Варяжко пировал со всеми, принимал почести, говорил что-то сам, но происходящее вокруг осознавал лишь умом, а душа страдала от горечи и разлада. С той битвы прошло немало времени, пора бы ей угомониться, ан нет — становилось только хуже. Даже в снах мучила кошмарами, в них продолжали гибнуть люди, лилась рекой кровь, он убивал и его тоже. Просыпался от боли, а она не отступала, прячась в подкорках сознания. Еще в прошлой жизни слышал рассказы о тех, кого донимали фантомные боли, сейчас сам переживал подобное. Но не от ампутированной конечности или еще какого-либо органа, а от самой сути.
Так в разладе с собой жил дальше — занимался службой, домашними заботами, общался с людьми, но через силу, одной своей волей. Старался не давать никому виду, вел себя как прежде, но ближние все же заметили неладное с ним. Один из помощников, с которым Варяжко сработался больше других, как-то после совета задержался и наедине проговорил:
— Что с тобой, тысяцкий, какая беда у тебя случилась? Ты же не в себе, от тебя одна тень осталась!
Отговорился тогда: — Никакой беды нет, Богдан. Наверное, устал или смурь прихватила. Думаю, обойдется, тревожиться нечему.
Дома тоже не обошлось без расспросов, но не отстали после отговорки, стали настаивать идти к ведуну-лекарю. Та же Румяна воскликнула в сердцах: — Как же смурь сама пройдет, если ты даже ночами стонешь? Варяжко, любимый, твоя кручина рвет нам сердце. Послушай нас, наведайся к ведуну. Худа от того не будет, но может помочь в беде твоей!
В один вечеров все же решился и отправился к волхву в храм богов — не столько из-за надежды обрести покой, а ради ближних, переживающих за него. Ничего серьезного от встречи с жрецом не ожидал — приписываемые им чудеса объяснял россказнями невежественных верующих, да и предыдущий опыт общения с ними никаких домыслов об их сверхъестественных способностях не давал. Правда, виделся прежде только несколько раз, и то недолго, каких-то обстоятельных разговоров не вел. К тому же не различал, кто перед ним — обычный жрец, ведун-провидец или волхв-чудотворец. Что-то о них толковали сведущие люди, а он принимал как данность: — Коль называют храмового жреца Божидара волхвом, так и будет обращаться к тому.
Волхв, еще не старый, ничем не примечательный с виду муж, встретил гостя радушно, после слов того о приведшей в храм нужде провел в отделенный небольшой перегородкой закуток — по-видимому, для конфиденциальных встреч, вроде исповедальни в христианской церкви. Варяжко не стал скрывать свою беду, рассказал без утайки о перенесенных им переживаниях и чувствах, открыл внимавшему жрецу свою изболевшуюся душу. Тот слушал, не перебивая, смотрел неотрывно в глаза страждущему, а потом проговорил строго, с заметной тревогой:
— Ты чужой, не нашего рода! И дух твой чуждый, не находит здесь места.
Глава 3
Варяжко в первые мгновения после слов жреца застыл в оторопи, недоуменно уставился на того, не веря своим ушам. А затем, как-то поняв высказанное уличение, проговорил с негодованием:
— Я русич, такой же, как ты! Может быть, другого племени, но той же крови, славянской.
Говорил без какого-то лукавства, он давно уже вжился в новый образ, воспринимал себя настоящим Варяжко. Прошлая жизнь Мезенцева для него ушла в небытие, вспоминал о ней, когда требовалась какая-то информация, подсказка из далекого будущего.
— Может быть, но дух твой не наш, — все еще в напряжении ответил волхв, продолжая всматриваться в глаза пронзительным взглядом, после добавил: — Кто ты, Варяжко? Или кто заместо него?
— Как же он узнал? — промелькнула мысль, за ней другая: — Или есть правда в молве о волхвах, видящих то, что неведомо другим? Но чтобы ни значило, надо сказать правду — недомолвки только погубят веру ко мне. Чем тогда закончится — понять не трудно, в лучшем случае стану изгоем.
