнись же, Сикохку! Ты жив, это главное. Поправишься, заживёшь лучше прежнего. Он хотел съесть тебя, этот лев, а теперь сам станет твоим обедом! Ха-ха-ха!!!
Это было последнее, что я услышал в этот день. Свет снова померк и я опять утонул в вязкой черноте.
Глава шестая
Солнце стояло прямо над головой, когда на следующее утро, так и не отдохнув за ночь, я проснулся. Голова гудела от мрачных и недобрых мыслей, связанных со вчерашними событиями, которые едва не стоили мне жизни. Но чудесное избавление от смерти не принесло желанной радости в сердце, всё казалось скучным и серым, подобно облакам, что полупрозрачными клочьями проносились высоко-высоко в небе, была лишь тихая печаль, боль, ноющая и тягучая, в боку, да чувство глубокой досады. Сам себе удивлялся: чего горевать — веселиться надо! Живой, почти здоровый, ан-нет: гадко на душе, будто короеды, точат мозг дурные думы. Попытался понять, осмыслить, что же не даёт мне покоя, но не смог: не разобрался в тесной толчее образов кружащихся в голове. Ничего не понятно. Может причиной всему боль в рёбрах? Да нет, вроде не то. Какое-то отвращение (к чему?) поднимается, рвется из груди наружу.
Я оглядел пышный луг, ивы, склонившие надо мной свои густые ветви, хмурую равнину на той стороне болота, по охряной поверхности которой ползли широкие тени отбрасываемые плывущими в небе облаками. И что я здесь делаю? Нет, не то чтобы я забыл, где нахожусь, вовсе нет; мы стояли на том же самом месте, где и вчера, вблизи стада мамонтов. Просто, я вдруг понял, как надоели мне все эти скитания, как хочется мне снова вернуться в наше спокойное тхе-ле на берегу двойного озера, снова ощутить близость множества родных людей. Потому-то, наверное, и неспокойно мне. Устал. Пожалуй, я не испугался бы сейчас даже предстать перед самим Ге-тхе и попросить его вернуть всё, что было раньше, до того, как нашу землю начали топтать ноги врагов. Это была тоска, тоска по спокойной, может быть, однообразной, но такой привычной, и милой жизни в родном стойбище, тоска по покойному Го-о, по невесть куда запропастившемуся Мен"ыру, по друзьям. Я поднялся с ложа из травы и веток и посмотрел на копошащихся у жарко пылавшего огня Ойты и маму. Они здесь, они со мной. Но и это не радовало. Не радовало, потому, что с их присутствием я свыкся, точно они стали частью моего тела, меня самого: чего радоваться близости руки или ноги? От таких мыслей, вредных и даже опасных, стало тошно. И что на меня нашло?
Ойты обернулась ко мне, её морщинистое, землистого цвета лицо, расплылось в улыбке. Она помахала мне рукой, почмокала губами, показывая какое вкусное угощение меня ожидает. Я потянул носом: мясо, жареное мясо. Есть не хотелось. Я равнодушно пожал плечами. Ойты, приняв моё движение за тягость ожидания, ободряюще сказала:
— Скоро готово будет. Мясо придаст тебе сил. — Она отвернулась и склонилась над жарившимися на прутьях ломтиками, что-то замурчала себе под нос.
Я пропустил её слова мимо ушей и тяжело поднявшись, разогнав замелькавшие перед глазами красные пятна, пошёл к деревьям. Очутившись под пологом леса, я прислонился к искривлённому стволу и сквозь густые, скрученные точно в судорогах ветки, недоверчиво, с опаской стал вглядываться в подымавшийся за ними склон. Не скрывается ли там какая-нибудь новая угроза? Прислушался: пели птицы, шуршали в траве грызуны, да ветер шелестел листьями. Потоптавшись на месте, уняв сомнения, я всё же зашёл за ближайший куст.
— Садись. Вот твоя еда, — встретила меня Ойты, когда я вышел из леса и вернулся к огню; она подала мне прут с насаженными на него кусочками ароматного мяса. От их запаха меня замутило. Но я сдержался и присел у костра. Рядом села мама, чуть подтолкнув меня плечом. Её глубокие лучистые глаза улыбались; она кивнула мне.
— Ешь — ешь!
Ойты уже стаскивала с почерневшего прута горячие ломтики и, орудуя ножом у самых губ, почти не жуя, проглатывала их. Сбоку аппетитно похрустывала хрящами мама. Я лениво стянул с рожня, зубами, маленький кусочек мяса и запихнул в рот.
— У— у, как хорошо, — протянула ухмыляющаяся Ойты. — Да, вот это еда — пир, да и только! А львёночек совсем не плох, — добавила она, проглотив ещё кусок и облизнув с пальцев блестящий жир. — Хоть Старшие братья и потоптали его изрядно, можно сказать вмяли в землю, но он все еще очень даже не дурён! — Мама хихикнула.
Я с удивлением посмотрел на мясо: так вот откуда оно! Значит, мы львятину уминаем за обе щеки. Я вспомнил слова, сказанные Ойты накануне, до того как я потерял сознание. И почему-то сразу стало легко. Захотелось есть. "А он ещё хотел сожрать меня", — я презрительно шмыгнул носом. А вышло всё совсем наоборот: это не он меня, а я буду обгладывая его косточки, швырять их на землю. Вот это да!
Поглядывая между делом на влажный луг выходящий к болоту, на каскадами спадающий с гор ручей, я вспомнил вчерашние события, чувствуя, как по ногам и спине пробирают колики. По взрытой земле, подавленной и взбитой траве я глазами нашёл место, где встретил свой конец грозный пещерный лев, так опрометчиво приблизившийся к мамонтам: чёрные пятном зияло как дыра это место; над травой, взмахивая крыльями, зло каркая друг на друга, скакало жадное до падали вороньё, а в небе кружилось несколько коршунов, видимо уже утоливших свой голод. Удивительно, что не было более крупных хищников — лис и гиен; скорее всего, запах дыма от нашего костра, да близость Старших братьев отпугивали их.
— Сегодня перенесём стоянку, — сказала мама. — Тут небезопасно. На запах мертвечины к ночи сюда стекутся все кровожадные твари. Их и мамонты не напугают.
— Куда пойдем? — Ойты говорила сквозь сжатые зубы: она с остервенением тянула какую-то нежующуюся плёнку.
— Наверное, поглубже в лес, где нет ветра, но не очень далеко от Старших братьев. — Мама посмотрела на меня. — Я больше не хочу пережить что-нибудь подобное тому, что произошло вчера...
Старуха шмыгнула носом и засопела.
На дальнем берегу болота, над камышами, покачивающимися на ветру, маячили рыжие бугры — спины Старших братьев — самых сильных в мире существ. Я про себя поблагодарил исполинов за то, что они, спасли меня от когтей льва. Конечно, я понимал, что моё спасение — случайность, скорее всего мамонты посчитали, что лев угрожает их детёнышам, потому и набросились на него, убили. Мне хотелось верить, что это не так, что, как в какой-нибудь красивой легенде, они заступились именно на меня, но такое объяснение было маловероятным: кто я для них? Один из плутов-потомков Первого Человека, который своим коварством обрёк их на скитания. Но, так или иначе, я был спасён ими и не мог не благодарить их за это.