Рассказывал долго, отвечая еще на вопросы ошеломленного от услышанного волхва. Тот, похоже, сам поразился, веря и не веря пришельцу из другого мира, но живое доказательство, стоявшее перед ним, убеждало больше слов. Они оба уже устали от столь диковинных откровений, каждому надо было прийти в себя. Волхв отпустил со словами: — Приходи, Варяжко, завтра поутру, тогда и обдумаем, как с тобой быть.
Встретились еще дважды, уже не перегружая свой разум, как в первый раз. Вели более спокойные разговоры, настороженность между ними растопилась, когда убедились в добрых помыслах — зла против другого никто не таил. Заходила речь и о той истории, что происходила с Русью в прежнем мире пришельца. Варяжко рассказал о братоубийственной войне сыновей Святослава, княжении Владимира, насильственном крещении им русичей в православную веру и поругании нынешних богов. О том, что подвигло в этом мире пойти другим путем, умолчал — не без основания полагал, что его вмешательство не во всем вызовет одобрение жреца. Да тот и не допытывался, его больше заняло ниспровержение богов Владимиром и гонения против поборников исконной веры, судя по тому, как он надолго задумался после рассказа о них.
Душевную маяту Варяжко волхв излечил скоро — взяв того за руки, минуту сидел с закрытыми глазами, а потом изрек кротко:
— Мир теперь в твоем сердце. Но скажу, что оно у тебя ранимое и может вновь лишить покоя. Дам совет — обрети веру в провидение богов, она даст крепость духа в пору сомнений и терзаний .
В последующем молодой тысяцкий еще не раз вел разговоры с волхвом, обсуждал с ним непростые вопросы о племенных отношениях и противоречиях, объединению северных народов, о том же князе Владимире, постепенно набирающим силу и восстанавливающим утерянную было власть на землях русских. Видел жреца и при исполнении службы в храме на одном из главных праздников — Коловороте или Купалы с обрядом очищения огнем и водой от болезней и невзгод. Служба проходила красочно и радостно, с венками цветов, хороводом и песнями, люди несли богам свои дары и требы — зерно, блины, мёд, орехи. Странно, но почему-то в голову Варяжко приходили мысли о других обрядах, далеко не таких добрых. Самому не приходилось на них бывать, но слышал от других — с кровавыми жертвами, даже человеческими.
Как рассказывали люди, лет десять назад после засухи наступил страшный голод, от него умирали самые слабые — дети и старики. Тогда в жертву приносили петухов и овец, а после и младенцев, чтобы умилостивить богов на спасение рода. Были ли те рассказы правдой или слухами, не знал наверняка, но склонялся верить им. Дикости еще в народе хватало, от суеверий до реальных дел, тех, что он видел своими глазами — в жестокости к побежденному врагу, пренебрежении к чужой жизни и слабым. И не в вере человека суть — язычник он или христианин, а в его природе. Здесь выживает сильнейший, сам инстинкт самосохранения вынуждает быть жестоким к другим — эту истину пришлось познавать самому Варяжко уже в течении шести лет, но больше умом, чем душой — она все еще не смогла смириться.
В конце лета вновь пришлось выступить с войском в поход, теперь на Северные земли. К ним пришла беда, с которой сами не справились и призвали помощь. Главы союза ради жизни — своей и родичей, попрали гордыню и послали в Новгород важных людей с просьбой принять под свое крыло и отбить ворога, пришедшего на их землю. От моря по Нарве заявились норманны, к ним присоединились эсты и битые в прошлом году ливы. Они уже заняли все Причудье и Копорье, подступили к Пскову и Изборску. По сведениям гонцов, во вражеском войске больше двух тысячи воинов, из них треть составили викинги, по сути те же варяги, только обзывают себя так. Они и несли наибольшую опасность, сейчас всей своей дружиной налегли на Псков. Сколько он продержится — неизвестно, но посланцы просили идти скорее на помощь, едва не валяясь в ногах.
Народ Новгорода на вече дружным криком выразил согласие принять Северные земли и дать им защиту от иноземного ворога. Только городские власти не спешили отправлять войско, собирали все силы на своих землях. Тому имелась причина — собственные новгородские полки после битвы с варягами еще не восстановились в полной мере, хотя и набрали воинов до прежнего состава из воев-ополченцев и бывших пленных. Но они только начали выучку нужному бою со всеми премудростями и хитростями, что им давали выжившие ветераны, так что о более-менее сносной готовности не могло быть и речи и отправлять их в бой с грозным противником без поддержки остальных полков никто не собирался. Да и имелась у новгородских мужей своя корысть не торопиться — чем сильнее намнут бока вольнодумцам, тем сговорчивее станут, не будут впредь перечить.
Через две седмицы вышли из сборных лагерей всеми пятью полками, как в прошлом походе в Поморье, разве что вместо саней расселись на семи десятках суднах. Шли неделю по рекам Шелонь и Череха, на Великой разделились — три полка под командой самого Варяжко продолжили путь к Пскову, а два повернули к Изборску. Вел их Любим, по мнению командующего, лучший из командиров полков. Служил прежде сотником в Новгородской дружине, два года назад при формировании новых полков Варяжко назначил его командиром одного из них. Ершистый, мог в глаза сказать колкость даже своему прямому начальнику, но воевал отменно — его полк в прошедших боях заметно отличался от других хорошей выучкой и слаженностью.
Через считанные часы достигли Пскова, возвышающемся на мысе в месте слияния Великой с другой рекой — Псковой. Его крепость — детинец, обступили по кругу драккары викингов. Часть из них пристала к берегу, другая стояла на якорях неподалеку. Всего Варяжко заметил чуть больше десятка вражеских судов, но их могло быть больше, еще и в притоке — отсюда они не видны. На драккарах при виде приближающихся кораблей русичей встревожились, спешно стали поднимать якоря и отходить от берега, выстраиваясь по фронту. На мгновение молодой командующий пожалел, что не взял брандеры, но после утешился мыслью — викинги не дали застать себя врасплох, как произошло с варягами, так что подставлять свои корабли под огненный таран не стали бы.
Древний Псков
Без какого либо сомнения Варяжко отдал команду: — Ушкуям идти на ворога, бейте его, не сходясь — камнями и стрелами, палите огнем! — После добавил, обратившись к командиру новгородского полка: — Стоян, придержи своих, встаньте позади. Будете пока в резерве — понадобитесь, дам клич.
Три десятка ушкуев набросились на драккары, как псы на затравленного медведя — по трое на одного, больно кусая огнем стрел и факелами с горящей паклей, метая онаграми пудовые камни. Уходили от прямой стычки, уворачиваясь от идущих прямо на них вражеских судов. И такая тактика давала явный успех — один за другим драккары выбывали из боя, сгорая ярким пламенем или уходили на дно с пробитыми бортами. Сами же оставались неуязвимыми для вопящих от бессильной злобы викингов, разве кто-то, неосторожно сблизившись, попадал под вражескую стрелу и сулицу. Не помогли врагу и вышедшие с Псковы пять драккаров — с ними занялись воины резервного полка.
Оставшиеся на плаву суда бросились к берегу, сопровождаемые вцепившимися ушкуями, под огнем с них стали выбрасываться в воду норманны и спешно уходить подальше от реки. Правда, далеко не ушли — попали под стрелы со стен детинца, так и встали меж двух огней. Сбились в круг, закрылись щитами, но они не могли спасти от падающих с неба камней. На этот раз Варяжко не торопился высаживать на берег своих воинов, хотя вошедшие в азарт командиры просили о том, желая стяжать ратную славу в прямой сече. Только когда от врага осталась самая малость — едва ли четверть, позволил им размяться, те с воодушевлением бросились в атаку. Не прошло и получаса, как схватка закончилась — викинги закончились, втроем на одного много времени не надо.
Псковичи приняли освободителей радушно — высыпали из распахнувшихся ворот, обнимали воинов, от сердца благодарили их за спасение, многие плакали от радости. За месяц осады от ежедневных штурмов ворога потеряли половину защитников, в городе уже начался голод — люди ели липовую кору, мох, павших от бескормицы коней. Не столь искренними оказались главы города — на словах славили пришедшее войско, выражали признательность за помощь, но явно кривили душой. А когда Варяжко без околичностей призвал исполнить указы из Новгорода — ввести в городскую управу надзорные службы, передать воев в его прямое подчинение, то посадник Здебор, не скрывая недовольства, высказался в разрез своим же заверениям, с которыми просил помочь Пскову: :
— То решим на совете с новгородскими мужами. Если сговоримся, тогда и будет о чем говорить.
У Варяжко не оставалось сомнений — посадник и другие псковские мужи мутят воду, после снятия прямой опасности намерены нарушить слово, затеяли опять стоять за свою вольницу. Идти на поводу у самоуправцев или уговаривать не счел нужным, заявил им, сдерживая нахлынувший гнев:
— С вами больше у меня речи не будет. Созову народ Пскова на вече, пусть он решает — присоединиться ли к Новгородской земле или жить наособицу. Если надумает с нами, то потребую сменить посадника и весь совет города. Иначе мы уйдем, сами дальше справляйтесь с ворогом — его вам еще хватит с лихвой.
Тут же, не теряя времени, дал команду одному из помощников бить в вечевой колокол, а командирам полков отправить людей в посад за Псковой — звать оттуда простой люд. Уже через час на вечевой площади в детинце собрались все взрослые мужи города, переговаривались между собой недоуменно — праздновали всем народом победу над ворогом, а тут вновь созвали, что за важность такая?
Вече в Пскове
Нарушая обычный порядок и не дожидаясь слова посадника о начале вече, Варяжко сам взошел на степень — возвышающийся над площадью помост, во весь голос, как на поле боя, начал речь:
— Люди псковские, дозвольте слово сказать. Это по моему велению созвали вас, хочу донести об измене старших мужей. Скажите, люди добрые, вы приняли руку Новгорода, когда просили подмогу от лютого ворога? Или ваши послы кривдой призвали нас, сами того вы не хотите?
Народ стоял безмолвно, обескураженный таким выпадом новгородского тысяцкого, по сути обвинившим его во лжи. Спустя долгую минуту раздались разноречивые крики, одни: — Хотим с Новгородом! Нет обмана от нас! — другие напротив: — Уходи, справимся и без тебя! Под Новгород не пойдем!
На помост взобрался грузный посадник и не преминул сказать свое слово притихнувшей толпе:
— Псковичи, сей добрый молодец уличает нас в измене и обмане. То наговор, ни у меня, ни у других мужей нет злого умысла. Мы радеем о вас, не хотим дать в обиду народ псковский! Мы не против быть вместе с Новгородом, но подминать себя не позволим. Верно я говорю, люди псковские?
Посадник сыграл на вольнолюбивой струне горожан, те вскинулись в дружном крике: — Верно, Здебор, не позволим!
Варяжко постарался переломить настрой толпы, отрезвить ее от угара самодовольства:
— Народ псковский, вы звали нас на подмогу, а послы ваши клялись принять законы новгородские. Никаких иных уговоров не было и не могло быть — уклад для всех в Новгородской земле один и менять в угоду кому-то никто не станет. Так что решайте — жить ли вам с Новгородом по единым законам или прозябать самим без защиты, как случилось у вас ныне. Если надумаете выжить в особицу, то мы уйдем и больше вам веры не будет, как и подмоги. Так что крепко думайте и не взыщите, коль снова случится беда.
